О
О
О.
(2007)
У меня завязался роман с дочерью члена Политбюро ЦК КПСС…
Милейшее существо – талантливое, красивое, веселое, искреннее, интересно мыслящее. Много ли ты встречал девушек, способных сказать о себе: «Я – кладбище заглушенных желаний»? Из нее же такие сентенции вылетали с легкостью. Отношения наши развивались очень стремительно и целенаправленно.
Интервьюер: В какую сторону?
Серьезных поступков.
Но я понимал: если поженимся, моя дальнейшая карьера будет связана с именем влиятельного тестя…
…по фамилии?
Это лишнее. Зачем? И так сказал достаточно.
Словом, мне не улыбалась перспектива, чтобы каждый встречный и поперечный тыкал пальцем в мою сторону и говорил, мол, Михалков обязан успехом родственным связям.
Никогда не был диссидентом, но хотел сохранить некую дистанцию, не приближаться слишком близко к людям из круга, условно говоря Лены Щорс. Мне хватило того, подросткового опыта. Может, и поэтому упирался всеми конечностями, лишь бы не вступать в партию.
Тащили?
Со страшной силой!
Однажды даже пришлось самому на себя написать донос в партком киностудии «Мосфильм», левой рукой.
О чем?
О прегрешениях в пределах допустимого…
Словом, если бы та девушка, назовем ее О., была из другой семьи, неизвестно, чем бы закончился наш роман. Но вышло по-другому. Я написал очень искреннее письмо о том, почему мы не можем быть вместе…
Запечатал письмо и оставил его вахтерше, дежурившей в подъезде дома на улице Станиславского, где жила О. Попросил передать лично ей в руки. Милая старушка, хорошо знавшая меня в лицо, заверила, что в точности все исполнит.
С того момента и началось…
Я же должен был служить в кавалерийском полку в Алабине, куда попадали выпускники многих театральных вузов… И вдруг я узнаю – меня отправляют в стройбат в Навои. Какой стройбат, зачем Навои? Не мог понять, что происходит… И только много лет спустя узнал, чему обязан резкими переменами в судьбе.
Оказалось, письмо к О., которое оставил вахтерше, предварительно перлюстрировали и лишь затем передали адресату. Не знаю, кто и где его читал, что именно в нем не понравилось, но факт – после этого я угодил в «черные списки». В то время готовился визит президента Никсона в Москву, и город зачищали от всякого рода неблагонадежных. Вот и меня решили отправить от греха подальше…
Как Вы все это выяснили?
Знакомый как-то не без сарказма намекнул на содержание письма. Этот вечно молодой кинорежиссер занял освобожденное мною место рядом с О. Я еще не успел уйти в армию, а уже встречал их вместе. Парочка разгуливала, взявшись за руки и давая понять своим видом, как счастлива. Мне всячески демонстрировалось, что «я другому отдана и буду век ему верна».
Злились?
На кого?
Сам же все сделал, собственными руками разрушил отношения. Лишь хотел, чтобы О. правильно поняла мой шаг: я не бежал от ответственности, наоборот – считал невозможным врать человеку.
Видимо, О. не поверила, коль столь быстро утешилась в объятиях вечно молодого… Кого?
Зачем сейчас называть его имя?
Каждый сам кует свое несчастье. Он все знает, и я тоже. Человек всегда очень красиво одевался, лучше, стильнее и моднее всех… Так продолжается до сих пор. Больше об этом кинорежиссере мне, увы, добавить нечего… (II, 57)
ОБИДЫ
(1995)
Интервьюер: Вы обидчивы?
Нет.
Обиды мешают жить. Я не хочу на это тратиться…
Кроме того, если тебя хотят обидеть, то не стоит давать наслаждения тому, кто хочет тебя обидеть. А если не хотят, то можно простить. Режиссер вообще не должен быть обидчив. Ты не можешь стать в оппозицию и не снимать потому, что тебя обидели. Это смешно.
Режиссура – жестокая профессия.
Если обижаться, то из-за постоянных неполадок все время будешь в конфронтации с кем-то…
Одна критикесса написала обо мне страниц сорок в толстом журнале, сделав вывод, что лучше бы я на свет не рождался. Пошла «на вы». Я представил, что она, здороваясь со мной, все это думала, и дал в журнал телеграмму: «Мужик на барина сердился-сердился, а барин и не знал. С Новым годом! Никита». (II, 28)
ОБЛОМОВ И ШТОЛЬЦ
(1997)
Если взять русскую литературу, то достаточно одного «Обломова» Гончарова, чтобы понять, что такое Россия.
Казалось бы, Обломов и Штольц – полные антиподы, а вот, поди ж ты, дружат и не могут друг без друга.
При этом если Штольц задает вопрос: «Как жить?», вопрос прагматический, западный – у какого доктора лечиться, куда ехать отдыхать, что полезно, что вредно, то Обломова мучает совсем другое: «Зачем жить?»
Сегодня Обломов и Штольц разошлись, но я уверен, они сойдутся вновь завтра. Сто пятьдесят лет назад общество жило как Обломов, но мечтало о том, чтобы стать Штольцем, предполагая в этом спасение России. Прошло полтора века, Штольцев стало много, а счастья не прибавилось. И теперь уже Штольцы ищут Обломовых. Они еще сойдутся, если желают добра своему Отечеству.
И найдут ответ на вопрос: «Зачем и как жить?» (I, 68)
(2002)
Интервьюер: А кто русский человек: Обломов или Штольц?
Обломов.
Но Штольц же энергичнее, деятельнее?
А этому объяснение дает Гончаров. Он хочет, чтобы любили Штольца, а сам ничего не может с собой поделать, любит Обломова. Возьмите сны Обломова, его воспоминания, они пронизаны такой любовью, которую нельзя пощупать руками…
Очень точно, на мой взгляд, сказал Олег Табаков, что Обломов – это пассивный нонконформизм. (V, 11)
ОБЩЕЕ ДЕЛО
(2009)
Мы знаем, что Америка выходила из Великой депрессии за счет общего дела, например строительства дорог. Государство объявляло призыв, откликаясь на который люди, потерявшие работу, получали возможность выжить. А в результате их деятельности вся Америка опутана первоклассными дорогами.
За нас на протяжении десятилетий все решали Коммунистическая партия и Политбюро. А когда требовалось отвлечь народ от чего-то или подвигнуть на единый порыв, то объявлялась, скажем, на очередном съезде целина, куда уезжали сотни тысяч людей. Или приходила безумная идея повернуть реки вспять, слава богу, не осуществленная. Строили БАМ – полезнейшее дело, которое, к сожалению, так и не было доведено до конца. Но на долгие годы люди получали работу. Они становились жителями Тайшета, Байконура, Абакана. Про них сочиняли песни, показывали телепередачи, снимали кино. Они делали дело, которое во всех средствах массовой информации и на всех вершинах власти оформлялось и объявлялось как всенародное, необходимое. Люди в это верили. Вдобавок они зарабатывали неплохие деньги, надеясь со временем переехать в Сочи. А в итоге оставались жить в том же Тайшете навсегда, потому что привыкали, рождались дети и само обаяние жизни в Сибири, ее красоты влюбляли в себя.
Помните: мы собирали металлолом. Или макулатуру – и еще умудрялись хитрить: собрав кучу бумаги, обливали ее изнутри водой, чтобы она была тяжелее и наш 8 «А» мог выиграть у 8 «Б». За это мы получали вымпел, первое место, газету «Молния» с поздравлением и так далее. Кроме того, возникал лишний повод для общения: «Я знаю подвал, где сложены во-от такие рулоны…» Завязывался разговор: «Он идет и несет такую здоровенную… Я ему говорю: «Что несешь?» – А он…» И – хохот.
Я понимаю, что это частности. Но умноженные в десятки, сотни, тысячи раз, они формировали единую жизнь большой страны и уже на другом уровне выплескивались реальным всенародным счастьем, когда запустили первый спутник, или полетел Гагарин, или мы выиграли чемпионат мира по хоккею…
Поверьте, это не ностальгия по советским временам. Просто я пытаюсь понять, почему мы так разобщены сегодня. Почему зависть и недоброжелательство стали движущей силой страны, а мозг и душа современного россиянина формируются программами «Русские сенсации» или «Пусть говорят». Почему вместо сопричастности к чужому горю мы руководствуемся злорадством: «Так им и надо!» или просто выдыхаем с облегчением: «Слава богу, это не у меня». Когда цунами смыло триста тысяч человек, телевизионные каналы даже не изменили программу. Продолжались «комнаты смеха», развлекательные шоу. Да, это случилось далеко, но ведь эти триста тысяч жизней – часть человечества, часть тебя самого.
Трагедия на Саяно-Шушенской ГЭС могла закончиться глобальной катастрофой. Сотни тысяч людей могли оказаться смытыми с лица земли. А мы опять демонстрируем душевную мертвечину, теплохладность, как говорят в православии. То есть нам от того, что происходит, ни жарко и ни холодно. Зато параллельно с этим возникают фарисейские, кликушеские кампании. Ты слышишь по телевизору, что у нас Год молодежи, но все это в пустоту.
Оглянитесь вокруг. Осознайте, что с нами творится. Отравление людей алкоголем, просто истребление народа, уничтожение генофонда. «Какой ужас», – говорим мы и ничего не предпринимаем. Тотальная коррупция, которая ничего не боится. Юридически грамотные люди заняты выискиванием параграфов, которые позволят не выполнять данного им поручения. Проще высидеть двое суток за этими бумагами и найти оправдание, почему делать не надо. А причина одна – делать очень не хочется, если, конечно, за этим не стоит личная выгода. Я сам постоянно на это наталкиваюсь, и меня бросает в холодный пот от мысли, что могут противопоставить пенсионер, студент, домохозяйка, учитель этой абсолютно непробиваемой стене, этой равнодушной фанаберии, которая наслаждается тем, что вооружена властью, законом и чувствует себя абсолютно безнаказанной?..
Мы снимали «Утомленных солнцем – 2» под Петербургом. К нам на съемки приехал Владимир Владимирович Путин, его привезли на паровозе. Он спросил: «А как вы сюда добираетесь?» – «На машинах». – «А что, можно доехать?» – «Можно». – «Почему же мы не поехали?» – «Потому что, если бы вы поехали по этой дороге, вы решили бы, что Гражданская война еще не закончилась». – «А на вертушке?» – «А если бы полетели на вертолете, то увидели бы, что эта разруха распространяется на десятки километров вокруг…» Он сокрушенно покачал головой, и я его понимаю.
Дорожное покрытие в России начинают чинить в октябре. Ни у кого не возникает желания отнестись к этой разбитой дороге как к части своей родины. Владельцы предприятий не вкладывают деньги в модернизацию, даже в ремонт, а просто эксплуатируют нещадно то, что сами не строили и на что зачастую не имеют никакого права. Сколько «выдоим» из завода, столько и ладно. Что происходит с медициной, с лекарствами? Что происходит с силовыми структурами, когда майоры милиции убивают людей?.. Возникает ощущение безысходности. Нет радости, нет предвкушения будущего. От этого мало детей.
Думали, что достаточно просто сломать систему – и все мгновенно произрастет божественными цветами. Ничего подобного! Не произрастет! Все держалось только на страхе. Когда его не стало, выяснилось: мы работали потому, что система заставляла нас работать. Уже двадцать лет мы существуем только за счет того, что Бог дал нам в земле. Мы, способные создавать потрясающие военные машины, задираем цены на запчасти, что не позволяет этим машинам быть проданными – в мире или в своей собственной стране.
Едешь по русской провинции – тысячи пустых деревень, заросшие сорняками поля. Казалось бы, есть все – земля, возможности. Бери, делай! Колхозы отменили, никто не заставляет. Однако повсюду – пустые глазницы окон, нищета и мерзость запустения. У русского крестьянина нет воли жить. Иногда я думаю: «Господи, ну хоть бы вымерли все!» Чем земля-то виновата? Пусть сюда придут шведы, китайцы, кто угодно – лишь бы они с уважением отнеслись к тому, что создал Бог. В конце концов, какая разница, кто вырастит хлеб и он будет колоситься в Вологодской или еще какой-нибудь области, если мы сами не хотим и не можем этого сделать.
Пришло время нам ткнуть самих себя, как щенка носом, в собственные испражнения. Чтобы мы очнулись и осознали: никто за нас это не уберет. Чтобы мы поняли: этот смердящий запах порождает вокруг России презрение к нам, недоверие, нелюбовь. Но главное – презрение. И я начинаю понимать Олбрайт, которая говорила: «Где справедливость, что такие земли, как Сибирь, принадлежат одной стране?!» Раньше это вызывало во мне неуправляемое негодование. А потом я представил себе ситуацию ее глазами. Мы летели с Сергеем Шойгу над Сибирью: на тысячи километров – ни огонька. Столыпин расселял среднюю полосу России, давал людям в Сибири такие наделы, какие они хотели. Население этих областей тогда увеличилось в два с половиной раза.
Почему же мы не можем?
Я вижу усилия руководителей страны, слышу их правильные слова, понимаю, что они возмущены. Но что дальше? Каковы рычаги воздействия? Сажать в тюрьму, вернуть смертную казнь? Но так мы снова загоним страну в страх.
На мой взгляд, сегодня у нас есть шанс сплотить нацию не механически, а духовно – за счет идеи и общего дела. Эта идея звучит не очень пафосно, это дело кажется слишком простым и прозаическим, но, поверьте, иначе мы можем поставить крест на своем будущем.
Нам необходимо прибраться в своей стране – в прямом смысле слова. Начиная с «мелочей». С того, чтобы объяснить человеку: если он оставил в лесу полиэтиленовый пакет с отбросами, то этот пакет тысячу лет не сгниет, никуда не исчезнет. Более того, ты бросил здесь свой мусор, другой так же бросил, глядя на тебя, и еще кто-то, и еще. А потом ты попадаешь на такой пляж, который я видел где-то на Волге. Когда вдруг поднялся ветер, и начался кошмарный мусорный ураган. Отбросы летели над белоснежным пляжем, опадали на нескольких километрах вокруг и превращали все в помойку…
Мы оставляем за собой мертвую землю и двигаемся дальше. Когда поднимается шлюз на Волге, что всплывает? Когда входишь в лес, что ты видишь? Когда едешь на поезде, на что похожа полоса отчуждения?
Неприлично носить дорогостоящий костюм от Бриони поверх грязного белья. Неприлично прикрываться богатством Москвы и Санкт-Петербурга, имея разоренную окраину. Причем окраину, которая начинается сразу за Московской кольцевой автодорогой.
Роскошные презентации, Евровидение за миллионы долларов… А когда ты выходишь из этой красоты и садишься в «бентли», то красота собственно в «бентли» продолжается, вот только едешь ты по совсем другой стране. Бессмысленно забивать запахи грязного тела дорогим одеколоном.
Я, например, для себя решил, что никогда не выкину на землю бумажку, окурок, бутылку. Просто взял за правило. Однажды я был на охоте под Великим Новгородом, охотился на медведя с подхода. Ночь. Страшная, стрёмная охота. Ты видишь медведя в бинокль, не можешь угадать, насколько он далеко, но ты его слышишь. Ты идешь по пашне из-под ветра, останавливаясь и проверяя все время, слышит он тебя или нет. Я боялся закашляться, взял конфетку, положил под язык. В руке у меня осталась бумажка. И тут я ловлю себя на мысли, что кладу ее в карман – в диком поле, за триста километров от любого жилья, где эту бумажку никто не найдет и никто меня не осудит. Но это уже сильнее меня. Кто-то скажет «клинический случай». Но я не хочу излечиваться от этой мании. Потому что дело не в бумажке и не в общепринятых для цивилизованного мира нормах поведения. А в отношении ко всему, что тебя окружает, как к живому и единственному. А к себе – как к части всего.
Представьте: человек бросил окурок в урну около метро, к нему подбегают репортеры с камерой: «Здрасьте, вы выкинули окурок в урну и выиграли три тысячи рублей». И по всем каналам его показали. А другой человек бросил на землю и, наоборот, заплатил три тысячи.
Да, нужны уговоры, подарки, лотереи, влияние прессы. Надо заставить шевелиться муниципальное и областное руководство, проводить конференции, соревнования, викторины, что угодно. Это должна быть последовательная политика. Не просто лозунг в Послании президента: «Давайте не будем сорить на улице», но глубинная, продуманная система – как обратить людей взором к собственной земле.
Это единственный путь, чтобы человек с младых ногтей осознал красоту и необходимость своего Отечества. Еще совсем недавно – в масштабах истории три секунды назад – мы бегали в школу мимо разбитых церквей, и это был привычный пейзаж. А теперь для маленького человека, который ходит в воскресную школу, вид разрушенного храма удивителен и странен. Он спросит: «А почему наша церковь такая красивая, а эта разбитая? Это ведь тоже церковь». Чем раньше возьмемся за уборку, тем быстрее для наших детей и внуков любое неуважение к собственной земле станет уродливым, вопиющим, преступным.
Я уже не говорю о прибыльности такого проекта. Он потребует десятков заводов по переработке вторсырья. Появятся тысячи вакансий. Откроются преступления, над которыми до сих пор милиция ломала голову. Обнаружатся захоронения радиоактивных веществ, найдутся украденные машины. А по берегам морей собрать корабельные остовы – сколько металла!
Надо мной будут смеяться, обзывать мою идею бредом, маниловщиной. Но это не маниловщина. Это единственная возможность соединить нанотехнологии, о которых мы столько говорим, с элементарной стиркой. Естественность хорошего костюма – с естественностью чистого белья. Ни оборона, ни космос, никакие инновации без этого жить не будут. Они, извините, утонут в дерьме.
Убежден, «уборка страны» – дело, которое способно консолидировать общество. По большому счету на этом можно построить концепцию управления страной, потому что отсюда вырастают производные: рабочее место, дом, школа, детский сад…
Посмотрите фотографии крестьянских дворов дореволюционной России. Там могло быть нечисто, но мерзко – никогда. Инструмент у человека, который занимался делом, был отлажен, лошади сыты и вычищены, коровы доились, навоз убирался. За внешним порядком всегда существует внутренний стержень – самосознание хозяина: это моя жизнь, это моя земля.
Зайдите в монастыри – в Дунилово, в Дивеево, в Сретенский монастырь в Москве – это рай на земле. И не потому, что там все время кто-то метет (хотя там все время кто-то метет), а потому что там у людей другая направленность мыслей, другая духовная наполненность. Я не предлагаю превратить страну в монастырь, но предлагаю поучиться у монастырей сосредоточенности на своем месте, концентрации на том, где ты живешь, что ты делаешь. Это и есть культура в самом высоком, сакральном смысле.
На мой взгляд, в России должна быть создана серьезная институция, которая разработает государственную систему уборки страны так, как советская власть разрабатывала строительство БАМа или работу пионерской организации. Или как сегодня собирают молодежь на Селигере. Хватает же сил организовать, создать определенную ауру, пригласить президента, премьер-министра, осветить все это в СМИ. Значит, механизм существует. Только, к сожалению, мы всегда делаем что-нибудь хорошее в одном экземпляре – экспериментальный автомобиль, опытный станок. Осталось научиться, чтобы все лучшее множилось в тысячах экземпляров и служило Отечеству, примиряя нас друг с другом и собственной землей. (I, 141)
ОБЩЕНИЕ
Пустое общение
(2006)
Вопрос: Что Вас в жизни тяготит и раздражает?
Пустое общение. Иногда его нельзя избежать.
Но, к счастью, я уже давно сам выбираю, что мне делать, с кем разговаривать, что снимать, где сниматься… (I, 124)
ОБЩЕСТВЕННОСТЬ
(2011)
Интервьюер: За последние полгода общественность ссорилась с Вами трижды: из-за налога со всей записывающей техники, из-за «мигалки» и из-за строительства в Козихинском переулке. Почему Вы все время попадаете под раздачу?
Все это совершеннейшая ложь и подтасовка.
Вы говорите «однопроцентный налог»… Во-первых, это не налог, а сбор. Во-вторых, лично я к его возникновению не имею ни малейшего отношения. Я никогда не предлагал его и вообще никакого понятия о нем раньше не имел. Но это закон, по которому живет весь мир, кроме Кубы и Белоруссии. У нас этот закон принят Думой, утвержден правительством. После чего был объявлен конкурс – кто его выиграет, тот и будет этим заниматься. Выиграла компания, одним из учредителей которой был я. Общим собранием меня избрали ее президентом. Все.
Козихинский? Девять лет мы пробивали возможность наше аварийное здание наконец сломать, чтобы построить новое. Я переселял людей из комнаты в комнату, потому что с каждым днем все опаснее и опаснее было в этих комнатах пребывать. Есть документы, фотографии, в каком состоянии находился наш дом. Кроме того, это никакое не историческое здание. Оно старое, но исторической ценности никогда не представляло. Повторяю, девять лет мы собирали документы, и только благодаря «пристрастному» ко мне отношению супруги Лужкова мы не могли начать работу, потому что нам все время присылали новые и новые поправки. А вокруг нас, между тем, вовсю кипела работа: строились новые дома, вбивались в землю сваи, рычали бетономешалки. Но мы терпели, потому что понимали: люди строятся. Возникает вопрос: «Почему же тогда, когда все это начиналось, ни у одной суки не возникло мысли начать борьбу «за облик Москвы»? И только тогда, когда мы, собрав все документы, все сделав по закону, стали работать, начался этот истерический лживый вой. Но неужели Вы думаете, что если хоть что-то в наших документах было бы нечисто, при той энергии, с которой нас пытались мочить, эта стройка не была бы остановлена? Но придраться ни к чему нельзя. Мы делали все по закону, соблюдая все технические нормы под надзором профессиональных строителей.
«Мигалка»? Ну что «мигалка» – я, что ли, сам ее себе повесил? Вот снял я ее сам. Снял, когда понял, что не могу возглавлять Общественный совет Министерства обороны, не будучи согласным с тем, какая политика этим министерством ведется… Это заставило меня уйти с поста, написать письмо и сдать «мигалку» и удостоверение. Как же это было оценено моими «критиками»? Всеобщее ликование: у Михалкова наконец отняли «мигалку»! Друзья, искренне скажу: я был бы бесконечно счастлив и был бы готов каждый день читать про себя гадости, если бы вопрос, есть у Михалкова «мигалка» или нет, действительно стал главной проблемой русского народа. Не хочу ставить моих оппонентов в неловкое положение, поэтому не буду спрашивать, насколько лучше стало на дорогах без «мигалки» Михалкова… (II, 69)
ОБЩЕСТВО
(1998)
Многое в сегодняшнем обществе напоминает поведение запойного алкаша, который косеет уже от вида бутылки с бормотухой. Люди опьянены ощущением безнаказанности, вседозволенности, когда в кайф написать мерзость о президенте, публично нахамить ему и не получить сдачи.
Но ты же, мразь, выбирал этого главу государства, не хотел другого! Что ж теперь его дерьмом обливать?
Конечно, проще стоять в стороне и грязью кидаться, чем вместе искать выход из болота. Наше общество, увы, тяжело болеет, принцип «чем хуже, тем лучше» становится нормой. В людях словно что-то надломилось, они не выдерживают долговременных нагрузок.
Яркий пример: русский мужик не в состоянии выпить два стакана водки, чтобы потом не нести ахинею и не падать облеванным в умывальник!
Где это видано? (I, 71)
Общественная палата
(2005)
Мы всегда оказываемся в ситуации, когда-то сформулированной Виктором Степановичем Черномырдиным: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
То есть у нас может появиться новая организация, которая имеет перед собой очень благородные цели, но, постепенно внедряясь и общаясь с другими организациями, официальными, бюрократическими и так далее, она может в результате стать придатком какого-то бесформенного целого, которое в общем даже и не целое, а разрозненные части отдельных элементов. (VIII, 2)
ОДЕССА
(2011)
Я хочу снимать кино в Одессе…
Моим первым фильмом был «Свой среди чужих, чужой среди своих», а вторым – «Раба любви», которую я снимал здесь. И на этих двух крыльях я начал свой путь в кинематографе.
Одесса – потрясающий город с потрясающими людьми. Наверное, жить здесь труднее, чем приехать на несколько дней, потому что тебе показывают лучшее, и ты напитываешься впечатлениями, а люди, которые здесь живут, знают проблемы, и то, и се, и пятое, и десятое… Есть такой анекдот: умер человек и стал думать, куда ему деваться, в ад или в рай, ему сказали: «Ну посмотри там-сям». Он наведался в ад, а там все нормально – деньги есть, тусовки, наливают. Он выбрал ад. И его сразу в котел, смолу заливают. А он говорит: «Минуточку, вы что делаете?», а ему отвечают: «Не путайте туризм с эмиграцией…»
Я понимаю, что есть проблемы, но этот город как был, так и остается для меня звездой среди городов, он абсолютно уникален.(XV, 59)
ОДИНОЧЕСТВО
(1987)
Интервьюер: Вы считаете, что каждый творческий человек обречен на одиночество?
Да. Но это одиночество особого рода.
Если одиночество для старика или пожилой женщины страшно, то одиночество для художника в какой-то момент желательно для того, чтобы разобраться в себе и сочетать это с тем, что происходит вокруг, оно становится импульсом, моментом концентрации.
И самое главное, художник в одиночестве не одинок – с ним его герои, его фантазии, его память, его мечта, все вместе и есть счастье творчества…
И не надо путать понятие «одиночество» с понятием «скука». Скука – это бедность, духовная нищета; одиночество… это богатство… (I, 25)
(2005)
Интервьюер: Большой художник одинок?
Одинок.
Значит, Вы не только счастливый человек, но и человек одинокий?
Глупо было бы патетически так о себе говорить. Но это так. Когда ты отвечаешь за все, тебе не на кого сослаться и от твоего решения все зависит – это ведет к одиночеству.
Часто же говорят: «Плохой фильм снял режиссер Михалков», но «Хороший фильм сняла команда под руководством министра кинематографии». (1, 121)
(2006)
Вопрос: Одиночество легко переносите?
Одиночество – нормальное состояние человека, который занят попытками разобраться с самим собой, а через это разговаривать с людьми…
Последнее время я много бывал один на природе. Верхом много ездил. Уезжал надолго в поля, в леса у себя в хозяйстве. И открыл очень интересную вещь: одиночество перед лицом природы так выпукло тебе демонстрирует твои несовершенства, что ощущение стыда приходит за себя самого. Этого не бывает среди людей. С людьми ты защищаешься. Всегда есть кто-то, кто хочет тебя упрекнуть несправедливо, поэтому ты постоянно в броне. А когда один, тут-то и понимаешь, до какой степени ты несовершенен.
Меня это открытие удивило, огорчило и обрадовало одновременно… (I, 124)
ОЛИГАРХИ
(2001)
К сожалению, олигархическая психология еще достаточно все-таки примитивная.
Есть люди, которым деньги достались благодаря их хитроумию, интеллектуальным способностям; есть те, которые оказались неожиданно около скважины или россыпи чего бы то ни было или газовой трубы.
И тут мы вновь наталкиваемся на проблему культуры, ибо и власть, и сила, и богатство без культуры приводят к тому, что мы получили.
Логика такова: я могу потратить в свое удовольствие миллион долларов, и не будет жалко. Я могу потратить десять миллионов на дело, которое принесет мне двадцать миллионов, но потратить сто тысяч просто так, ради какого-то эксперимента, или на благотворительность (столь распространенную когда-то в России) – это мне «не по карману».
Понять этих людей можно, потому что они сплошь и рядом видят вокруг себя людей с такой же психологией.
Я точно знаю, что денег никогда не бывает много, потому что вместе с приходом денег меняются претензии, возникают амбиции, приходят желания. Часто «эти» запросы превышают интеллектуальный уровень того, у кого они возникают… (II, 36)
ОЛИМПИЙЦЫ
(2010)
Интервьюер: Нашу олимпийскую сборную и Патриарх благословлял, и даже олимпийского чебурашку освятили, но в Ванкувере мы провалились…
Мне часто снится кошмар, что я стою у доски в школе на уроке математики и не понимаю, что на этой доске написано, а за моей спиной мои одноклассники уже все перьями скрипят.
Это отчаянье, которое я помню и которое я испытал, почему оно не посещает в Олимпийском комитете тех людей, которые берутся не за свое дело?!
С другой стороны, наш триумф на Паралимпийских играх – это же не случайность…
Ну конечно! Есть чемпионы мира по бегу, а есть чемпионы мира по бегу в мешках! Нам все время нужно преодоление чего-то, мы не можем просто надеть офигенные кроссовки и пробежать.
Ты можешь представить себе жизнь инвалида в России, где нет этих самых пандусов? Ему каждую секунду нужно доказывать себе, что он – человек. Не общество ему говорит об этом, как в цивилизованном мире. (II, 64)
ОПЕЛЬЯНЦ ВЛАД
(2009)
Вопрос: Как Вам показался Влад Опельянц в работе? Не подвел со своей камерой?
Влад Опельянц – очень талантливый художник, и, думаю, на «Утомленных солнцем – 2» он здорово творчески вырос.
А кроме того, он очень порядочный человек и, что немаловажно, умеет «держать удар».
Я это ценю. (XV, 41)
ОППОЗИЦИЯ
(2005)
Мы все время находимся в борьбе, в оппозиции. Конечно, художник должен бороться, но когда есть с чем. Наша пресса писала, что я на Каннский фестиваль на яхте приехал. Бред! Врущий рассчитывает, что я среагирую на его вранье. Эсминец у меня или аэростат – пусть говорят что угодно. В голову не приходит людям, что, может быть, я просто человек приличный.
Мы научились подходить друг к другу с точки зрения отрицания, обвинения. (I, 118)
(2012)
Интервьюер: Координационный совет российской оппозиции 24 ноября собрался на второе заседание и назначил очередную массовую акцию протеста в Москве – «Марш свободы» – на 15 декабря.
Если бы деятельность оппозиции была по-настоящему серьезна, они не просто бы захотели власти и фигурирования, но и реально предложили бы программу, которая поможет к лучшему изменить страну.
Столыпин говорил: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Если перефразировать, то получится, что великие потрясения нужны тем, кому есть куда уехать, а великая Россия нужна тем, кто хочет здесь жить.
Вот были выборы в Координационный совет. Шестьдесят тысяч человек – это много для Финляндии. Но для России шестьдесят тысяч проголосовавших – это, ну например, стадион. Вот стадион людей и выбирал Навального. Знаете – это такой театр для себя любимого. Человек, который работает в морге, он абсолютно убежден, что кругом трупы. Поэтому когда он выходит на улицу, он изумляется: «А что, и живые люди остались?»
То же самое и здесь.
Я просто думаю, что ко всему надо относиться серьезно. К съемкам, к отношениям, к жизни, к питанию, к лечению, к учебе, к работе. Если пропустить мгновение точки невозврата, то последствия могут быть непрогнозируемы. Мало того, я совершенно убежден, что безвластие в России страшнее любой самой жестокой власти, потому что такая огромная страна… Мы это видим по тому, что произошло в Гражданскую войну. Это уму непостижимо, что делали люди со своими собственными собратьями. Представить себе невозможно, что это делают не фашисты, не враги внешние, а сограждане внутри страны.
Это ужасающе!
Я, честно скажу, этого боюсь. Поэтому считаю, что внимание к этому должно быть очень пристальным. (XV, 73)
ОППОНЕНТЫ
(2010)
Есть оппоненты и оппоненты.
Глупо мне оппонировать человеку, который пишет, что Михалков не любит людей, не любит русских солдат, поэтому всех перемесил, правда, любит своих детей, поэтому они остались в фильме живы. Оппонировать человеку, который не видел картину или не хотел ее видеть, бессмысленно.
Другое дело – разговаривать с человеком, который заинтересован тебя убедить или понять что-то. Тогда мне интересно с ним, я сам нахожу какие-то ответы на вопросы, о которых даже не думал. То есть я должен для себя и для него объяснить какие-то вещи, которые подсознательно во мне сидели, но я их не формулировал… (I, 146)
ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ
(2008)
На мой взгляд, сейчас наступает время определенности. Пора договаривать все до конца. Пора озвучить то, что в последние годы произносить вслух было не принято.
Вот картина архимандрита Тихона «Византийский урок» – пример, как можно сказать все до конца. Мюнхенская речь президента – пример.
Интервьюер: Да и речь на последнем Госсовете.
Конечно. Только проговаривая определенные вещи, формулируя их, мы сможем наконец понять, кто мы такие.
Не приведет ли наша определенность к жесткой конфронтации с Западом, к новой серии «холодной войны»?
Конфронтация возникает тогда, когда люди врут. Выдают одно за другое, надеясь, что их партнер или собеседник настолько глуп и необразован, что проглотит эту ложь и не подавится. Опять-таки, возвращась к фильму отца Тихона – там ясно показано, что менторское, уничижительное отношение Запада к Востоку превалирует еще со времен Византийской империи… (I, 129)
ОРГАНИЧНОСТЬ
(2004)
Вообще, российское общество, Россия всегда славились и отличались своей органичностью.
Как только разрушилась эта органичность, то возникли и девушки в мини-кокошниках; псевдоказаки с самодельными хоругвями и вермишелью в бороде, с чужими орденами; князья, неизвестно откуда взявшиеся, с визитными карточками, новые дворяне и так далее.
Сила казачества, как и общества русского, заключалась в своей органичности. Папаха, кинжал, шашка, само седло – это же не просто так, это не декоративный орнамент…
Как только советская власть решила привести все к общему знаменателю – атеизм как основа веры, построение социализма в отдельно взятой стране как основа идеологии, коллективизация как основа жизни – то возникло то самое начало эрозии, которое привело к удивительному уродству.
Если вы посмотрите на лица советских людей на досках почета (я много проехал по стране и много видел досок почета в городах, селах, деревнях) и на лица каторжников в дореволюционных альбомах, то вы увидите, в чем разница. (Они не отличаются антропологически, хотя можно и так подумать.) Просто в одних глазах есть свет, а в других нет. В них есть сила, есть воля, есть страх, есть добропорядочность, есть все, кроме света, кроме органичного ощущения своей внутренней жизни и общей жизни своей страны.
И как ни пытались большевики создать эту общую массу жизни, этот вал счастья вместе с парадами, выставками и «новыми народными праздниками» – это все равно была только та же самая «вермишель в бороде».
Это был орнамент без внутренней, невидимой, неразделимой связи жизни русского человека, без которой никогда не будет в России ни мира, ни покоя, ни благоденствия. (XVI, 2)
ОРДЕНА
(1992)
Интервьюер: Орден Почетного легиона не самый распространенный в нашей стране. Это редкое событие. Раскройте тайну – почему, за что?
Решение принимал не я, но в факсе значилось: «Кавалер ордена искусств и литературы… Одна из основных наград Французской Республики… Этим орденом отмечаются заслуги людей, отличившихся своими творениями в области искусства и литературы и внесших значительный вклад в искусство мира…»
Награда приурочена к выходу «Урги» на мировой экран. Я совсем не ждал этого, поэтому особенно приятно…
А российские награды есть?
Есть. Орден Трудового Красного Знамени.
За что?
Не знаю. Очередь, верно, подошла… (I, 45)
«ОСКАР» (1995)
Это не должно считаться только нашей личной победой. Это очень важное событие для национального кинематографа. Мне думается, что здесь самым главным является забрезжившая надежда на возвращение некоего достоинства нашего кинематографа и нас самих.
Я вам откровенно скажу, что за многие годы моих взаимоотношений с прессой в первый раз я ощутил по ее реакции четко выраженное желание быть и считать себя частью чего-то важного и великого, требующего самоуважения и чувства собственного достоинства.
Мы никогда ничего не сможем сделать, если мы будем продолжать считать чужие поражения собственными победами. Мы будем всего лишь искать некий фон, на котором мы будем более или менее прилично выглядеть в собственных глазах.
Вот есть два понятия: быть лучше и быть лучше других.
Быть лучше – это просто быть лучше, перед Богом. Быть лучше других – это значит постоянно озираться и искать тех, кто хуже тебя. И в этом случае идет постоянное снижение уровня… потому что он украл сто тысяч, а ты всего десять, он убил пять человек, а ты всего трех и так далее.
И вот в первый раз я ощутил, говоря про «Оскара», что это наш «Оскар». Понятие «наш» – очень важное понятие. Я не говорю о политическом значении этого слова, которое приобрело оно в последнее время, я говорю о том значении, которое объединяет нас всех в нашей общей победе.
Я сам не предполагал, что такое может быть. Когда американский конгрессмен в аэропорту, холодея и трясясь, попросил у меня «Оскара» в руки подержать, то это производит впечатление…
Это действительно первый российский «Оскар».
Я должен вам сказать, что условия, в которых делалась эта картина, несколько отличались от условий, в которых делались в нашей стране картины, получившие «Оскара», будь то – «Война и мир», или «Москва слезам не верит», или «Дерсу Узала».
Я, конечно же, ни в малейшей мере не могу и не хочу принизить заслуги и мощь художников, которые сняли эти картины, но согласитесь, тогда за их спиной стояло целое Государство.
За нашей же спиной стояло только Госкино, которое не могло решить многих и многих проблем, вставших перед нами… (XII, 2)
(2005)
Интервьюер: Вы были последним российским режиссером, получившим «Оскара» за «Утомленных солнцем». Потом Павлу Чухраю удалось с «Вором» войти в шестерку номинантов. И все! Почему в последнее время мы пролетаем мимо «Оскара»? Чего нам не хватает, чтобы выигрывать у испанцев, французов, индийцев, хорватов?
Дело не в том, чего не хватает нашим фильмам. Им всего хватает!
Просто существует политическая конъюнктура. Если в Югославии идет война, то победят хорватские картины. Так что не стоит искать причины в слабостях нашего кино.
Я считаю, что любая из наших картин <номинированных в этом году на «Золотого Орла»> могла бы с полным правом претендовать на эту премию. (I, 114)
(2008)
Интервьюер: Михалков знал, что не получит второго «Оскара». Во всяком случае в этом году. На вопрос: «А зачем Вы тогда летите в Лос-Анджелес?» отвечал:
Надо приехать – и достойно не получить. Не прятаться, прикрывая трусость напускным равнодушием или даже презрением: плевать, дадут – не дадут… Мне не плевать. Но я так много получил от этой картины < «12» >, включая саму картину, что номинации в пятерку вполне достаточно.
А как насчет вашего влияния на российский «оскаровский» комитет и даже на заокеанскую академию?
А как насчет того, что я позавчера на Красной площади перед Мавзолеем изнасиловал двухлетнего бычка?
Почему бычка?
А почему нет? Сочинять так сочинять.
Я и помыслить не мог, что мы попадем в «оскаровскую» номинацию. Я вообще не думал, что там досмотрят картину до конца. Зная своих американских коллег, зная, как они не любят смотреть иностранное кино, да еще разговорное, да еще с субтитрами, у меня не было никаких иллюзий на сей счет. У нас даже дистрибьютора не было, мы послали фильм в Америку, как мой прадедушка Василий Иванович Суриков послал когда-то свой рисунок из Красноярска в Академию художеств. Это сейчас появилась Sony Classics. Что касается российского комитета, люди, которые говорят о моем «влиянии», могут доказать, что я кому-то звонил, кого-то о чем-то просил? А теперь у меня к ним встречный вопрос: а вы что предлагали выдвинуть от России?
Да ничего.
А в смысле – лучше ничего, чем Михалкова. Ну тогда о чем мне с ними разговаривать? Хотя я бы, конечно, с радостью подтвердил все эти слухи, чтобы заткнуть рты: «Ребята, вы имейте в виду… Видите, какие у меня длинные руки? Так что вы уж сидите тихонечко…» Но меня последние пятнадцать лет лупят наотмашь, только ленивый меня не оплевывает, и я никому никогда не отвечал.
Вот сейчас отвечаю – в первый и последний раз. (I, 129)
(2010)
Ведущий: Объясняя причины того, что российские режиссеры давно не номинировались на «Оскар», Вы сказали, что просто существует политическая конъюнктура: если в Югославии идет война, то победят хорватские картины. С каким политическим событием в таком случае совпал выход вашей картины «Утомленные солнцем»?
Вы знаете, я все-таки тешу себя надеждой, что не только это решает вопрос. Но такой взгляд на события тех времен достаточно, на мой взгляд, необычный. Потому что эта картина не против чего-то, эта картина о том, что невиноватых в этой истории нет. И те люди, которым было по двадцать, по восемнадцать лет, в дни репрессий все равно целовались, рожали детей, и слушали музыку, и танцевали, и не все время думали о том, чем занимается Иосиф Виссарионович в Кремле.
Это есть жизнь.
Мне кажется, что в данном случае людей привлек этот взгляд на это время, с одной стороны. А с другой стороны, мне думается, что все-таки такой актер, как Меньшиков, плюс умноженный на маленькую девочку, Ингеборга и так далее, это достаточно серьезный коллектив для того, чтобы к ним отнестись серьезно. (V, 24)
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
(1992)
Сложилась совершенно парадоксальная ситуация: люди оказались не готовы к тому, чтобы самим отвечать за себя. В то время как состояние жизни совершенно однозначно призывает людей брать и заниматься делом и отвечать за себя…
Тут выяснилось, что наиболее готовыми воспринимать все то новое, что приносит новое время, оказались те, кто занимался теневой экономикой, воровством, спекуляцией. У них есть навык, как это делать, с кем разговаривать, к кому пойти. Другое дело, что навык этот порочный и порок не исчезает, потому что нет законов, регулирующих новые отношения.
Разумеется, неготовность отвечать за себя – скорее не вина людей, а беда. Есть работники, которые хотели бы, да не знают, как взяться. Дар предпринимательства – не у всех. И организаторский талант – не всем дан. Не каждый актер может стать режиссером не только потому, что это разные, хотя и близкие профессии, но и потому, что режиссер – организующее начало.
А люди, лишенные десятилетиями возможности организовать даже жизнь своей семьи (достойно и честно заработать на свою семью), униженные в своем праве быть уважаемым семьей и самим собой, откуда им сразу обнаружить в себе дар предпринимательства?
Смею надеяться (повторюсь), что принадлежу к тем деятелям культуры, которые стараются продолжать делать дело.
Но просто «продолжать» – сегодня мало. Сегодня вся ситуация требует отвечать не только за себя, но и за дело, которым ты занят, и это самое главное. (II, 25)
(2004)
Интервьюер: Я хотел спросить Вас о том, о чем мы сейчас редко говорим: о теме ответственности. Ответственность художника, ученого, интеллигента, может быть, даже гражданина. На чем основана вообще ответственность?
Я думаю, что понятие ответственности художника перед обществом потеряло свой смысл именно потому, что огромное количество людей не вкладывало в эти слова ничего от своей собственной души. Это была идеологическая установка, и ответственность перед обществом – это значило быть верным той политической системе, в которой ты живешь. Вот и все.
С другой стороны, если взять, скажем, XIX век, конец XIX века, взять хотя бы просто размышления, даже не произведения, а размышления Достоевского о происходящем вокруг или записные книжки и письма Чехова о том, что происходит вокруг него, они сразу же выдавали нам в этих людях огромную страстную заинтересованность не только в своей личной жизни… (V, 18)
ОТЕЧЕСТВО
(1990)
Я никогда и ни за что не хотел бы покинуть мое Отечество. Это моя Родина, это моя энергия, моя память и мои корни…
Не может настоящий русский художник побороть свои корни, где бы он ни находился. (I, 33)
ОТДЫХ
(2002)
Вопрос: Как Вы отдыхаете?
Кажется, у Юрия Полякова была замечательная строка: «Моя жена отдыхает в основном по хозяйству».
А что такое вообще отдых?
Если ты работаешь от восьми до шести, вечером отдыхаешь. А когда занят картиной или какими-то мыслями, то ты засыпаешь с ними, просыпаешься с ними.
Тут отдыха нет.
Отдых для меня – это смена занятий. Я много занимаюсь спортом. Лучшее, что я придумал в кино, я придумал на бегу, на длинных дистанциях.
Охота. Очень люблю, до дрожи, до зуда. Я как охотничья собака, когда знаю, что на охоту, начинаю хвостом вилять… (V, 11)
ОТРЕЧЕНИЕ
(2010)
Надо понимать, что такое отречение. Это очень серьезно. Когда люди крестятся, они отрекаются от беса, от греха. Отречение как понятие заряжено огромной энергией. Отречение – новый рубеж, переход за грань: все, я отрекся! За это нужно отвечать, просто так нельзя сказать слова отречения. Ведь отрекаются от того, что было так или иначе введено Божьей волей в них.
А мы не придаем значения словам! Пускаем их просто так, в воздух, и теряем их смысл. Мы даже не понимаем, что можно так сказать и так сформулировать, что по большому счету никогда этот человек, это сказавший, не имеет права протянуть тебе руку. И не надо оправдываться тем, что было произнесено в ссоре, в горячке. Есть такие слова, которые даже в ссоре и в горячке произносить нельзя. (I, 145)
ОТТОРЖЕНИЕ
(2008)
Интервьюер: С чем, на ваш взгляд, связано то отторжение, которое Вы вызываете у многих людей, в частности у критиков?
С завистью.
Зависть – мать злобы и ненависти. Вполне естественно, когда больные люди завидуют здоровым.
Ну почему же? Бывают больные, которые по степени великодушия и благородства дадут фору любому здоровяку.
Конечно.
Но я говорю сейчас о правиле, а не о замечательных исключениях из него. На самом деле великое счастье, что эти люди меня не любят. В противном случае пришлось бы уходить из профессии. Полюбили – значит, я такой же, как они, значит, и я заболел. А их ненависть – это лакмус для меня. Маяк, подтверждающий, что я иду правильной дорогой. Поэтому делайте, что хотите, пишите про меня, что хотите, но только не смейте меня хвалить.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.