4

4

Прибыв в Москву 23 августа 1774 года, Суворов нашел ее в великом страхе. Из Симбирска, Саратова, Казани, Тамбова и иных мест в Первопрестольную съехались помещики с семьями, и тут, однако, трепетавшие «за свои животы».

Обняв жену, не медля ни часа, Суворов отправился к московскому генерал-губернатору князю М. Н Волконскому. Казалось, Москва готовится к осаде. Площадь перед дворцом была уставлена пушками. В передней князя толпились беженцы, пугавшие друг друга слухами. Худо одетый дворянин из Шацка убеждал:

— Злодей вновь добился невероятных успехов. Он со своим скопищем не только разбил посланные для усмирения его военные отряды, но собрал превеликую армию из бессмысленных и ослепленных к себе приверженцев. И теперь грабит и разоряет все, повсюду вешает и злодейскими казнями умерщвляет всех дворян и господ, ограбил и разорил самую Казань и оттуда идет к Москве…

При виде боевого генерала, мундир которого украшали Георгиевские кресты 2-го и 3-го класса, ордена Святого Александра Невского и Анны, разговоры смолкли, помещики почтительно расступились.

Михаил Никитич Волконский ознакомил Суворова с определением Военной коллегии: состоять «в команде генерал-аншефа П. И. Панина». В тот же день Суворов поспешил к Панину. Он нашел генерал-аншефа больным 24 августа в селе Ухолове, на полдороге между Переяславлем-Рязанским и Шацком, изумив его скоростию прибытия. Суворов получил «открытый лист», подчинявший ему все военные и гражданские власти в охваченных восстанием губерниях, и тотчас же отправился для принятия начальства над самыми передовыми отрядами.

Назначенный Екатериною А. И. Бибиков, казалось, совершенно разгромил пугачевцев. Однако после его кончины Пугачев собрал новую армию на Урале. Он совершил стремительный рейд по Зауралью, Уралу, Предуралью и к середине июля вышел к Волге, овладел Казанью, не сумев войти лишь в крепость. Здесь его настиг подполковник И. И. Михельсон и нанес поражение основным силам восставших. Отойдя от города, Пугачев собрал остатки своих войск и атаковал Михельсона, но был разбит наголову.

18 июля в сопровождении сподвижников Пугачев бросился на запад, к Волге, и переправился на ее правый берег, немного выше Казани. 20-го числа, снова усилившись, он занял город Курмыш и двинулся на юг, к Пензе. Переход Пугачева на правый берег, в направлении центральных губерний, житниц России, произвел гнетущее впечатление не только в Москве, но и в Петербурге. Генерал-майор Павел Потемкин, двоюродный брат фаворита, растерянно доносил императрице 11 августа 1774 года: «…Злодей, будучи разбит, бежал… и мог вновь сделаться сильным. В Кокшайске он перебрался через Волгу с 50-ю человек, в Цывильске он был только в 150; в Алатыре в 500; в Саранске около 1200, где достал пушки и порох, а в Пензе и Саратове набрал более 1000 человек и умножил артиллерию и припасы. Таким образом, из беглеца делается сильным и ужасает народ».

Началась последняя, может быть, самая драматическая стадия восстания. Крепостные крестьяне поголовно переходили на сторону Пугачева, жгли поместья, убивали дворян, купцов, чиновников. На просторах России шла гражданская война.

В открытой почтовой тележке, завернувшись в солдатский плащ, Суворов спешил с малым конвоем к войскам. За Саратовом его тележку окружила толпа крестьян, среди которых были и заволжские киргиз-кайсаки.

— Что за люди? — спросил предводитель в картузе, наведя на генерала пистолет.

— Люди государя императора Петра Федоровича… — поспешно ответил Суворов.

Картуз недоверчиво перевел взгляд на сопровождавших Суворова солдат, заметил и штыки, которых у восставших обычно не было.

— Едем по делу особой государственной важности, — твердо сказал Суворов.

Много позднее, в автобиографии, он сокрушенно признавался: «…И не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя».

Как ни спешил генерал-поручик, решающие события, однако, произошли без его участия. 25 августа Иван Иванович Михельсон разгромил главные силы Пугачева под Черным Яром, в ста верстах ниже Царицына. Это был уже последний, смертельный удар для восстания. Теперь оставалось захватить обессилевшего Пугачева, с которым находилось лишь до полутораста яицких казаков.

В Дмитриевском, что на Волге, Суворов нашел малочисленную команду и узнал, что, по слухам, Пугачев находится неподалеку, в одной заволжской слободе. Суворов хотел сперва переправиться на другой берег и ударить с имеющимися малыми силами, но в Дмитриевском не нашлось лошадей. Тогда генерал погрузил свою команду на судно и отправился в Царицын, где не ранее 3 сентября соединился наконец с Михельсоном.

9 сентября генерал-поручик был уже на речке Ерусланке, а на следующий день, пройдя за сутки восемьдесят верст, достиг притока Еруслана Таргуни. Здесь было тихо, и Суворов, забрав для провианта полсотни волов, повернул в степь. Огромная территория между Волгою и Яиком, безлюдная и безлесная, простиралась на несколько сот верст. Запасы хлеба иссякли, и генерал вспомнил опыт Семилетней войны: приказал насушить на огне мяса. Днем шли, ориентируясь по солнцу, ночью — по звездам, изредка натыкаясь на уходивших от них конных киргиз-кайсаков. По пути Суворов нагнал и присоединил к себе несколько мелких, отрядов, вышедших ранее из Царицына.

11 сентября Суворов достиг реки Малый Узень, где жили раскольники в скитах. По всему чувствовалось, что Пугачев совсем близко. Разделив команду на четыре части, генерал-поручик, сообщил в рапорте Панину: «Но буде бы он и там не отыскался, так по следам его настигать постараюсь, превозмогая во всем усталость, даже до самого города Яика…»

Делая форсированные переходы в степи, Суворов у Большого Узденя все-таки почти настиг Пугачева. Но в это время казачий сотник Харчев уже пленил Пугачева. Услышав об этом от раскольников, генерал-поручик отобрал «доброконных» людей и с ними 16 сентября прискакал в Яицкий городок. За девять дней он проделал шестьсот верст. Однако Пугачев к тому времени был выдан коменданту Яицкого городка полковнику Симонову.

С крестьянского царя сняли его пунсовый тафтяной полушубок, зеленую шелковую рубаху, синие порты и шашку с серебряным эфесом, заковали ноги и руки в железа, а для обогрения дали замасленную, скверную овчинную шубу. Гвардии капитан Маврин в присутствии Суворова, Симонова, майора Бородина, донского полковника Тавинского и сотника Харчева, щеголявшего теперь в пугачевском платье, учинил пленному первый допрос.

По словам очевидца, лицом Пугачев был кругловат, волосы черные, «склокоченные» и борода окомелком; росту среднего, глаза «большие, черные на соловом глазуре, как на бельмах». И теперь, в оковах, вид он имел самоуверенный, говорил быстро и даже насмешливо. Зато его любимец, рябой Перфильев, мрачно сказал:

— Пусть лучше зарыли бы меня живого в землю, чем отдали в руки государыни…

Примерно в это же время Суворов познакомился с гвардии поручиком Г. Р. Державиным, который с небольшим отрядом нес службу в Приволжье. После дерзкого рейда Державина он отнесся к нему со специальным ордером, где, в частности, говорилось: «О усердии к службе ея императорского величества вашего благородия я уже много известен… по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений». Таково было начало дружеских отношений между великим полководцем и славным русским поэтом, воспевшим подвиги Суворова.

1 октября утром Пугачев был доставлен в Симбирск и передан генерал-аншефу Петру Ивановичу Панину. «Покоритель Бендер» встретил Суворова в приемной галерее, где уже находились генералы — князь Голицын, Павел Потемкин, Огарев, Чорба, штаб- и обер-офицеры. Панин был в сероватом атласном широком шлафроке, во французском большом колпаке, перевязанном розовыми лентами. Полное надменное лицо его лучилось радостью.

Привели Пугачева. На вопрос Панина, как смел он поднять против него оружие, Пугачев безбоязненно отвечал:

— Что делать, ваше сиятельство, когда уж воевал против государыни…

Разъяренный такой дерзостью, Панин бросился на него с кулаками.

10 января 1775 года Пугачев был казнен в Москве. С гибелью его, однако, восстание не прекратилось. Огромный край от Казани до Оренбурга лежал разоренным, жители страдали от безначалия, голода и болезней. Суворову были переданы в подчинение все войска в Оренбурге, Пензе, Казани и других местах, числом до восьмидесяти тысяч. Теперь не было ни Яицкого городка, ни даже реки Яик. Стремясь вытравить самую память о пугачевщине, Екатерина повелела переименовать городок в Уральск, а реку — в Урал.

Суворов отпросился ненадолго к жене в Москву. По возвращении генерал-поручик окунулся в административные заботы в подведомственных ему губерниях. Между тем здесь еще помнили кровавый карательный поход графа Панина, повелевшего во всех непокорных селениях поставить и впредь до указа не снимать «по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешания за ребро».

В противоположность жестокому своему начальнику Суворов стремился действовать прежде всего увещеваниями. Еще во время следования через мятежные губернии он, по собственным словам, «сам не чинил, ниже чинить повелевал, ни малейшей казни, разве гражданскую, и то одним безнравственным зачинщикам, но усмирял человеколюбивою ласковостию…». И теперь, сделавшись, по сути, полновластным хозяином нескольких губерний, генерал-поручик в короткое время прекратил «без кровопролития» волнения в Башкирии, весною 1775 года объехал расположения своих войск в Самаре, Оренбурге, Уфе.

Лето принесло ему сразу большую радость и тяжелое горе: 1 августа у Варвары Ивановны родилась дочь, названная в честь родной тетки Наталии Ивановны Сафоновой Наташей; 15 июля скончался Василий Иванович Суворов, который жил последнее время в купленном у Барятинских подмосковном селе Рождественно.

Против могилы отца, снаружи церкви Рождества Богородицы, Суворов поставил памятник: большая каменная глыба без надписи, и только один родовой герб наверху: «щит разделен в длину надвое; в белом поле — грудные латы, а в красном поле — шпага и стрела, накрест сложенные с дворянскою короною, а над оною — обращенная направо рука с плечом в латах, держащая саблю».

Летом 1775 года дворянская Москва готовилась праздновать установление мира после окончания войн с Турцией и Польшею. Не только бранные победы над Блистательною Портой и конфедератами, но и разгром крестьянского восстания, поколебавшего самые основы империи, радовали дворянскую Россию. Со времен Елизаветы, кажется, древняя столица не видела столь пышного торжества. Екатерина появилась в Москве в сопровождении двора, послов, полководцев, гвардии. Суворов присутствовал на торжественном богослужении в Успенском соборе, а затем был приглашен и на обед в Грановитую палату. Простому народу на площадях даны были зажаренные быки и виноградное «зелено вино».

Екатерина щедро награждала славных русских военачальников. Главнокомандующий флотом в Средиземном море Алексей Григорьевич Орлов, разгромивший в Чесменской бухте турок и получивший орден Святого Георгия 1-й степени, стал именоваться Чесменским. Командующий Второй армией, действовавшей против Крымского ханства, князь Василий Михайлович Долгоруков, который разбил турецко-татарские войска и занял Крымский полуостров, помимо золотого Георгия, прибавил к своему имени титул Крымский.

Особо был награжден командующий Первой армией граф Петр Александрович Румянцев. Правда, в конце войны он действовал как полководец вяло. Зато огромны были его заслуги в победах над турками под Рябой Могилой, при Ларге и Кагуле, а также в заключении выгодного для России Кучук-Кайнарджийского мира. Еще в 1770 году Екатерина произвела его в генерал-фельдмаршалы и кавалеры Святого Георгия 1-й степени. Указом Сената от 10 июля 1775 года Румянцеву было пожаловано: «…Похвальная грамота с прописанием службы его в прошедшую войну и при заключении мира, со внесением различных его побед и с прибавлением к его названию проименования Задунайского; за разумное полководство алмазами украшенный повелительный жезл или булава; за храбрые предприятия — шпага, алмазами обложенная; за победы — лавровый венок; за заключение мира — масляная ветвь; в знак монаршьего за то благоволения — крест и звезда Святого апостола Андрея, осыпанные алмазами; в честь ему, фельдмаршалу, и его примером в поощрение потомству — медаль с его изображением; для увеселения его — деревня в пять тысяч душ в Белоруссии; на построение дома — сто тысяч рублев из Кабинета; для стола его — сервиз серебряный; на убранство дома — картины…»

Суворову была вручена золотая шпага, осыпанная бриллиантами. На празднествах он был представлен императрице.

Екатерина, в малой короне и императорской мантии, сильно располневшая, но все еще моложавая и в свои сорок шесть лет, стояла в окружении обширной свиты, в которой находились и чужестранные министры. Суворов увидел рядом с нею цесаревича Павла, очень курносого, кареглазого, в пышном наряде генерал-адмирала, его хорошенькую молодую жену, братьев Чернышевых — Захара Григорьевича, президента Военной коллегии, и Ивана Григорьевича, президента Адмиралтейс-Коллегии, двух Паниных — влиятельного Никиту Ивановича, «министра иностранных дел», как его стали называть с недавних пор, и Петра Ивановича, своего начальника.

— Поздравляю победителя Пугачева, — пророкотал низким голосом тридцатипятилетний великан Григорий Потемкин, облаченный в сверкающий отечественными и иностранными орденами мундир генерал-аншефа.

Екатерина знала, что Суворов начал вызывать зависть среди придворных, считавших его счастливчиком, баловнем успеха. Двоюродный племянник фаворита Павел Потемкин специально писал ей: «Всего горше, что при самом первом свидании генерал-поручика Суворова и моего его сиятельство граф Панин удостоил пред целым народом изъяснить благодарность священным именем вашего величества и всей империи, якобы Суворов поймал злодея Пугачева…»

Царица уже понимала значение Суворова, и толки эти начинали беспокоить ее. Когда Суворов отошел, она, улыбнувшись, проговорила достаточно громко:

— Григорий Александрович! Твой племянник прав. Суворов тут участия не имел и приехал по окончании драки. Своею поимкою Пугачев обязан Суворову столько же, сколько моей комнатной собачке Томасу.

Над Россией всходила новая звезда — Потемкин. Она то тускнела, то вспыхивала с ослепляющей яркостью, но уже не закатывалась до 1791 года — года смерти временщика.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.