Глава 1 Детство и юность. 1911-1929 гг
Глава 1
Детство и юность. 1911-1929 гг
У моего рода давние военные традиции, корни которых удается проследить уже в тринадцатом веке. Согласно монастырским записям, предки мои с честью бились против татар в Силезии в 1213 г.[3] – с того самого времени им позволялось носить в гербе изображение татарского головного убора. В соответствии с традицией, мужчинам полагалось служить в прусской армии. Фамилия «фон Люк» не раз появлялась в письмах Фридриха Великого; два оригинала даже висят на стене в гостиной моего дома в Гамбурге. 29 мая 1759 г., когда шла Семилетняя война, король писал «лейтенанту фон Люку», которого просил разузнать о том, что замышляет противник – в данном случае австрийцы:
«Мой дорогой лейтенант фон Люк. Я доволен вашими донесениями, однако вам надлежит послать дозорных и выяснить, что делали замеченные в районе Гермсдорфа австрийские офицеры, что они там высматривали и о чем выспрашивали. Это поможет нам установить причину их появления там. Одно очевидно: когда мы вчера выступили, они поставили множество шатров на Регорне. Следовательно, вполне возможно, что там, где есть господствующие высоты Гермсдорфа, они имели возможность заметить нашу стоянку. Все это вы сможете узнать с точностью от жителей Гермсдорфа. Остаюсь
ваш любящий король.
Райх-Геннерсдорф, 29 мая 1759 г.» (Текст написан писарем.)
Фридрих II добавил собственноручно:
«Донесение его отличное, только (неразборчиво) для соглядатаев, и как они предстанут (перед ним), пусть приведет (их) сюда завтра. Подпись «Ф»[4].
Десять лет спустя, 13 октября 1769 г., король сообщал «генералу от кавалерии фон Цитену»:
«Мой дорогой генерал от кавалерии фон Цитен. Вам известно, сколь неохотно даю я гусарским офицерам позволение вступать в брак, поелику подобное служит великой помехой для службы, особенно в дни войны. Вместе с тем в данном случае я намерен разрешить жениться кавалерийскому капитану фон Люку из вашего полка, в соответствии с просьбой, выраженной вами в письме от 11-го числа сего месяца. За сим и остаюсь
ваш любящий король.
Потсдам, 13 октября 1769 г.» (Письмо явно писалось писарем под диктовку Фридриха II.)
В свете давних армейских традиций можно сказать, что мой отец, Отто фон Люк, являлся чем-то вроде «урода в семье», так как он стал морским офицером. 15 июля 1911 г., когда я появился на свет во Фленсбурге, он – тогда лейтенант – находился по делам службы в китайском порту Циндао – в другом мире, бывать в котором в ту пору доводилось только морякам да торговцам.
Наш дом во Фленсбурге полнился всякого рода заморскими диковинками – ценными вещицами из Восточной Азии. От той коллекции у меня теперь остались дорогая китайская ваза и набор японских чайных принадлежностей, который появился у отца примерно во времена моего рождения. Несколько лет назад мой деловой партнер японец был немало поражен, когда ему случилось пить чай из этих тончайших чашечек.
– Ничего подобного теперь уже не делают, – сказал он. – Раньше, бывало, перед обжигом японцы выходили далеко в тихое озеро, чтобы в краску не попала пыль.
Когда началась Первая мировая война, уже после того, как ему довелось принять участие в Ютландском сражении, моего отца перевели в морское училище в Фленсбург-Мюрвик. Как наиболее яркие, приходят мне на память те моменты из моего детства, когда маленьким я играл с младшим братом на борту боевых кораблей, стоявших в гавани, или ел с матросами за столом на камбузе.
Отец мой обожал спорт и слыл лучшим гимнастом в военном флоте. Он служил образцом для подражания мне и моему брату, Эрнсту-Августу, родившемуся в 1913 г. Нам нравились шутки отца, его сила и ловкость. Случалось, возвращаясь с работы в училище, он на руках поднимался по лестнице на самый верхний этаж, где мы встречали его с восторгом.
Наше поколение росло под грохот орудий Первой мировой. Детьми мы пережили горечь капитуляции, революцию и послевоенную разруху. Конечно, насчет орудий, это образ – в отличие от Второй мировой, Первая разгоралась за пределами Германии. Мы испытывали ее воздействие прежде всего с ухудшением продовольственного снабжения – приготовленная тем или иным способом репа скоро стала нашим основным продуктом питания. О, сколько раз вспоминали мы нехитрый обед, который делили когда-то с моряками на камбузе.
В начале июля 1918 г., незадолго до моего седьмого дня рожденья, отец наш скоропостижно скончался от вируса гриппа, пришедшего в Европу из Восточной Азии. Вместе с отцом мы лишились всего самого дорогого, что было у нас в жизни: примера для подражания и товарища, влияние которого на нас прослеживается и сегодня.
Перипетии конца войны и революции 1918 г., которая вспыхнула как раз на флоте, конечно же, не касались меня напрямую. Мне было не понять, отчего молодых курсантов отца волокут по улицам под брань и улюлюканье те же самые матросы, которые были нашими друзьями. Хорошо помню, сколько волнений пришлось нам пережить, когда у нас в мансарде прятались курсанты, сумевшие спастись бегством от лютой расправы.
Смерть отца изменила нашу жизнь. Матери пришлось пожертвовать домом, а нас временно отдать на воспитание к фермеру, жившему по соседству. Чтобы обеспечить нас в трудные времена, мать вновь вышла замуж. Нашим отчимом стал военно-морской священник, преподаватель из училища.
Теперь нас воспитывали в «прусском стиле». Стриглись мы по-военному, кровати заправляли тоже по-военному. За опоздания нас наказывали. Отчим научил нас самих обслуживать себя, в том числе и делать всю обычную работу по дому. Потом мне это очень пригодилось, особенно в плену.
1 апреля 1917 г. я поступил в монастырскую школу во Фленсбурге – одно из старейших учебных заведений на севере Германии. Мой отчим требовал, чтобы я изучал классические языки и литературу, чему я очень рад. Во многом благодаря знанию латыни и древнегреческого мне удавалось легко осваивать современные языки. Отчим настаивал на том, чтобы я углублялся в этимологию иностранных слов. Даже за едой, если я произносил иностранное слово, мне полагалось немедленно встать, принести словарь и зачитать ему соответствующую словарную статью.
В 1929 г., в возрасте 17 лет, я выдержал экзамен на аттестат зрелости, перспектива получения которого оказалась для меня неожиданно под большим вопросом. Отец одного из моих школьных товарищей обычно присылал за нами на выходные машину с шофером, так как семья жила за городской чертой Фленсбурга. И вот как-то мы решили сделать небольшой крюк, чтобы, заехав в маленький курортный городок на взморье, встретиться с подружками. В школьных фуражках, вальяжно устроившись на заднем сиденье с сигаретами в зубах, мы с ветерком промчались мимо директора нашей школы, которому вздумалось прогуляться в субботу. Мало того, что курить нам строжайше воспрещалось, мы еще заставили директора глотать пыль, поднятую нашим автомобилем. Он узнал нас и наутро пригласил к себе в кабинет.
– Известно ли вам, что курить в школьной форме запрещено? Руководство решило отстранить вас от сдачи экзаменов на аттестат зрелости по причине вашей незрелости.
Моего однокашника все это не особенно пугало, потому что рано или поздно ему предстояло вступить в управление отцовским заводом. У меня же, напротив, на карту было поставлено очень многое, если не все.
Семейные традиции и воля отчима требовали, чтобы я встал на стезю армейского офицера. Мало того, мне доставалось одно место в стотысячной армии, в Рейхсвере – одно из 140, на занятие которых претендовало более 1000 кандидатов. Отсрочка получения аттестата означала, что карьера моя закончится, даже не начавшись.
– Господин директор, – начал я осторожно, – меня принимают в Рейхсвер курсантом. Я должен стать офицером, чтобы служить отчизне, того требуют традиции нашей семьи. Если вы лишите меня возможности держать экзамен на аттестат зрелости из-за одной-единственной сигареты, вы уничтожите мое будущее. Разве так будет справедливо?
Слова мои тронули его.
– Нет, я бы этого не хотел. Я поговорю с руководством. Однако рассчитывать на отметку «хорошо» вы не можете, самое большее – «удовлетворительно».
Логика такого решения не была мне понятна ни тогда, ни теперь. Между тем с меня было довольно самой возможности держать экзамен.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.