Л
Л
ЛЕБЕДЕВ АРТЕМИЙ
(2011)
Интервьюер: Плакат к «Цитадели» делал Артемий Лебедев. Когда люди из интернет-сообщества, которые откровенно с Вами воевали, переходят вдруг на вашу сторону, как это следует понимать? Они продались или одумались?
А чем я мог их купить?
Говорят, Михалков человек не бедный…
Просто за деньги? Да ну, что ты!
То есть Артемия Лебедева Вы не покупали?
Упаси бог. Лебедева я пригласил на разговор. У меня была идея, чтобы он сделал дизайн сайта Российского Фонда Культуры. Ну и параллельно возникла мысль – заказать ему плакат к «Цитадели». Я умею отделять личные отношения от объективной реальности.
Тёма Лебедев – человек талантливый.
Безусловно. Плакат – очень точное, я бы сказала, точечное попадание в нерв картины.
А мне интересно иметь дело с одаренными людьми. Более того, я почти уверен, что с талантливым человеком мы всегда найдем общий язык. Поскольку я не бездарен, то наша совместная креативность превзойдет наши же низменные чувства и мы сумеем договориться. А если не сумеем, то по каким-то серьезным идеологическим соображениям. С Лебедевым этого не случилось.
Вы довольны результатом?
Лично я никогда бы такого плаката не сделал. Но всем должны заниматься профессионалы. Я умею снимать кино и играть. Однако не умею рекламировать свои картины, пиарить свои картины, прокатывать свои картины… Мне принесли пять или шесть плакатов. Среди них были два вполне, с моей точки зрения, удобоваримых. И был вот этот – Котов и Сталин, который мне сначала резко не понравился. Правда, исполнение на тот момент было дикое. Я начал спрашивать окружающих: вам какой вариант нравится? Все тычут пальцем в один и говорят: «Этот!» Но – нужны живые фотографии. Максим Суханов опять три часа сидел на гриме, превращался в Сталина…
Сталин на постере, по вашим ощущениям, привлечет аудиторию или отпугнет?
Не знаю. Это только опытным путем можно проверить.
Уходим от ответа?
Да нет же. Просто одни говорят: «Сталин отпугнет зрителя». Логика есть, согласен. Другие наоборот: «Сталин привлечет зрителя». Тоже логично, тоже согласен.
Есть в этом плакате смысл, вытекающий из фильма? Безусловно! А дальше посмотрим… (I, 152)
«ЛЕБЕДЕВ ПРОТИВ ЛЕБЕДЕВА»
(1968)
Для меня самым постоянным примером ложной многозначительности служит фильм «Лебедев против Лебедева».
Надуманное, подражательное произведение, в котором этакое сложное, философское раздвоение интеллигентной личности доведено до абсурда.
В «Лебедеве» все «псевдо» – и размышление, и сложность, и даже застенчивость. Вот уже действительно идеальный для критики пример бездейственного героя! (I, 1)
ЛЕБЕШЕВ ПАВЕЛ
(1993)
Интервьюер: Почему Вы разошлись с Лебешевым? Он, по-моему, снимал на высоком уровне.
Лебешев перестал искать.
Он чрезвычайно одаренный человек, который потерял интерес к тому, чтобы двигаться дальше. На последнем нашем фильме «Без свидетелей» он даже не смотрел отснятое…
Меня это потрясло.
Лебешев, который открыл для нашего кинематографа эту систему света, подсветок, использование экранов и так далее, достигший в этом огромных вершин, не двигаясь дальше, дал себя догнать. Сейчас каждый второкурсник ВГИКа это делает. В его случае пусть это было бы движение в обратную сторону, вкривь, вкось, но это было бы движение, поиск. Он двигаться не захотел, мы расстались, как нам казалось, на время.
А потом я ему сказал: «Паша, я больше с тобой работать не буду». (III, 2)
(2000)
Пришло время сказать об операторе-постановщике нашего нового фильма < «Сибирский цирюльник» > Павле Лебешеве.
Паша, по крайней мере в наших кругах, – это легенда. О нем, как о Чапаеве или как о Штирлице, складывали анекдоты, истории. По-серьезному, я думаю, что он один из самых выдающихся операторов нашего времени. Мы сняли вместе много картин, потом расстались на целых четырнадцать лет, и хоть и тосковали, но не пропадали друг для друга.
На «Цирюльнике» судьба опять свела нас вместе, и не случайно. Дело в том, что сибирскую часть фильма я начал снимать с замечательным итальянцем Франко Ди Джакомо. Мы уже работали вместе раньше, снимали «Очи черные» и «Автостоп». Это талантливый и верный человек. Но я понимал, что, как бы мы ни пытались полностью погрузиться в нашу историю, культуру, быт, сколько бы я ни показывал ему русскую живопись, сколько бы ни объяснял, чем и почему отличается свет на полотнах Венецианова или Левитана от Кустодиева, общение наше неминуемо происходило на уровне знания, а не на уровне инстинкта.
И это создавало абсолютно непреодолимые проблемы.
Для того чтобы снимать «Цирюльника», мне был нужен человек, которому можно было бы сказать: «Паша, помнишь, как у Венецианова или как у Сороки» – и все ясно. И больше говорить ничего не надо.
А потом, кто еще из великих операторов в мире может, не задумываясь, кинуться под камеру, чтобы помочь сдвинуть примерзшие к снегу полозья, а потом вот так вот на льду лежать, чтобы не испортить кадр. (XIV, 1)
«ЛЕГЕНДА № 17»
(2013)
Вопрос: Какова ваша роль в создании фильма «Легенда № 17» и как зародилась сама идея создания этого фильма?
Эта картина снималась на нашей Студии «ТРИТЭ». Был коллектив, который работал много, и дружно, и очень самоотверженно над темой, которая не у всех, скажем, вызывала ощущение, что она может быть интересной зрителю.
Но, тем не менее, мы на это пошли, очень доверяя режиссеру Николаю Лебедеву. Наш генеральный директор, мой друг и партнер Леонид Верещагин, приложил огромные усилия для того, чтобы спакетировать этот проект и довести его до конца, хотя было довольно много сложностей.
Моя задача заключалась в том, чтобы пестовать этот проект.
Коля приходил ко мне, мы советовались. Я высказывал свои соображения по поводу актеров, по поводу кастинга. Я считаю, что безусловная победа – Олег Меньшиков в роли Анатолия Тарасова и, конечно, Данила Козловский в роли Валерия Харламова. Козловский вначале не стоял на коньках вообще, а сейчас – он спокойно играет в хоккей.
Я не мог находиться все время на площадке. Да и не нужно это, потому что есть режиссер, который абсолютно профессионален. Он снял несколько очень хороших картин. Николай Лебедев – образованнейший в кино человек, милейший парень. Мне не нужно было ничему его учить.
Но! Со стороны иногда бывают видны вещи, которые, когда ты сидишь внутри, ты не замечаешь. Скажем, я бываю очень рад, когда у меня на съемочной площадке есть человек, которому я доверяю. Например, Боря Любимов – ректор Щепкинского училища или Гарик Леонтьев, как было на картине «12».
А теперь в этом заключалась и моя задача в «Легенде № 17».
И еще, когда наступает завершающая стадия работы, режиссеру очень трудно отказаться от того, что снято. Ну трудно, ну жалко, столько сил положено…
А ведь бывает и так, что оставить то, что тебе кажется очень хорошим, – это погубить картину в целом. У меня самого было такое, когда я работал над «Рабой любви»… Мы сняли очень красивую сцену Потоцкого с Ольгой Вознесенской, в их объяснении после подпольного просмотра документальной хроники, которую снял Потоцкий. Объяснение в вишневом саду. Это было так красиво снято, и это было сыграно так замечательно. Актеры плакали, группа плакала. Ну просто невозможно! Это было очень красиво. Паша Лебешев снял это, и самое гениальное, что в конце сцены начался ветер и стали облетать цветы вишневые. Вот этот вишневый цвет… и мы добавили туда ветродуя немножко, и вдруг прямо снег пошел из этих лепестков. Ну невероятно красиво! Победа? Победа! И когда потом монтировали, смотрели материал – все ревели. Вот это да! А я смотрю всю картину сложенную, в целом – гибель! Эта сцена происходит за двенадцать – пятнадцать минут до финала. И она настолько эмоциональна, что к финалу мы зрителя не поднимем. После этого всплеска, который будет в зале, к финалу зритель сам уже не подымется. А ведь важнее то, с чем и как зритель выходит в конце картины. Если всю свою эмоцию, которая у него накопилась и которая должна была проявиться в конце фильма, он здесь выдаст, то это для картины плохо. И я выкинул эту сцену! Меня Лебешев чуть не убил… Я боялся ему говорить, что ее выкинул… Ну просто задохнулись все… А я сказал: «Нельзя ее оставить, Паша, нельзя! Потому что, если мы ее оставим, она подсечет финал картины…»
Вот в связи с этим я в процессе монтажа «Легенды № 17» и смотрел отснятый материал, давая советы Коле Лебедеву и предлагая какие-то вещи; причем не просто пустые слова, а мы работали – меняли кадр, текст…
Этот баланс, когда все гармонично связано, очень важен для картины. Очень! И мы сумели найти с Колей общий язык. В чем-то я его убедил, в чем-то – он меня. И в результате, как мне кажется, картина получилась сбалансированной.
Гигантскую работу, повторяю, проделала вся группа. Все работали на пределе. Ну а потом, вы меня извините, я думаю, что на сегодняшний день хоккей так не снимали в нашем кино. Это было очень трудно, очень кропотливо. И это стоило того, потому что эмоция вызывается именно тем, как это делается. Это вам не всадники-артисты, которые сидят и раскачиваются в операторском «ЗИСе», а их снимают и «подкладывают» стук копыт. Это все – туфта! Или когда на общем плане по льду бегают на коньках профессионалы, а на крупном плане мы видим актера, который как бы бросает шайбу клюшкой. Это из старых времен, сейчас – это не проходит. Все ребята, которые снимались в «Легенде № 17», они все встали на коньки. Они реально играют в хоккей. Конечно, не на том уровне, на котором играл Харламов, но иллюзия эта создана очень качественно.
Вообще это очень интересно само по себе. Сколько времени понадобилось для того, чтобы люди поняли, что есть свинцовые мерзости в нашей жизни, о которых можно и должно говорить, но не нужно их культивировать. И вот появилась картина, в которой здоровые люди, у которых здоровый, естественный патриотизм, естественное желание выиграть, потому что – это их команда, это их игра, это их Родина, это огромное количество людей, которые на них смотрят. Это риск огромный, и они идут на него. Это гладиаторы! И то, что в зрительном зале в результате по окончании фильма аплодисменты, хотя это и не премьера, а рядовые ночные сеансы – это о многом говорит.
Сколько же нам потребовалось лет, чтобы к этому прийти. Слава богу, мы изменились! И в результате мы приходим к тому, что уважение к зрителю и стране – это очень важно! Это не значит, что надо снимать «ура-патриотические» картины или бегать со знаменами и кричать: «Россия! Россия!» Но это значит, что жизнь человеческого духа, если она освящена традицией, то она передается тем, кто сидит в зрительном зале и живет в стране.
Я считаю, что «Легенда № 17» – это прорыв! И это заслуга ребят, которые работали на картине. (XV, 79)
ЛЕЛУШ КЛОД
(2010)
«Мужчина и женщина» – это первая картина в моей жизни, где я увидел, как из ничего возникает высочайшее искусство. В юности меня это поразило. Совсем недавно я ее пересматривал. Все эти детали, невероятные тонкости показывают, что Лелуш – это очень большой режиссер. Он сам с удовольствием рассказывает, как учился у нас – был ассистентом оператора на картине «Летят журавли».
Он очень достойный человек. (I, 148)
ЛЕНИН
(1991)
Интервьюер: Какое отношение к Ленину, по-вашему, будет через сто лет?
Не знаю…
Могу рассказать одну историю.
Один врач, которому товарищ Суслов заказал статью по истории болезни Ленина, был допущен к архивным материалам. В Институте истории марксизма-ленинизма были найдены архивные дневники, которые вели лечащие врачи. (Один штрих – и вы поймете меня как режиссера.) Когда Орджоникидзе сообщил ему с гордостью о подавлении меньшевистского мятежа, Ленин его ударил, и два с половиной часа у него была истерика. Это укладывается у нас в голове?.. (I, 36)
(2005)
Интервьюер: Что с Лениным и выносом его из Мавзолея? Вы недавно, кажется, вновь коснулись этой темы.
Дело в том, что Владимир Ильич Ленин был величайшим деятелем мировой истории. Величайшим. Его очень многие люди боготворили, и так же много людей его ненавидели.
Но я не понимаю, как нужно ненавидеть человека, что он такого сделал чудовищного, чтобы его восемьдесят лет не предавали земле?
Кто-нибудь хотел бы из тех, кто ратует за это, вот так вот лежать в черной комнате, подключенным, чтобы его все время держали на поверхности? Это во-первых.
Во-вторых, это невыполнение его воли.
Если бы спросить Владимира Ильича, хотел бы он вот так вот существовать? Я думаю, что он бы точно расстрелял всех тех, кто это предлагал. Потому что он просил похоронить его с мамой рядом, со своей матерью, душа которой тоже мечется, как и его душа.
Как это сделать? Тайно ночью вывезти и закопать?
Безобразно, постыдно, ужасно.
Акцию перезахоронения надо совершить достойно. Он был православным человеком. Не захотят – пусть не отпевают. Но он был православным, он был крещеным человеком. Положить его туда в землю, рядом с матушкой, поставить там круглосуточную охрану, чтобы никакие лихие головы не пытались его в своих интересах выкапывать или издеваться над его памятником и прахом.
Но это должно быть сделано достойно. Это должно быть сделано по-человечески.
Все, что сейчас происходит, это все абсолютное язычество. Люди, которые едут за тысячи километров за то, что они хорошо работали в шахте, на жаре с ребенком стоят четыре часа, чтобы посмотреть на труп.
Это нормально вообще?
Ленин фактически стал советским святым, а святых в православной традиции именно так и хоронили.
Как?
Илья Муромец лежит под стеклом в Киево-Печерской лавре точно так же, как лежит Ленин.
Но это лежат нетленные мощи.
И там нет огромного аппарата и механизма, который в течение восьмидесяти лет это все подпитывает. Бальзамируют, тратятся огромные на это деньги – там этого нет.
Я уверяю Вас, если Владимир Ильич действительно, так сказать, свят, то его оттуда вынут, и из земли его могут вынуть через десять лет, и вдруг выяснится, что это мощи нетленные, и его объявят святым…
Вы поймите, дело ведь не в том, чтобы унизить и сказать: мы победили. Ни в коем случае. Разговор ведь только о том, что, братцы, это не по-христиански, это неправильно.
Считаете ли Вы, что общество готово к такому повороту?
Не знаю.
Я же не говорю, что это надо сделать завтра. Я только убежден, что если мы сделали этот первый шаг <перезахоронение генерала Антона Деникина и философа Ивана Ильина>, то, может быть, пятым или пятнадцатым будет и другой шаг.
Это естественно.
Даже Сталина, которого считают еще большим злодеем, и то все-таки предали земле. (V, 20)
(2006)
Я никогда не требовал выноса Ленина из Мавзолея. Я говорил о том, что он завещал (как я знаю и как знают многие) похоронить себя рядом со своей матушкой на Волковом кладбище…
Это забота о его душе, потому что неупокоенная душа, неупокоенное тело – это мечущаяся душа.
А кому это делать и как, я судить не берусь, потому что в конце концов это будет решать народ. И когда придет время, народ и решит. (V, 22)
(2009)
Интервьюер: Помню, в свое время Вы ратовали за вынос тела Ленина из Мавзолея. Как сегодня, по прошествии стольких лет, в течение которых многое можно было осмыслить, прочитать и узнать, относитесь к Ленину? По-прежнему ли считаете, что держать в Мавзолее и выставлять на всеобщее обозрение мумию не по-людски?
Просто это против всех христианских правил и православия как такового: душа должна свободно отлететь, а тело – быть предано земле.
Ленина я считаю одной из самых трагических и несчастных фигур в мире – достаточно просто посмотреть его последние фотографии, на которых он предстает растением…
На телепроекте «Имя России», где определялись наши величайшие соотечественники, отстаивавший Владимира Ильича Зюганов привел как положительный пример то, что за короткое время в зависимости от ситуации Ленин четырежды менял программу: мол, как он был гибок! Простите, но это же катастрофа, когда в огромной стране человеку приходится четыре раза менять курс…
И метаться. То красный террор…
То продразверстка и продналог, то НЭП есть, а то уже нет, то нужна интеллигенция, то ни к чему – отправить ее подальше…
Это же очень трагичная вещь, и, думаю, в какие-то моменты осознание содеянного могло для него быть страшнее любой пытки.
Он был великим человеком, как Вы считаете?
Однозначно!
И Сталин?
Конечно. Другой разговор – с каким знаком… А вот скажите, Нерон – великий?
Двух мнений, по-моему, быть не может…
Вот видите…
Ленин был невероятной реакции и деятельности стратег, который реально, вот в эту секунду творил историю. Власть упала – он ее подобрал. Кто-то чесался бы, колебался, а он сориентировался мгновенно. Что надо народу? Долой войну! Землю крестьянам, фабрики рабочим! Посулил все! Почему проиграли белые? Они не могли обещать то, чего не в состоянии были дать, эти люди были сделаны из другого теста…
Совесть не позволяла?
Вот именно, а тут – хап все! «Пошли на мировую, потом разберемся», потом: «Сдайте оружие – мы вас простим». Когда белые офицеры, привыкшие держать слово, разоружились и признались, что воевали с красными, их посадили в баржи и затопили в Черном море.
Вы представляете, кем в этом смысле Ленин со своей бандой был?
Конечно, как реальная личность он не имеет никакого отношения к тому идолу, которого из него сотворили соратники, и если бы Ленин потом увидел, что наделано от его имени и кто пришел к власти, вот просто посмотрел бы на всех подряд – Маленковых, Хрущевых, Брежневых, – думаю, он сам попросился бы из Мавзолея. (I, 137)
(2010)
Вопрос: Как Вы считаете, необходимо ли наконец принять нелегкое решение о захоронении вождя революции? Интересовались ли власти мнением деятелей культуры по данному вопросу?
Я не хочу, чтобы мое мнение стало мнением деятелей культуры, это мое личное мнение.
Я давно об этом говорил. Другой разговор, что… Вы понимаете, мне кажется, что, если бы Владимир Ильич Ленин при жизни узнал, что его тело будет находиться на поверхности земли и его будут показывать детям и людям как просто некий неодушевленный предмет, он бы человека, который это придумал, подверг бы серьезному наказанию.
Потому что это действительно наказание. Это большое наказание.
Другой разговор, что есть люди старшего поколения, для которых это символ и образ. Их не так много осталось, и не так много им жить. Поэтому я думаю, что здесь нужно просто сбалансировать и принять решение… (V, 24)
ЛЕНИНЫ
(2004)
Мне очень интересна судьба семьи Лениных.
Нет, не того Ленина, которого мы знаем как Владимира Ильича, а другого Ленина – Анатолия Васильевича. Это был морской офицер, закончивший Петербургский морской корпус. Он воевал на Черном море, потом воевал с японцами, был награжден. Он не выбился в большие чины, но, как и сотни тысяч, как миллионы русских воинов, честно нес свою службу, будучи убежденным в том, что этим самым служением он и подымает свою фамилию для своих потомков.
Но так случилось, что его паспорт, вернее, не его паспорт, а паспорт его родственника Николая Ленина был украден для того, чтобы это имя (Николай Ленин) стало псевдонимом Владимира Ульянова, для того чтобы под этим именем совершить все то, что было совершено в России.
Эти трагические метаморфозы, наверное, время от времени ложились тяжелейшим грузом на плечи людей, по праву носящих фамилию Ленин, которую они заработали в те давние времена покорения Сибири, когда казачество приходило туда и воины реки Лена получали эти фамилии.
Эта революция отнимала не только жизнь, но даже имена у людей.
Вы можете представить себе, каково было жить честному русскому офицеру под фамилией, которая олицетворяла кровное зло для всех тех, с кем он вместе воевал, для всех тех, с кем он вместе оказался на чужбине и с кем вместе он сегодня лежит на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем? (XV, 2)
ЛЕСТЬ
(2005)
Интервьюер: Вы способны отличить искреннюю похвалу в ваш адрес от банального лизоблюдства?
Конечно.
Это всегда и сразу видно. Ошибиться тут невозможно. Потому что всякой дури о себе слышу много, да и читаю не меньше. Так вырабатывается чутье на неприкрытую лесть. Отец в таких случаях говорит: «Пусть лучше завидуют, чем сочувствуют».
Я с ним согласен. (II, 50)
ЛИМОНОВЦЫ
(2008)
Интервьюер: До сих пор очень часто в Рунете, как только заходит речь о Михалкове и надо увесистый камушек кинуть в огород, вспоминают историю десятилетней давности с лимоновцем.
С чем?
С кем. С лимоновцем, который пришел к Вам на мастер-класс и бросил яйцо. Вы приказали охране его схватить, подошли – и ботинком по ро… пардон, по лицу.
Ты имеешь в виду того парня, у которого еще и пистолет нашли?
Этого я не знаю.
Зато я знаю. У него нашли газовый пистолет. А в Самаре те же лимоновцы пытались плеснуть в меня серной кислотой. В Питере кинули нож.
Пока у меня сил хватит, я буду бить любого, кто посмеет посягнуть на мою честь и безопасность. А также на честь и безопасность моих близких. Бить буду в кровь – так и запиши. А вся эта интеллигентская херня: «Бедного мальчика – ботинком…» Ты поднял руку – будь готов отвечать.
А как же «подставь другую щеку»?
Я сожалею, что, может быть, в этом вопросе мне не хватает смирения. Но тогда надо быть отшельником, монахом. Я не монах, силы у меня есть, я много занимаюсь спортом, так что – не умеют любить, пусть боятся.
А Вы сами чего-нибудь боитесь?
Конечно. Много чего боюсь. Себя потерять боюсь, в первую очередь…
Понимаешь, я не хочу рассказывать людям – тем людям, которые на полном серьёзе сочувствуют этому лимоновцу и проклинают Михалкова, о жутком творческом одиночестве. О том, как не хватает ушедших – того же Паши Лебешева. О том, как трудно бывает, когда на тебя одного все наваливается и не у кого спросить совета…
У меня замечательные друзья, соратники, высочайшие профессионалы, один Леня Верещагин чего стоит, но все же есть вещи, так глубоко и почти невидимо запрятанные, что ощутить правильность пути можно, только протоптав все тропинки, долго и мучительно нащупывая правильную дорогу. И тут так нужны попутчики, которые понимают тебя и мучаются вместе с тобой…
Последний вопрос: насколько искренне Вы отвечали?
А ты сама не чувствуешь? (I, 129)
ЛИТЕРАТУРА
(2005)
Интервьюер: Как сын известного писателя, Вы не могли не начать заниматься литературой, писать книги.
Я с иронией отношусь к своему литературному творчеству.
Мне есть о чем рассказать. Но лень.
Вы иронично относитесь к себе как к писателю. А что еще у Вас вызывает такие же чувства?
Я сам… В этом мое спасение от бронзовения. (II, 50)
Детская литература
(2010)
Я в курсе кампании, развернутой в Интернете против присвоения Государственной детской библиотеке имени моего отца. Договорились уже до того, что будто бы Сергей Михалков душил детскую литературу.
Хорошо им ответила женщина, руководитель какого-то издательства: «Ну вот, Михалкова не стало, что же вы не несете свои потрясающие произведения, которые при его жизни не могли увидеть свет. Где они? Приносите – напечатаем!» (XV, 46a)
Русская литература
(2010)
Русская литература погубила Россию во многом очень. На мой взгляд. Хотя и не только на мой.
Интервьюер: Это интересная точка зрения.
Так же думает и Василий Васильевич Розанов, с которым я согласен в данном случае…
А почему русская литература погубила страну? Объясните мне. Это Вы имеете в виду конкретных людей? Чехова там, Бунина, я не знаю?
Я Вам скажу. Вот это ощущение себя виноватым, ощущение себя все время копающимся в том, как правильно или неправильно поступил. Ощущение, которое, с одной стороны, дает потрясающее смирение и возможность думать о другом человеке, который, как мы понимаем, есть не средство, а цель. Это величайшее достоинство русской литературы. А с другой стороны, это же самое привело к тому, что любое явление, которое не должно быть оспариваемо, скажем, как аксиома должно восприниматься, начинает все чаще и чаще подвергаться разъедающему и разрушающему сомнению.
Пример. Один.
Например, все отношение к православию. Ну в какой стране можно было в течение двух-трех лет лишить огромную страну с почти двухтысячелетней историей – православия, заставить взрывать собственные храмы, разграбливать их, сжигать иконы и закапывать живьем священников? В каком страшном сне?
Во Франции.
Что?
Во Франции во время революции 1789 года вешали священников и так далее.
Одну секундочку. Вы же видите различие между значением религии во Франции и в России?
Не знаю.
Знаете. Вы умный человек, Вы знаете.
Я умный, но, может быть, я не знаю всего.
Сегодня для Европы религия имеет большое значение?
Это другое.
Не-а. А откуда она выросла, эта Европа? Она выросла из той же самой Франции.
Ну, для некоторых стран имеет. Для Польши очень сильно чувствуется религия, да? В Испании – очень сильно. Во Франции – гораздо меньше.
Конечно. Но давайте только еще разделим следующее: католицизм и православие.
Разделим, конечно.
Разделим. А в этом случае я могу сказать, как мне кажется, что, скажем, православие намного ближе к исламу, чем к католикам. Именно поэтому Россия – реальный мост между Востоком и Западом. Только поэтому именно в России сосуществуют эти конфессии без всяких проблем, если они не надуманы.
Вот это отношение к православию, к священнику, к церкви, которое проявилось в эти постреволюционные годы…
Спровоцировано в том числе и русской литературой.
Вы считаете, что это литература?
В том числе русская литература, безусловно. (V, 24)
Современная литература
(2007)
Я столько не прочел из той великой литературы, что стараюсь восполнять это. Хотя что-то читаю и из современной.
Вы понимаете какая штука. Когда снимаешь кино, ты живешь в системе координат и ты вылавливаешь то, что так или иначе может войти в копилку. Не могу сказать, что я испытываю такое негодование по поводу современной литературы, как многие. Но могу сказать, что отсутствие той самой системы, о которой мы говорили, лишает вот эту литературу живого.
Она может быть стёбной, она может быть модной, она может шокировать, она может взбудоражить, она может вызвать адреналин.
Одна женщина, которая мне прислала письмо – она меня, кстати, ругала, – написала гениальную фразу: «Настоящее искусство – это то, что хочется услышать, прочесть или увидеть еще раз». Если вы перечитываете современную книжку второй раз, значит, она чего-то стоит. (XI, 3)
(2011)
Интервьюер: Ваше отношение к современной российской литературе. Не задумывались ли об экранизации кого-нибудь из современных авторов?
Пока таких планов нет.
С точки зрения кино интересен Алексей Иванов, хорош Захар Прилепин.
Вам нравятся книги Виктора Пелевина?
Пелевин – хороший писатель. Современный, лихой. Его книги будоражат мой ум, но оставляют абсолютно холодной душу. Он требует особого киноязыка, Пелевина нельзя – взять и снимать.
А Вы смотрели экранизацию «Generation П»?
Смотрел. Мне очень трудно смотреть кино, где мне некого любить, где никто никого не любит. Оно опоздало лет на восемь. А сегодня ничего нового я не вижу в кино про то, что здесь существовать можно только под кайфом. (XV, 51)
ЛИЧНОСТЬ
(1999)
Все зависит от личности.
Любое общество, любое государство, любая социальная система требуют определенных жертв в свою пользу. Переходить улицу на зеленый свет светофора – это тоже ограничение свободы.
А может быть, я хочу на красный?
Любое правило – это ограничение человеческих возможностей, потребностей, надобностей, инстинктов.
Но если говорить про глубинные понятия, такие, как порабощение личности, то и в данном случае все зависит от личности. Вспомните у Толстого Пьера Безухова, когда его взяли в плен, он рассуждает о том, что невозможно взять в плен душу, только тело… (II, 31)
ЛОЖЬ
(2011)
Интервьюер: Вы никогда не лукавите? Вы никогда не лжете?
Лукавить и лгать – это разные вещи.
Вот, допустим, Вы сами сейчас сказали, что я пришел к Вам, не прося заранее вопросов.
Это правда.
Да, это правда. А почему?
Потому что вопросы заранее нужны тогда, когда у тебя нет ответов на них, когда ты боишься, что тебя могут зацепить за что-то такое, на что ты ему не сможешь ответить.
Я на любой вопрос отвечаю. Другой разговор, я могу сказать: «Вы знаете, на этот вопрос я отвечать не буду. Это мое личное дело. И будьте любезны, не вмешивайтесь. Я священнику расскажу об этом, а не вам». Это другой разговор.
Но ведь очень просто не врать. Не надо ничего запоминать. Я так живу, я так думаю. Если вам не нравится, как я думаю, скажите, как думаете вы, и мы будем спорить. Но заставить меня думать по-другому, оскорбляя меня, – это напрасный труд… (VI, 10)
ЛОНСКОЙ
(2000)
Интервьюер: Будете ли Вы подавать в суд на оскорбившего Вас на пленуме Московского Союза кинематографистов Валерия Лонского?
Господь с вами, я не сужусь ни с беременными женщинами, ни с пожилыми старушками. Я не могу судиться с Лонским, потому что, как сказал Гейне: «Женщина, которая перестает быть женщиной, превращается в мужчину». А мужчина, который перестает быть мужчиной, переиначиваю я Гейне, превращается в Лонского…
Мы провели опрос в Москве, где организацией Союза кинематографистов руководит Лонской. Из ста человек никто не знает, кто такой Лонской и какие фильмы он снял, хотя на самом деле за последние три-четыре года он выпустил несколько картин, полностью финансированных государством. Теперь представьте, что он не будет начальником, кто ему станет деньги давать?
Никто! И борьба идет только за власть. (I, 79)
ЛОШАДЬ
(2005)
В течение тысячелетий лошадь имела огромное значение для человека. Была культура взаимоотношений человека и животного, и по тому, как к тебе относится лошадь, могли судить о том, какой ты человек. Лошадь в истории человечества сыграла не меньшую роль, чем атом. Лет десять назад отношение к лошади было губительным, как относились к лошади, так относились и к человеку.
Я очень рад, что сегодня здесь, на Красной площади, собираются люди в честь лошади, я думаю, что лошадь это запомнит и отблагодарит… (XII, 12)
(2010)
Лошади – моя любовь с детства.
Я ездил на конезавод на велосипеде, предварительно стащив у мамы бутылку «кончаловки». За эту бутылку конюхи разрешали мне чистить лошадей, то есть выполнять их работу, а потом в качестве награды я ехал на одном из коней, подстелив телогрейку, купать табун. С тех пор запах лошадей для меня один из самых волнующих в жизни…
У меня бывали ситуации, когда я понимал, что означает выражение «доверить себя коню». И конь всегда оправдывал это доверие. Вообще человека делают гармоничным две вещи: верховая езда и фехтование. Но фехтовать я не умею. Со времен Щукинского училища не пробовал. (XV, 46a)
ЛЮБОВЬ
(1992)
Любовь – это все. Это жизнь… это вера.
Достоевский сказал гениально: если я узнаю, что истина вне Христа, я предпочту остаться с Христом, нежели с истиной. И он же сказал: красота спасет мир.
В этих двух фразах, где нет слова «любовь», в общем-то, основой ответа является понятие «любовь». (II, 23)
(1999)
Мне кажется, что у творческого человека никогда не проходит необходимость состояния любви.
Во мне всегда присутствует желание, причем оно не обязательно должно носить характер домогательств, то есть осуществления этой любви через плотский акт. (II, 31)
(2003)
Вопрос: Вы еще не устали от признаний в любви? Если кто-то говорит, что устал от признаний в любви, он лжет. А если действительно устал, то он любви недостоин. Я отношусь с большим пиететом и уважением к тем, кто говорит мне хорошие слова. (I, 93)
(2006)
Вопрос: Вы любите, когда Вас любят? Просто подходит к Вам человек, и в глазах – явная симпатия.
Так ведь и я его тоже люблю.
Всякого?
Абсолютно.
Как Вам это удается? Иван Карамазов, по-моему, говорил: «Не понимаю, как можно ближнего любить…»
Да, и еще у Федора Михайловича сказано: легко любить все человечество, трудно любить одного.
Но я никогда не даю человеку повод разочароваться. Если он надеется, что его любят, я эту надежду не обману. И чем дальше от Москвы, тем любовь искреннее.
Почему я обожаю находиться где-нибудь в русской глубинке? Потому что там я ощущаю себя своим. Я в России везде свой. Я, может быть, внутри Садового кольца чужой.
Свой среди чужих… (I, 124)
(2009)
Реплика: Вас то любишь искренне, как после просмотра «12», то искренне ненавидишь и презираешь, когда слышишь холуйскую любовь к малодушному кагэбэшнику из Петербурга…
Судя по тону вашего послания, Вы – человек страстный и темпераментный… и неравнодушный.
Уже одно это вызывает и уважение, и сострадание.
Совершенно уверен, что не раз у Вас было в жизни, когда совершали какие-то поступки и говорили какие-то слова, а потом ужасно сожалели об этом и мучились.
Для того чтобы любить человека, его не обязательно знать, но для того, чтобы не любить, знать обязательно!
Подумайте сами, насколько глубоко Вы меня знаете, и оцените сами Вами написанное. (XV, 41)
(2009)
Интервьюер: Что за странная планида у Михалкова, почему отношение к нему всегда крайнее – либо любовь, либо ненависть?
Это ответная реакция на Михалкова, для которого тоже важно – любить. Я и кино снимаю про тех, кого люблю. Из чего – от противного – становится ясно, кого я должен не любить.
В данном случае нелюбовь ко мне естественна, потому что взаимна. Только не надо врать, что я украл, разбазарил – вы не за это меня не любите. Вас объединяет ненависть. Но это дурной объединитель. Вы что-то разрушите общей ненавистью, а потом выяснится, что, по словам Островского, «один любит арбуз, а другой – свиной хрящик…».
Не дай бог, чтобы они начали меня любить! Это очень серьезный знак того, что я себе изменил, стал другим, и от меня отвернутся миллионы людей, которым я близок именно такой, а не другой. Мне нечего стыдиться и меняться незачем. Я не отказываюсь ни от одного своего фильма. Мне Бог помог не снять ничего в угоду советской власти. Как моему отцу помог Бог не подписать ни одного доноса. Что бы с ним сделали, если бы хоть что-нибудь нашли?! Он был обаятельный, веселый, абсолютно гениальный детский поэт. Стал функционером – работал, верил. Он написал в книге для гостей, в доме Сталина в Гори, уже в новые времена: «Я ему верил, он мне доверял. Сергей Михалков».
Что тут добавишь? (I, 134)
(2010)
Знаете крылатую фразу: «Любить – это смотреть в одну сторону, а не друг на друга».
Вот взять Лешу Артемьева или Сашу Адабашьяна, я их месяцами, годами не вижу, но знание, что они где-то рядом, согревает меня всю жизнь.
То же самое – и с детьми… (II, 61)
ЛЮБШИН СТАНИСЛАВ
(2002)
Для меня существует один принцип общения с актером – бесконечно его любить. Причем любить искренне, а не так: будьте любезны, подойдите поближе, повернитесь к камере.
Хотя такое тоже бывает…
Скажем, у меня так было со Славой Любшиным. Когда мы «Пять вечеров» должны были снять за двадцать шесть дней, мы тоже рассчитали (я его, а он меня) ровно на двадцать шесть дней. Плюс два дня озвучания. Но оно продлилось три дня. И на двадцать девятый день мы чуть не убили друг друга…
Хотя это совершенно потрясающий артист, переполненный какими-то невероятными воспоминаниями. Никогда не забуду, например, такой рассказ Любшина: «Я вхожу в самолет, за мной идет замминистра, а передо мной священник – батюшка. Думаю (ведь советская власть еще была), как же так сделать, чтобы они не поняли, что я верующий? Ведь коммунисты вокруг. Думаю, я ничего никому говорить не буду, просто перекрестился, и так пошел». (XIII, 1)
ЛЮДИ
(1984)
Интервьюер: Какую черту Вы больше всего цените в людях вообще и в людях искусства в особенности?
Безмерно уважаю людей, которые знают, кто они и откуда. Для художника – это основа творчества.
Посмотрите, к примеру, первую картину молодого режиссера Темура Баблуани «Перелет воробьев», и не понадобится заглядывать в анкету автора. Современный грузинский кинематограф потому нам всем и интересен: его мастера – полномочные представители породившей их земли.
У Баратынского читаем: дарование есть поручение; должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия.
Такое поручение до конца исполнил за свою короткую жизнь Василий Макарович Шукшин, человек, органически неспособный приспосабливаться. Все, что делал в искусстве писатель, режиссер и актер Шукшин, ни на йоту не расходилось с тем, что повседневно думал и исповедовал Шукшин-человек. Под его темпераментным «нет!» неизбывно слышалось столь же темпераментное «да!».
Ведь для того, чтобы что-нибудь отрицать, надо в чем-то больше жизни нуждаться, испытывать потребность в нравственных опорах, которые пересмотру не подлежат. (II, 7)
ЛЮСЯ
(2011)
Сообщение: 30 марта в Москве скончалась Людмила Гурченко…
Ушла эпоха…
Ушла, на мой взгляд, великая актриса, даже не актриса, великая личность ушла. Совершенно органичная со всем тем, что она делала, и с тем, как она жила…
Люся потрясающе сочеталась своим творчеством со своей личностью. Она не могла играть ничего, если она не приспосабливала то, что она играет, к каким-то сторонам и чертам своего характера. Как только это начинало жить отдельно (это отдельно, и Люся отдельно) – это всегда было не очень хорошо. Но когда это совпадало – это всегда была песня. Это всегда было наслаждение: смотреть, работать с ней, она заводилась сама от того, как люди за камерой реагируют на нее, она взлетала, и она парила, и это было дивное абсолютно зрелище.
Массу неприятностей ей доставлял ее характер. Потому что она совсем не умела лукавить или притворяться. Она играла всю жизнь, но она не могла играть «в жизнь». Вот это интересная ее особенность. Она играла: вот, сейчас, она дама, сейчас – кухарка, сейчас – буфетчица; все, что угодно, по ее внутреннему состоянию. Но она не могла играть «в жизнь»; то есть промолчать, если надо, сделать что-то приятное, что не совпадает с тем, что она думает. Для нее это было табу, и она не могла, она рубила сплеча. Многие обижались… Но на нее, в принципе, долго обижаться было нельзя, потому что она от этого сама страдала даже больше, чем те, кому она что-то говорила.
Люся – стопроцентная актриса. Она соткана из этого. Допустим, если Лена Соловей могла отказаться от роли, потому что ребенка не с кем было оставить, то Люся могла оставить кого угодно с кем угодно, если есть роль. Она неслась за тридевять земель, она думала только о том, что она хочет это сыграть. И это, с одной стороны, я думаю, приносило достаточно много проблем в семью, а с другой стороны – вызывало невероятное совершенно уважение к ней как к профессионалу.
Партнерша была дивная. Импровизатор была волшебный совершенно… Она умоляла, чтобы снимать не с утра, потому что ее папа говорил: «Утром – полуурод, вечером – богиня». Поэтому она предпочитала сниматься вечером. Но у нас были съемки утром, поэтому она, как она говорила, «полууродом» приходила на грим, а уже через час она была на площадке.
Потрясающей совершенно энергетики человек: вот она так, как бы скромно, приходит на площадку, а уже – все, она заняла уже все собой; и все – на нее, все – к ней. Точно такая, как Нонна Викторовна <Мордюкова>. Они вообще в чем-то похожи. Одна только – дочь казачьей земли, а другая – городская, русской украинской провинции, харьковской.
Ужасно печально…
Но вы понимаете, она не могла уйти иначе. Я думаю, что если бы ей предложили: вот, Люся, сейчас уходишь или когда ты немощная, страшная, не могущая себя обслужить, не встающая… Она бы сказала: «Немедленно…» Потому что она была еще и Женщина, потрясающая с точки зрения своего поведения и существования во времени и пространстве… Как Любовь Орлова, которая болела и лежала в больнице, и когда приходил ее муж (муж!) – Александров, на нее «ставили свет», и она не подпускала близко камеру, и она с мужем разговаривала на расстоянии, потому что она не могла разрушить образ-легенду.
Кто-то скажет: да что за чушь… Ничего подобного! Это и есть настоящая звезда. Звезды – это не те, кто ими себя считает (как писал Пастернак: «Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех…»). Но вот этот класс! И все – делать сама. И танцевать сама, и трюки делать – сама. И эта дистанция: не подходите ближе, снимать меня не надо; вот так… То есть вот эту вот тайну, которая есть – и все… Кстати, я знаю, что Люся была влюблена в Любовь Орлову, и, конечно же, ей передалось это ощущение, как надо существовать звезде. Причем это было связано не с «перьями», хотя Люся их очень любила, и не с хамством по отношению к нижестоящим, а вот в этой «постановке» всей своей личности во времени и пространстве.
Замечательная, великая актриса…
Повторяю: печаль моя светла, потому что она предпочла бы уйти так, а не существовать как-то немощно, в состоянии растения, и, кроме того, остались ее работы, и, кроме того, – она ушла сразу после такого взлета… Бенефис ее кому-то может нравиться – не нравиться, но она летела и заставила миллионы смотреть на себя с удивлением.
Я думаю, что сегодня страна всколыхнулась, потому что ушла легенда… (XV, 50)
(2011)
Интервьюер: Гурченко доставляла много хлопот постановщику? Что это было – руководить ею на съемочной площадке?
При гигантском Люсином даровании ей, тем не менее, обязательно требовался режиссер – иначе темперамент перехлестывал через край. Когда режиссуры не было, а такие картины в ее биографии, как и в жизни большинства крупных актеров, случались, – она была вынуждена действовать сама. При наличии нормальной режиссуры Гурченко всегда предлагала что-то свое, и это что-то, как правило, принималось.
То есть у нее были задатки к режиссуре? Теоретически она могла бы попробовать себя в этой профессии?
Задатки были, но скорее – к саморежиссуре. Если постановщик не дотягивал до ее уровня, она сама себя выручала.
А какой она была партнершей?
Замечательной. Очень веселой. Правда, не выносила рядом людей неодаренных, сильно раздражалась…Такие ситуации были для нее по-настоящему мучительны…
Любовные сцены с Гурченко давались легко?
Нет.
Почему?
Потому что ее сексуальность носила скорее внешний характер, она ее играла. Люся вообще была застенчивой и целомудренной. В любовных сценах надо было от чувственности переходить к юмору – иначе ей становилось неловко, начинался внутренний зажим.
По поводу юмора – Вы имеете в виду знаменитую сцену в купе: «Сама, сама, сама…»?
Нет. Сцена в купе – это уже чистый гротеск. Я имею в виду наши сцены в «Сибириаде».
По-вашему, Людмила Гурченко была счастливой женщиной?
Это очень сложный вопрос. Думаю, по-человечески она не была счастлива. Как актриса – конечно, да. Вообще она была счастлива в те моменты, когда работала…
То есть воплощение актерства. Актриса в беспримесном виде.
Абсолютно.
Со всеми сопутствующими обременениями? Актрисы ведь народ крайне непростой…
Конечно. Она все время играла. И это было прелестно. Дело не в том, что она что-то из себя изображала. Просто ей нравилось менять образы: вот она умная, вот деловая, вот кокетливая… Это была ее сущность. И потому она – великая актриса.
Вы давно не работали вместе. Общались или потеряли друг друга?
Так случилось, что последние три месяца ее жизни мы очень часто перезванивались. Я звонил, потому что чувствовал, что ей хреново – после этого падения, перелома ноги… А до того действительно был долгий период, когда мы не виделись и не общались.
Если не секрет, о чем Вы с ней говорили в эти последние месяцы?
Да ни о чем особенно. Я спрашивал, как она себя чувствует, не нужна ли помощь. Она говорила: «Ничего не нужно, все хорошо, слава Богу…» (I, 151)
Данный текст является ознакомительным фрагментом.