Так сказала Раневская

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Так сказала Раневская

Глядя на прореху в своей юбке:

– Напора красоты не может сдержать ничто!

С такой жопой надо сидеть дома!

Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество бога, когда он позволяет доживать до старости.

Я себя чувствую, но плохо.

Я как старая пальма на вокзале – никому не нужна, а выбросить жалко.

Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».

О своих работах в кино:

Деньги съедены, а позор остался.

Я – выкидыш Станиславского.

Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки.

Как ошибочно мнение о том, что нет незаменимых актеров.

Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.

Я провинциальная актриса. Где я только не служила! Только в городе Вездесранске не служила!..

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда!

О режиссере Ю. Завадском:

Перпетуум кобеле.

О режиссере Ю. Завадском:

Он умрет от расширения фантазии. Пи-пи в трамвае – все, что он сделал в искусстве.

– Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм – это не извращения, – строго объясняет Раневская. – Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду.

Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»

Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.

У меня хватило ума глупо прожить жизнь.

– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

– Все будет настоящим, – успокаивает ее Раневская. – Все: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.

Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.

Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной. Но ведь зрители действительно любят? В чем же дело? Почему ж так тяжело в театре? В кино тоже гангстеры.

В Москве можно выйти на улицу одетой как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение – это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» – ибо в бедность никто не верит.

Проклятый девятнадцатый век, проклятое воспитание: не могу стоять, когда мужчины сидят.

Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов.

Пусть это будет маленькая сплетня, которая должна исчезнуть между нами.

Мне попадаются не лица, а личное оскорбление.

Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга.

Что-то давно мне не говорят, что я бл…дь. Теряю популярность.

Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!

– Сегодня я убила пять мух: двух самцов и трех самок.

– Как вы это определили?

– Две сидели на пивной бутылке, а три на зеркале, – объяснила Фаина Георгиевна.

Мне всегда было непонятно – люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.

О Ленине:

Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

О коллегах артистах:

– У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.

– У него голос – будто в цинковое ведро ссыт.

Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.

Раневская как-то сказала одной даме, что та по-прежнему молода и прекрасно выглядит.

– Я не могу ответить вам таким же комплиментом, – дерзко ответила та.

– А вы бы, как и я, соврали! – посоветовала Фаина Георгиевна.

Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила:

– Потому что белый цвет полнит.

– Я не пью, я больше не курю, и я никогда не изменяла мужу потому еще, что у меня его никогда не было, – заявила Раневская, упреждая возможные вопросы журналиста.

– Так что же, – не отстает журналист, – значит, у вас совсем нет никаких недостатков?

– В общем нет, – скромно, но с достоинством ответила Раневская. И после небольшой паузы добавила: – Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко привираю!

Кино – заведение босяцкое.

– Удивительно, – говорила Раневская. – Когда мне было двадцать лет, я думала только о любви. Теперь же я люблю только думать.

С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю. Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней.

– У меня будет счастливый день, когда вы станете импотентом, – заявила Раневская настырному ухажеру.

Мне незаслуженно приписывают заимствования из таких авторов, как Марк Твен, Бернард Шоу, Тристан Бернар и даже Эзоп и Аристотель. Мне это, конечно, лестно, и я их благодарю, особенно Аристотеля и Эзопа.

В доме отдыха на прогулке приятельница заявляет:

– Я так обожаю природу.

Раневская останавливается, внимательно осматривает ее и говорит:

– И это после того, что она с тобой сделала?

Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все как у людей.

– А что, артист Н. умер?

– Умер.

– То-то я смотрю, его хоронят…

Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем некогда.

Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз.

Ваши жалобы на истеричку-погоду понимаю, – сама являюсь жертвой климакса нашей планеты. Здесь в мае падал снег, потом была жара, потом наступили холода, затем все это происходило в течение дня.

Обсуждая только что умершую подругу-актрису:

– Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные ноги! Жалко – теперь пропадут.

– Шкаф Любови Орловой так забит нарядами, – говорила Раневская, – что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать.

Всю жизнь я страшно боюсь глупых. Особенно баб. Никогда не знаешь, как с ними разговаривать, не скатываясь на их уровень.

Раневская ходит очень грустная, чем-то расстроена.

– У меня украли жемчужное ожерелье!

– Как оно выглядело?

– Как настоящее…

Думайте и говорите обо мне что пожелаете. Где вы видели кошку, которую бы интересовало, что о ней говорят мыши?

Для меня всегда было загадкой – как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать, бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?

Администратору, заставшему ее в гримерке абсолютно голой:

– Вас не шокирует, что я курю?

В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, что кажется, их тысячи.

Под самым красивым хвостом павлина скрывается самая обычная куриная жопа. Так что меньше пафоса, господа.

– Или я старею и глупею, или нынешняя молодежь ни на что не похожа! – сетовала Раневская. – Раньше я просто не знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не понимаю, о чем они спрашивают.

Раневская об Ахматовой:

Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после смерти – воспоминания друзей.

У них у всех друзья такие же, как они сами, – дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!

Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончать свою жизнь в сортире.

Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо.

Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности.

Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула.

В театр вхожу как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!

Чтобы мы видели, сколько мы переедаем, наш живот расположен на той же стороне, что и глаза.

У нее не лицо, а копыто.

Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.

Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.

– Когда я выйду на пенсию, то абсолютно ничего не буду делать. Первые месяцы просто буду сидеть в кресле-качалке.

– А потом?

– А потом начну раскачиваться.

Живу только собой – какое самоограничение.

У меня хватило ума прожить жизнь глупо.

Я не могу есть мясо. Оно ходило, любило, смотрело.

Раневская о проходящей даме:

– Такая задница называется «жопа-игрунья».

Красивые люди тоже срут.

Не лажу с бытом! Деньги мешают мне и когда их нет, и когда они есть.

В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.

Когда на свадьбе на плечо жениху нагадил голубь, Раневская сказала:

– Вот, молодожены, голубь – символ того, что свобода ваша улетела и на прощание нагадила.

Моя любимая болезнь – чесотка: почесался и еще хочется. А самая ненавистная – геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать.

Я была вчера в театре. Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.

Бирман[1] – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала.

Если человек умный и честный – то беспартийный. Если умный и партийный – то нечестный. Если честный и партийный – то дурак.

Поклонников миллион, а в аптеку сходить некому.

Милочка, если хотите похудеть – ешьте голой и перед зеркалом.

Мужики от начала дней до их конца за сиськой тянутся.

14 апреля 1976 года. Множество людей столпилось в грим-уборной Раневской, которую в связи с 80-летием наградили орденом Ленина.

– У меня такое чувство, что я голая моюсь в ванной и пришла экскурсия, – сказала Раневская.

– Этот доктор творит чудеса! Он буквально за минуту вылечил все мои болезни, – саркастически заметила Фаина Георгиевна после посещения врача.

– Каким образом?

– Он сказал, что все мои болезни – не болезни, а симптомы приближающейся старости.

В театре:

– Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!

– Что? То-то мне показалось, что снизу дует.

– Дорогая, сегодня я спала с незапертой дверью.

– А если бы кто-то вошел?! – всполошилась приятельница Раневской, дама пенсионного возраста.

– Ну сколько можно обольщаться, – пресекла Фаина Георгиевна.

В санатории Раневская сидела за столом с каким-то занудой, который все время хаял еду. И суп холодный, и котлеты несоленые, и компот несладкий. За завтраком он брезгливо говорил:

– Ну что это за яйца? Смех один. Вот в детстве у моей мамочки, помню, были яйца!

– А вы не путаете ее с папочкой? – осведомилась Раневская.

Раневская изобрела новое средство от бессонницы: надо считать до трех. Максимум – до полчетвертого.

В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить Раневскую:

– Позвольте же вам представиться.

Я – Смирнова.

– А я – нет.

Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала сильно надоевший ей голос кого-то из поклонников и заявила:

– Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из автомата, а здесь большая очередь.

Вторая половинка есть у мозга, жопы и таблетки. А я изначально целая.

Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь, перед финишем, понимаю ясно, что все пустое. Нужны только доброта и сострадание.

В старости главное – чувство достоинства, а его меня лишили.

Сколько лет мне кричали на улице мальчишки: «Муля, не нервируй меня!» Хорошо одетые надушенные дамы протягивали ручку лодочкой и аккуратно сложенными губками, вместо того чтобы представиться, шептали: «Муля, не нервируй меня!» Государственные деятели шли навстречу и, проявляя любовь и уважение к искусству, говорили доброжелательно: «Муля, не нервируй меня!» Я не Муля. Я старая актриса и никого не хочу нервировать. Мне трудно видеть людей.

Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне знает все, а я о ней ничего.

Никто, кроме мертвых вождей, не хочет терпеть праздноболтающихся моих грудей.

Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову.

Раневская забыла фамилию актрисы, с которой должна была играть на сцене:

– Ну эта, как ее… Такая плечистая в заду…

Приятельница сообщает Раневской:

– Я вчера была в гостях у N. И пела для них два часа…

Фаина Георгиевна прерывает ее возгласом:

– Так им и надо! Я их тоже терпеть не могу!

Не могу жить без печатного слова. Впрочем, без непечатного тоже.

Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. Руководила грузчиками… И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!

Я уже давно ничего не читаю. Я перечитываю, и все Пушкина, Пушкина, Пушкина. Мне даже приснилось, что он входит и говорит: «Как ты мне, старая дура, надоела!»

Мальчик сказал:

– Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои.

– Прелесть, – передавала услышанное Раневская. После глубокого вздоха она продолжила: – Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.

Известная актриса в истерике кричала на собрании труппы:

– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!

Раневская заметила:

– Терпеть не могу стоять в очереди!

Ах, какой умный вид у этого болвана!

В больнице, увидев, что Раневская читает Цицерона, врач заметил:

– Не часто встретишь женщину, читающую Цицерона.

– Да и мужчину, читающего Цицерона, встретишь не часто, – парировала Фаина Георгиевна.

Раневская обедала как-то у одной дамы, столь экономной, что Фаина Георгиевна встала из-за стола совершенно голодной. Хозяйка любезно сказала ей:

– Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.

– С удовольствием, – ответила Раневская, – хоть сейчас!

Я никогда не была красива, но я всегда была чертовски мила! Я помню, один гимназист хотел застрелиться от любви ко мне. У него не хватило денег на пистолет, и он купил сетку для перепелов.

В подвенечном платье каждая женщина напоминает Деву Марию. На лице появляется выражение крайней невинности.

– Старая харя не стала моей трагедией. В 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»

Ой, какая худая девочка! Совсем нет мяса, одни кости. Как же я буду воспитывать ее? Я отобью себе руку!

Скажи, маленькая, что ты хочешь: чтобы тебе оторвали голову или ехать на дачу?

Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости».

Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!

– Моя собака живет лучше меня! – пошутила однажды Раневская. – Я наняла для нее домработницу. Так вот и получается, что она живет как Сара Бернар, а я – как сенбернар…

Медсестра, лечившая Раневскую, рассказала, как однажды Фаина Георгиевна принесла на анализ мочу в термосе. Сестра удивилась, почему именно в термосе, надо было в баночке. На что великая актриса возмущенно пробасила:

– Ох, ни хрена себе! А кто вчера сказал: неси прямо с утра, теплую?!

Рецепт молодости от Фаины Раневской:

– Импортный полироль не хуже нашего крэ-эма, честное слово. С вас сползет старая кожа, и вы будете ходить как новорожденная.

Раневская как-то сказала с грустью:

– Ну надо же! Я дожила до такого ужасного времени, когда исчезли домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.

Как-то на южном море Раневская указала рукой на летящую чайку и сказала:

– МХАТ полетел.

– Шатров – это Крупская сегодня, – так определила Раневская творчество известного драматурга, автора многочисленных пьес о Ленине.

Когда я начинаю писать мемуары, дальше фразы «Я родилась в семье бедного нефтепромышленника…» у меня ничего не получается.

Дамы, не худейте… Оно вам надо?.. Уж лучше к старости быть румяной пышкой, чем засушенной мартышкой…

Запомните: за все, что вы совершаете недоброе, придется расплачиваться той же монетой… Не знаю, кто уж следит за этим, но следит, и очень внимательно.

Когда пионеры-тимуровцы пришли к Раневской домой, помогать как престарелой, она их выпроводила со словами:

– Пионэры, возьмитесь за руки и идите в жопу!

Разговор Раневской с Львом Лосевым:

– Моя дура домработница купила сегодня курицу и сварила с потрохами. Пришлось выбросить на помойку. Испортилось настроение на целый день.

– Фаина Георгиевна, наплюйте вы на эту курицу. Стоит ли из-за этого так расстраиваться!

– Дело не в деньгах. Мне жалко эту курицу. Ведь для чего-то она родилась!

Не можете никак понять: нравится ли вам молодой человек или нет? Проведите с ним вечер. Придя домой, разденьтесь и подбросьте трусы к потолку… Прилипли?.. Значит, нравится…

Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала одну фразу: «Какая смертная тоска»…

Известно, что Раневская позволяла себе крепкие выражения, и, когда ей сделали замечание, что в литературном русском языке нет слова «жопа», она ответила:

– Странно, слова нет, а жопа есть…

Если ты ждешь, что кто-то примет тебя таким, как ты есть, то ты просто ленивое мудло. Потому что, как правило, такой, как есть, – зрелище печальное. Меняйся, скотина. Работай над собой. Или сдохни в одиночестве.

В моем тучном теле сидит очень даже стройная женщина, но ей никак не удается выбраться наружу. А учитывая мой аппетит, для нее, похоже, это пожизненное заключение…

Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.

Люблю детей, особенно плачущих: их обычно уводят немедленно.

Однажды, посмотрев на Галину Сергееву, исполнительницу роли Пышки, и оценив ее глубокое декольте, Раневская своим дивным басом сказала, к восторгу Михаила Ромма, режиссера фильма: «Эх, не имей сто рублей, а имей двух грудей».

Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек.

Я не верю в духов, но боюсь их.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.