V
V
Господин фон Грунер, во время новой эры помощник статссекретаря в министерстве иностранных дел, был с моим вступлением на пост министра иностранных дел отчислен в резерв и заменен господином фон Тиле. Еще со времени моего назначения на пост посланника при Союзном сейме[397] фон Грунер принадлежал к числу моих противников, так как считал этот пост собственным достоянием, унаследованным от своего отца Юстуса Грунера; он оставался моим врагом, а в деловом отношении был бездарен. В ноябре 1863 г. он подал на имя его величества докладную записку по поводу спора о бюджете[398] в таком же духе, в каком сочли правильным сделать тот же шаг подполковник фон Финке из Ольбендорфа и Роггенбах. Обращаясь со своими предложениями к королю, эти господа исходили из предположения, что если государь, следуя их совету, пойдет на уступки палате депутатов, то он назначит другое министерство или по крайней мере другого министр-президента и министра иностранных дел[399]. Ради такого результата были пущены в ход тайные влияния, которым министр двора фон Шлейниц с другими близкими ко двору лицами посвятил свои силы. Господин фон Грунер продолжал и позже вращаться в кругах, которые в 1876 г. покровительствовали [газете] «Reichsglocke» и содержали ее.
В январе 1877 г., после того как редактор «Reichsglocke» был осужден, а в марте я подал прошение об отставке, которое было его величеством отклонено, мне в служебном порядке стало известно, в июне во время лечения в Киссингене, что господин фон Грунер назначен в министерство двора и вместе с тем без контрассигнации ответственным министром получил чин действительного тайного советника[400] и что господин фон Шлейниц потребовал от куратора «Reichsund StaatsAnzeiger»[401] опубликовать это назначение в официальном органе.
По этому поводу я написал 8 июня начальнику имперской канцелярии тайному советнику Тидеману для сообщения государственному министерству:
«По моему мнению, официальный раздел «Reichsund Staats-Anzeiger» предназначен для таких публикаций относительно имперских или прусских государственных дел, за которые несут ответственность рейхсканцлер, либо прусское государственное министерство. Если о назначении Грунера действительным тайным советником будет опубликовано в официальном разделе, то даже предварительное упоминание о переводе Грунера в министерство двора не исключает предположения, что прусское государственное министерство принимает на себя ответственность за назначение Грунера. Общественное мнение и ландтаг едва ли допустят мысль, что для государственного министерства было желательно такое награждение его явного противника; скорее они догадаются об истине, о том, что государственное министерство не пользуется при дворе достаточным уважением, а у его величества достаточным влиянием для того, чтобы помешать этому поощрению за борьбу против правительства; не будут сомневаться также и в том, что это опубликованное в «Staats-Anzeiger» назначение контрассигновано государственным министерством more solito [обычным путем]. Уверенность в том, что государственное министерство обладает предполагаемым конституцией влиянием на высочайшие решения, не возросла бы и в случае опубликования немилостивой пометки на полях, сделанной высочайшей рукой, и ответа государственного министерства на эту пометку. Тот, кто познакомился бы с содержанием этой пометки и ее результатом, не мог бы устоять перед искушением провести параллель с тем событием во Франции, которое привело к недавней смене министров[402].
Меня беспокоит мысль, что случай с Грунером мы должны рассматривать как пробный шар, пущенный господином фон Шлейницем и его советниками (не его величеством) для испытания того, доколе можно заставить нас терпеть и как высоко мы ценим наш министерский авторитет. По моему мнению, подчинение этим необоснованным влияниям на высочайшие решения не является средством для их пресечения; наоборот, эти влияния возросли бы, и конфликт, носящий теперь только формальный характер, вскоре повторился бы в менее благоприятной области с привлечением крупных политических вопросов.
Я мог бы, ввиду моего теперешнего состояния, воздержаться от официальных заявлений, но мне кажется, что тем самым, уже независимо от состояния моего здоровья, был бы предрешен столь важный для меня лично вопрос о моем возвращении к работе. Так как я надеюсь, что здоровье мое улучшится, и так как в этом случае я готов приступить к исполнению своих обязанностей, поскольку это будет соответствовать высочайшей воле, то я лично заинтересован в поддержании авторитета министерской должности, что позволит мне с чистой совестью занимать таковую.
На мой взгляд логически правильным было бы отклонить предложенную министром двора публикацию в официальном разделе «Staats-Anzeiger». Официальное извещение нельзя предохранить от ложного истолкования, и оно всегда останется частичной победой интриги группы «Reichsglocke» над теперешним правительством. Извещениям министерства двора вообще не место в «Reichsund Staats-Anzeiger» [«Имперский и государственный вестник»]. Даже если бы этот последний одновременно был «Koniglicher Haus-Anzeiger» [«Королевский домашний вестник»], то и тогда, по моему мнению, в его официальном разделе не могли бы печататься предписания министра двора, который не несет ответственности за содержание официального издания. До их опубликования министр двора обязан был бы в той или иной форме всегда испрашивать визы ответственного государственного министерства. В данном случае такой визы не испрошено. Министр двора претендует на право распоряжаться «Staats-Anzeiger», и потому его требование на основании одной этой формальной причины следовало бы отклонить. Если приказ о напечатании сообщения, касающегося королевского дома, исходит лично от его величества, то выполнение приказа обычно не вызвало бы никаких сомнений, но даже в самых бесспорных случаях рекомендуется официальные сообщения королевского дома печатать отдельно от государственных сообщений. По моему мнению, это разделение следовало бы произвести таким образом, чтобы высочайшие предписания, касающиеся королевского дома, не печатались ргоmiscue [вперемежку] с правительственными, а чтобы наряду с обеими официальными рубриками — «Германская империя» и «Королевство Пруссия» — между ними, что было бы самым вежливым, или же после рубрики «Королевство Пруссия» внести рубрику «Королевский дом», отделенную чертой от предыдущей, как теперь «Пруссия» от «империи». Так можно было бы разрешить на будущее этот формальный вопрос и, как мне кажется, в форме, ни для кого не обидной.
Иное дело, когда официально публикуется высочайшее предписание, которое, вопреки остающемуся в делах уверению в противном, публично оповещает о том, что на конституционном языке называется недостаточным доверием монарха к своим министрам. Против этого у министров, конечно, нет других средств, кроме ухода в отставку. Несомненно, что в данном случае, поскольку создалось такое положение, оно касается меня больше, чем моих коллег. Последние либо вовсе не подвергались публичной клевете на страницах «Reichsglocke» и других газет, которые выражали тенденции господ фон Грунера, фон Шлейница, графа Нессельроде и Натузиуса-Лудома, либо подвергались, но не в такой мере, как я.
Помилование господина Натузиуса, награждение графа Нессельроде и господина фон Грунера как раз в то время, когда клевета против меня в органе этих господ занимала общественное мнение и суды, когда связь этих господ с указанной газетой была очевидной, представляют собой акт благосклонности короля к людям, ничем другим не известным, кроме своей враждебности к правительству и публичным оскорблениям моей чести. Эта последняя должна, однако, пока я являюсь слугой короля, находиться под защитой его величества. Если же на мою долю приходится нечто противоположное защите, то я вижу в этом личный мотив такого порядка, который гораздо повелительнее вытесняет меня со службы, нежели это когда-либо могла сделать забота о моем здоровье. Все эти аргументы касаются только меня лично, но в зависимости от развития дела они будут решающими для возможности моего возвращения к делам.
Моим коллегам я рекомендую в интересах их министерского будущего позаботиться о том, чтобы официальная публикация о назначении Грунера, в том случае если его величество не захочет вообще от нее отказаться, была бы сделана в такой форме, из которой бесспорно явствовало бы отсутствие контрассигнации. Этого можно было бы достичь путем предложенного мной выше разделения на три рубрики, особенно если пресса получит об этом некоторые разъяснения. Далее следовало бы, на мой взгляд, сначала опубликовать назначение Грунера в министерство двора in separato [отдельно] под рубрикой «министерства двора», а на следующий день известить, что его величеству угодно было пожаловать такому-то чиновнику министерства двора титул действительного тайного советника; во всяком случае следует избрать хотя бы небольшое отклонение от обычной формы извещения».
К этому письму, адресованному тайному советнику Тиде¬ ману и на всех парусах доставленному министру фон Бюлову, я добавил для последнего следующее письмо с просьбой конфиденциально ознакомить с ним моих коллег:
«…Я полагаю, что затронут происшедшим сильнее моих коллег. Кроме меня, разве еще на Кампгаузена клеветала группа «Reichsglocke», но далеко не столь подло, как на меня. Нападение на него производилось недостойными средствами, но по отношению к его ведомству, а его личная честь не была затронута. Конечно, государственное министерство в целом может считать себя оскорбленным формой назначения Грунера и на это оскорбление реагировать, чтобы на будущее обеспечить свои права и свое достоинство. Оскорбление же, заключающееся в факте назначения Грунера по существу, задевает меня одного. Его многолетняя вражда против меня является единственным, чем он мог обратить на себя внимание, так как у него нет ни способностей, ни заслуг; в ведомстве иностранных дел он был помехой своей бездарностью, в важные моменты граничащей с душевной болезнью; в течение последних 15 лет он ничем не занимался, а только со всем озлоблением непризнанной самонадеянности говорил, писал, интриговал против меня. В данный момент я совершенно отвлекаюсь от того, что именно эти элементы из «Reichsglocke» настолько затрудняли мне выполнение моих служебных обязанностей, что это превышало мои силы. Я говорю лишь об ударе, который хотели мне нанести тем, что его величеству могли с успехом рекомендовать его награждение. Если в письме к Тидеману я говорю, что у моих коллег нет основания для выхода в отставку, то мое положение представляется мне существенно иным.
Я был бы вам очень благодарен, если бы вы конфиденциально переговорили в этом смысле с Кампгаузеном, Фриденталем и Фальком. Вильмовский держит себя иначе, чем я ожидал. До сих пор я рассчитывал на него, как на верного союзника против камарильи Шлейница; однако я не вполне понимаю его деятельность в данном случае. Вместе с Эйленбургом и Леонгардтом он лишит государственное министерство той степени уважения в своих собственных глазах и в конечном счете также consideration [сочувствия] в стране, без которого в этом тяжелом положении при дворе и в стране нельзя вести государственных дел. Эйленбургу можно говорить лишь то, что может быть передано дальше. Как собственно относится Гофман к этому делу?
Лечение как будто идет мне впрок, но малейшее волнение чувствительно отражается на мне. Это позволяет мне предугадать, что состояние моего здоровья вряд ли станет пригоднее для службы. Меня не пугало бы простое выполнение официальных обязанностей, но faux frais [издержки] придворных интриг я больше не в состоянии выносить, как прежде, быть может, также потому, что они по объему и по результатам приняли ужасающие размеры. Об этих подлинных причинах моего неизменяющегося намерения выйти в отставку я три месяца тому назад умалчивал, хотя тогда были по сути дела те же причины. Из уважения к императору я и в дальнейшем не могу приводить других мотивов для своей отставки, кроме состояния здоровья».
Дело закончилось тем, что назначение Грунера действительным тайным советником не было опубликовано в «Staats-Anzeiger»[403].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.