7. Могадишо

7. Могадишо

Когда я еще жила у Аман, она водила меня в гости к другим нашим родственникам, которые жили в Могадишо. Впервые в жизни я смогла повидать кое-кого из маминых родичей. Детство она провела в столице, с матерью, четырьмя братьями и четырьмя сестрами.

Я очень довольна тем, что тогда в Могадишо мне удалось познакомиться с бабушкой. Теперь ей уже за девяносто, но в то время она лишь разменяла восьмой десяток. Бабуля — типичная «матушка». Кожа у нее светлая, она отлично готовит (и знает себе цену), а по характеру это сильная, волевая женщина. Руки у нее загрубели от работы, словно крокодилова кожа, как будто она всю жизнь только и делала, что копала землю.

Бабушка выросла в какой-то арабской стране, только я не знаю, в какой именно. Она истовая мусульманка, пять раз в день молится, обратив лицо к Мекке, и выходит из дому не иначе, как закутав лицо в темное покрывало, — она вообще вся закутана с головы до ног. Я, бывало, посмеивалась над ней:

— Бабушка, тебе так хорошо? Ты и правда видишь, куда идти? Ты хоть что-нибудь видишь сквозь эту штуку?

— Да ладно тебе! — отвечала она сердито. — Эта «штука» прозрачная, мне все видно.

— Вот славно! Значит, ты и дышать в ней можешь?

Бывая в гостях у бабушки, я поняла, откуда такая сила духа у моей мамы. Дедушка умер давным-давно, и бабушке приходилось всем в доме заниматься самой. Когда я гостила у нее, она доводила меня до изнеможения. Не успевали мы проснуться поутру, как она уже готова была выйти из дому и сразу же принималась за меня:

— Ну-ка, Уорис, пошли! Идем, идем!

Район, в котором жила бабушка, находился далековато от рынка. Каждый день мы покупали продукты, и я всегда предлагала:

— Бабуля, давай поедем на автобусе, так же легче! До рынка пешком далеко. Да еще по такой жаре.

— Что-о? Автобус? А ну-ка давай, давай! Пешочком! Зачем автобус такой молодой девушке? С чего это ты расхныкалась? Вы теперь так разленились, Уорис, — вы все, современные дети. Ума не приложу, с чего бы это? Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я ходила только пешком, много миль… Так ты идешь со мной, девочка, или нет?

Вот так мы отправлялись в путь, ведь если бы я замешкалась, бабушка непременно ушла бы без меня. На обратном пути я устало плелась позади нее с полными корзинами в руках.

Уже после того, как я уехала из Могадишо, одна из маминых сестер умерла, оставив сиротами девятерых детей. Бабушка подняла их на ноги, воспитала, как своих собственных. Она — «матушка» и неизменно делала то, что необходимо было сделать.

Я познакомилась и с одним из ее сыновей, маминым братом Волдеабом. Как-то раз я отправилась на рынок, а когда вернулась, он сидел у бабушки и держал на коленях одного из моих двоюродных братишек. И я, хотя никогда раньше его не видела, сразу подбежала к нему, потому что этот мужчина был копией моей мамы, а меня так отчаянно тянуло ко всему, что напоминало о ней. Я бросилась к нему, а я ведь тоже очень похожа на маму — получалось как-то странно и замечательно, будто смотришься в необыкновенное зеркало. Он уже слышал о том, что я удрала из дому и живу теперь в Могадишо, и спросил:

— Это та самая девочка, я не ошибся?

В тот день я смеялась так, как не смеялась с самого побега из дому. Дело в том, что дядя Волдеаб не только внешне очень похож на маму, но и чувство юмора у него такое же своеобразное. Должно быть, брат и сестра росли в паре, своими шуточками доводя всех до слез, — жаль, что я этого не видела!

Но в то утро, когда я ушла от Аман, я направилась в дом тети Лул. Аман водила меня туда в гости вскоре после моего появления в Могадишо. И в тот день, когда я покинула сестру, я решила пойти к тете Лул и попросить, чтобы она позволила мне жить у нее. Она была мне не родной теткой, а вот ее муж Саид — мамин родной брат. Но он жил тогда в Саудовской Аравии, тете же приходилось в одиночку воспитывать троих детей. Сомали — очень бедная страна; дядя Саид работал в Саудовской Аравии и присылал домой деньги, на которые и жила семья. К сожалению, он находился там все то время, что я провела в Могадишо, так что нам с ним не пришлось встретиться.

Тетушку мой приход заметно удивил, но, как мне кажется, и обрадовал совершенно искренне.

— Тетушка, что-то у нас с Аман не все ладится. Можно, я поживу немного у тебя?

— Ну что ж, ты ведь знаешь, что я здесь совсем одна с детьми. Саид бывает дома так редко, а помощница мне не помешает. Даже наоборот!

Я сразу почувствовала, как с души свалился камень: Аман-то нехотя позволила мне жить у нее, и я знаю, что ей это не особенно нравилось. В доме у нее и без того тесно, а ведь они с мужем были еще, считай, молодоженами. Кроме того, Аман мечтала, чтобы я вернулась домой, — тогда ее не так мучила бы совесть за то, что она сама удрала от мамы.

Я жила сперва у Аман, а потом у тети Лул, и понемногу привыкла находиться в помещении. Поначалу мне было очень непривычно в тесном пространстве дома: небо закрыто потолком, стены ограничивают свободу передвижения, а вместо запаха растений и животных — вонь канализации и угарного газа, обычные в перенаселенном городе. У тети дом был немного больше, чем у Аман, но и его никак нельзя было назвать просторным. И хотя городские удобства облегчали мне жизнь — ночью я не мерзла, а в дождь мне было сухо, — все равно по меркам современного Запада эти удобства были примитивными. Почтения к воде я не утратила — она и здесь оставалась роскошью. Мы покупали воду у торговца, который развозил свои товары на ослике, а потом держали ее в бочке во дворе. Семья очень экономно расходовала воду на то, чтобы помыться, сделать уборку в доме, заварить чай, приготовить пищу. Тетушка у себя в кухоньке готовила еду на походной плитке, которая работала на газе из баллонов. По вечерам мы усаживались у дверей дома и беседовали при свете керосиновых ламп — электричества не было. Уборная — типичная для нашей части мира: простая дыра в полу, куда падали отходы, издавая в жару невозможную вонь. Купание состояло в том, чтобы принести из бочки ведро воды и окатить себя, а использованная вода стекала по желобу в уборную.

Вскоре после того как я поселилась у тети Лул, я почувствовала, что на мою долю пришлось больше, чем мы договаривались: я получила в придачу еще и постоянную работу в качестве няньки трех ее вредных детишек. Наверное, не следует называть грудного младенца «вредным», но его поведение мне трудно было переносить спокойно.

По утрам тетушка вставала часов в девять и сразу же после завтрака, веселая и довольная, уходила в гости к приятельницам. У них она проводила весь день, без конца сплетничая о подругах, врагах, просто знакомых и соседях. В конце концов поздно вечером она возвращалась домой. Пока ее не было, трехмесячный младенец не переставая орал, требуя, чтобы его покормили. Когда я брала его на руки, он начинал посасывать меня. Не проходило дня, чтобы я не говорила:

— Послушай, тетушка, во имя Аллаха, надо с этим что-то делать! Дитя пытается меня сосать, как только я беру его на руки, а молока-то у меня нет. У меня еще и груди нет!

— Да ты не переживай, дай ему обычного молока, — ласково отвечала тетя.

Кроме того, что я убирала в доме и ухаживала за младенцем, надо было еще присматривать за другими двумя детьми, девяти и шести лет от роду. А уж эти напоминали диких зверушек. Они и понятия не имели, как надо себя вести, — мать явно никогда их этому не учила. Я пыталась поправить дело и шлепала их при каждом удобном случае. Но они за столько лет привыкали бегать повсюду, как гиены, и не могли за один день превратиться в ангелочков.

Шли дни, и настроение у меня все падало. У меня из головы не шел вопрос: сколько же таких безрадостных испытаний выпадет на мою долю, прежде чем случится что-нибудь по-настоящему хорошее? Я всегда стремилась к лучшему, старалась двигаться вперед и выяснить наконец, где же меня ждет что-то необычное, — а в том, что оно меня ждет, я не сомневалась. Не было дня, чтобы я не подумала: «Когда же это случится? Может быть, сегодня? Или завтра? Куда мне отправиться? И что делать?» Не могу сказать, отчего мне в голову приходили эти мысли. Мне тогда казалось, что каждый, наверное, слышит такой внутренний голос. Сколько себя помню, я всегда думала, что моя жизнь должна быть не такой, как у тех, кто рядом со мной. Просто я еще не знала, до какой степени не такой.

Я прожила у тети Лул с месяц, и в наших отношениях наступил перелом. Однажды ближе к вечеру, когда тетя еще трепала языком в гостях и не спешила домой, пропала ее старшенькая — девочка девяти лет. Сперва я просто вышла на улицу и позвала ее. Она не откликалась, и я начала прочесывать квартал. В конце концов я обнаружила ее в узком простенке между домами вместе с каким-то мальчишкой. Она была неглупым ребенком, очень любознательным, и когда я отыскала ее, она вовсю удовлетворяла свой интерес к тому, как устроен этот мальчик. Я схватила девчонку за руку и рывком подняла ее на ноги. Мальчишка тут же задал стрекача, как напуганный зверек. Всю дорогу домой я порола двоюродную сестру прутиком, поскольку таких негодных детей еще в жизни не встречала.

В тот же вечер, когда вернулась мать, девчонка подняла рев, что я ее выпорола. Тетя Лул пришла в негодование.

— Как ты можешь бить ребенка? — возмущалась она. — Не смей трогать мое дитя, иначе я сама тебя побью, — посмотрим, как тебе это понравится! — закричала она и с угрожающим видом направилась ко мне.

— Уж поверь, тетя, не нужно тебе знать, за что я ее выпорола. Не стоит тебе знать то, что знаю я! Если бы видела, чем она сегодня занималась, ты бы вообще отказалась от нее! Этот ребенок никого не слушает, совсем как звереныш.

Но от этого объяснения наши отношения не стали лучше, Она оставила трех малолеток на полное мое попечение — а мне самой-то было всего тринадцать! — и теперь вдруг так близко к сердцу приняла жалобы дочки. Тетушка подскочила ко мне, потрясая кулаками и угрожая побить меня за то, что я сделала с ее ангелочком. С меня было довольно. Я по горло сыта не только тетей, но и всем миром!

— Нет, тетя, ты меня не тронешь! — закричала я. — Только попробуй, и останешься лысой до конца своих дней!

Таким образом, вопрос бить меня или не бить оказался закрыт, но теперь стало ясно, что я должна уйти. И куда же мне бежать на этот раз?

Когда я уже собиралась постучать в дверь тети Сахру, у меня мелькнула мысль: «Ну вот, Уорис, снова то же самое». Тетя отворила дверь, и я робко поздоровалась с ней. Тетя Сахру — мамина сестра. И у нее пятеро детей. Я чувствовала, что это не предвещает легкой жизни в ее доме. Но куда мне было податься? Пойти воровать или просить милостыню на улице? Я не стала вдаваться в детали того, почему ушла от тети Лул, а просто спросила, можно ли мне немного пожить здесь.

— Здесь ты желанная гостья, — ответила тетя. — Если хочешь пожить у нас, пожалуйста. Если тебе надо с кем-нибудь поговорить — я всегда рядом.

Такое начало приободрило меня больше, чем я могла надеяться. Как и предполагалось, я стала помогать по дому. Но старшей дочери тети Сахру, Фатиме, было уже девятнадцать лет, поэтому основная работа лежала на ней.

Бедняжка Фатима, моя двоюродная сестра, трудилась, как рабыня. Каждое утро она вставала и шла на занятия в колледж, в половине первого приходила домой приготовить второй завтрак, потом снова шла на занятия, а в половине шестого возвращалась и готовила обед. После обеда убирала со стола, мыла посуду, а затем сидела до поздней ночи над учебниками. Почему-то мать относилась к ней иначе, чем к другим детям, поручая ей гораздо больше, чем остальным. Со мной Фатима обращалась по-доброму: она считала меня своей подругой, а в то время я действительно нуждалась в поддержке. Мне казалось несправедливым, что мать так строга с ней, поэтому я старалась помогать сестре по вечерам на кухне. Сама я готовить не умела, но хотела научиться, глядя на нее. Я впервые попробовала макароны, когда их приготовила Фатима, и мне показалось, что я попала в рай.

Мои обязанности сводились главным образом к уборке в доме, и тетушка Сахру по сей день говорит, что лучшей помощницы у нее не было. Я скребла и начищала все в доме, а это работа нелегкая. Но по мне уж лучше убирать, чем быть нянькой, особенно после приключений последних месяцев.

Как и Аман, тетя Сахру беспокоилась о моей маме, особенно о том, что у нее не осталось ни одной из старших дочерей, а значит, некому помогать ей в работе. Отец может пасти скот, но он и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ей готовить, шить одежду, плести корзины, присматривать за малышами. Это женская работа, мамина забота. В конце концов, он что, не выполнил свой долг, когда привел в помощь маме вторую жену? Разумеется, выполнил. Меня все это тоже беспокоило — с того предрассветного часа, когда я в последний раз смотрела на маму. Когда я думала о ней, то неизменно вспоминала ее лицо, освещенное отблесками костра, — ночью накануне моего бегства. Какой усталой она тогда выглядела!

Эти мысли не шли у меня из головы, пока я бежала по пустыне, разыскивая дорогу в Могадишо. Бесконечным казался мой путь, бесконечными были и колебания — что окажется сильнее: мое желание помогать маме или стремление избежать ненавистного замужества? Помню, как однажды я свалилась под деревом и подумала: «Кто же теперь станет заботиться о маме? Ей надо думать обо всех остальных, а о ней кто побеспокоится?»

Но теперь, как ни крути, возвращаться мне не было смысла: это означало бы, что я напрасно терпела все невзгоды последних нескольких месяцев. Если я вернусь домой, и месяца не пройдет, как отец станет навязывать мне в женихи любого хромого и немощного дурака, какого только сумеет отыскать в пустыне, лишь бы у того нашлись верблюды! А коль так, то я не только буду по рукам и ногам связана мужем, я и маме ничем не смогу помочь. Но однажды мне пришла мысль, как сделать для нее хоть что-то: надо заработать денег и отослать их маме. Тогда она сможет купить что-нибудь нужное семье, и ей не придется так много трудиться.

Я вознамерилась найти работу и стала искать по всему городу. Как-то раз тетя послала меня на рынок купить продукты, и на обратном пути я проходила мимо строительной площадки. Я остановилась и смотрела, как мужчины носят кирпичи, как замешивают раствор, насыпая лопатами песок, доливая воду и перемешивая все это длинными палками.

— Эй! — крикнула я что есть мочи. — А работы у вас не найдется?

Парень, который укладывал кирпичи, прекратил работать и захохотал:

— Кто это там спрашивает?

— Я спрашиваю. Мне нужна работа.

— Не-а, у нас нет работы для такой тощей девчонки. Мне почему-то кажется, что каменщик из тебя никакой. — И он снова засмеялся.

— Эй, ты ошибаешься! — заверила я. — Я справлюсь, я сильная. Правда! — Я указала на парней, которые, высоко закатав штаны, замешивали раствор. — Я могу им помогать. Я весь песок могу перетаскать. И перемешивать могу не хуже, чем они.

— Тогда ладно. А когда ты сможешь приступить?

— Завтра с утра.

— Приходи к шести. Посмотрим, что ты умеешь.

Я летела в дом тети Сахру как на крыльях. У меня есть работа! Я смогу зарабатывать деньги, самые настоящие деньги! И я буду откладывать каждую копейку, чтобы посылать маме. То-то она удивится!

Когда я пришла домой, то сразу же сообщила тетушке эту новость. Она ушам своим не верила.

— Где-где ты получила работу?

Прежде всего, она не могла поверить, что девочке захочется выполнять работу такого рода.

— Что ты конкретно собираешься делать? — спрашивала она.

Во-вторых, ей не верилось, что начальник наймет женщину, а уж меня тем более, — я до сих пор выглядела слишком истощенной. Но я так горячо убеждала ее, что это все правда, что ей ничего не оставалось, кроме как поверить мне.

Но как только она поверила, то сразу же рассердилась, что я собираюсь жить у нее, а работать на кого-то другого, вместо того чтобы помогать по дому.

— Послушай, — сказала я, устав спорить, — мне надо посылать маме деньги, а чтобы это делать, мне нужна работа. Эта работа или какая-нибудь другая — все равно мне надо работать. Согласна?

— Ну ладно.

На следующее утро я начала свою карьеру в качестве рабочего-строителя. Честно говоря, это было ужасно. Весь день я, надрываясь, таскала тяжеленные ведра с песком. Перчаток у меня не было, и ручки ведер больно врезались в ладони. Вскоре ладони покрылись громадными волдырями. К концу рабочего дня волдыри полопались, руки стали кровоточить. Все вокруг думали, что на этом моя работа и закончится, но я твердо решила прийти и на следующее утро.

Продержалась я месяц, однако руки у меня были так изранены и болели, что я и шевелила ими с трудом. Но к тому времени, как я бросила эту работу, мне удалось скопить сумму, равную шестидесяти долларам. С гордостью я сообщила тете, что скопила немного денег, которые хочу отослать маме. Незадолго до этого у нас в гостях был один тетин знакомый. Вскоре он со своей семьей собирался отправиться в пустыню и предложил доставить моей маме эти деньги.

— Да-да, я эту семью знаю, — сказала тетушка Сахру. — Хорошие люди. Можно доверить им деньги.

Понятно, что мои шестьдесят долларов просто испарились. Позднее я выяснила, что мама ни копейки из них не получила.

Уйдя со стройки, я снова стала убирать в тетином доме. Прошло немного времени, я как раз занималась привычными делами, и тут нас посетил высокий гость — посол Сомали в Лондоне. Этот дипломат, Мохаммед Чама Фарах, как выяснилось, был женат на другой тетушке, маминой сестре Маруим. Я подметала в соседней комнате и невольно подслушала разговор посла с тетей Сахру. Он специально приехал в Могадишо, чтобы найти домработницу, прежде чем начать выполнять обязанности в Лондоне (ему предстояло провести там четыре года). И я вдруг поняла: вот оно! Вот та радужная перспектива, которую я ждала так долго.

Ворвавшись в комнату, я обратилась к тете Сахру:

— Тетушка, мне очень нужно поговорить с тобой!

— Что случилось, Уорис? — Тетя посмотрела на меня с раздражением.

— Пожалуйста, зайди сюда.

Как только она вошла в комнату, где я убирала, я вцепилась в ее руку.

— Пожалуйста! Очень прошу, скажи, чтобы он взял меня. Я могу стать его горничной.

Тетя смотрела на меня с нескрываемой обидой. Но я была упряма и думала только о том, чего хотела сама, а вовсе не о том, чем обязана тете.

— Ты! Да ты же ничего не знаешь, ты совсем темная! Что ты в Лондоне делать будешь?

— Я убирать могу! Тетушка, скажи ему, пусть возьмет меня в Лондон! Мне так хочется ПОЕХАТЬ ТУДА!

— А я возражаю! Оставь меня в покое и занимайся своим делом.

Она вернулась в гостиную и продолжила разговор со свояком. Я услышала, как она негромко говорит ему:

— А почему бы тебе не взять с собой ее? Знаешь, она и вправду очень хорошая. Убирает очень хорошо.

Тетя позвала меня, и я влетела в комнату. В одной руке я держала метелку из перьев для смахивания пыли, а во рту была жвачка.

— Меня зовут Уорис. А ты женат на моей тете, правда?

Посол строго взглянул на меня.

— Не могла бы ты вынуть изо рта жевательную резинку?

Я сплюнула в угол.

— Это она? — посмотрел посол на тетушку. — Ой, нет-нет-нет!

— Да я замечательная! Я умею убирать, готовить… А еще могу за малышами ухаживать!

— Ну, в этом я не сомневаюсь.

— Скажи ему… — повернулась я к тете.

— Хватит, Уорис! Ступай и займись делом.

— Скажи ему, что я лучше всех!

— Уорис, молчи! — А дяде она сказала: — Она еще очень молода, но работать умеет до седьмого пота. Поверь мне, ты не пожалеешь…

Дядя Мохаммед сидел молча, с неудовольствием разглядывая меня.

— Ладно, слушай внимательно. Завтра мы уезжаем. Ясно? После обеда я привезу твой паспорт, а потом мы отправимся в Лондон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.