Глава вторая "Я просил бы Вас, маэстро, что-нибудь нам спеть…"

Глава вторая

"Я просил бы Вас, маэстро, что-нибудь нам спеть…"

"Я пою сейчас свою первую песню для своего импресарио".

А. Северный, 1970-е гг.

Два года срочной службы — всё-таки довольно порядочный срок. И произойти за это время может всё что угодно. Так случилось и у Аркадия. Как мы уже говорили, служил он недалеко от Ленинграда, и однажды то ли по делам службы, а может быть, и по личным делам пришлось ему ехать электричкой в Питер. Зайдя в тамбур вагона, Аркадий обратил внимание на спешившую к поезду девушку. Она явно не успевала, уже двери начали закрываться. И он по какому- то велению Судьбы и, наверное, неожиданно и для самого себя, выскочил из вагона. Зачем? Трудно сказать. Но произошло вот так, и всё. Как мы уже сказали — Судьба. И ехали они на следующей электричке уже вместе. Попутчицей Аркадия оказалась врач Валентина Сергеевна Бойцова, возвращавшаяся из посёлка Васкелово со своей дачи домой. От Васкелово до Ленинграда езды всего-то немногим больше часа, а с приятным собеседником время вообще летит быстро. Но вот — разговорились, познакомились. И не просто — познакомились. Проскочила, наверное, какая-то искорка между двумя молодыми людьми и. 12 декабря 1969 года уже играли свадьбу.

И, кстати говоря, сохранилась киносъёмка этого дня! Единственная сохранившаяся запись, на которой запечатлён Аркадий Северный. И пусть чёрно-белая и без звука, но, всё-таки, хоть что-то осталось…

И началась у Аркадия семейная жизнь. Правда, надо сказать, что это был не первый его брак. Первый раз Звездин женился ещё в далёкие студенческие годы. Но тот брак был совсем кратковременным, и Аркадий практически никогда не вспоминал о нём. Видимо считал просто случайным эпизодом в своей жизни. Единственное, что нам удалось узнать о его первой жене — это её имя: Нина. Кем была она — никто не помнит, но не студенткой, однозначно. Ходит какой-то туманный слух, что работала она на телеграфе. Впрочем, это к нашей истории почти никакого отношения не имеет.

Гораздо важнее — другое. Эти несколько лет семейной жизни были, пожалуй, единственным периодом в жизни Аркадия, когда он был "таким, как все" — семьянином и тружеником, с присущими всем "простым советским человекам" достоинствами и недостатками. И поначалу всё у него шло, как в обычной рядовой советской семье, но период этот был сравнительно недолгим.

14 июня 1971 года в семье Звездиных рождается дочь Наталья, и Аркадий начинает постепенно привыкать к тому, что отныне он — отец и, как-никак, глава семейства. Дочка подрастает, и забот с ней постепенно становится несколько меньше, вернее — заботы эти становятся немного другими. С одной стороны — уже меньше детского крика по ночам, меньше "расход" пелёнок- распашонок, и больше свободного времени. А с другой — растёт это дитё не по дням, а по часам, и кушать, между прочим, хочет уже чего-нибудь посущественней кефира из Молочной кухни. А зарплата. А зарплата — та же самая. Вот и думай, папаша, — что делать. Тем более, что домашней работой ты особо и не перегружен. И возникает перед Аркашей Звездиным типичный в 70-е годы для многих советских граждан вопрос: где найти какую-нибудь халтуру? Не воровать же идти. Вагоны же разгружать — тяжеловато для его конституции, да и не престижно как-то для ИТРа. Может, фарцовкой заняться по-маленькому? Как в молодые годы. И начинается обзвон всех друзей-знакомых, по записной книжке. А там, среди прочих, — телефоны тех самых ребят, которым настолько понравилось звездинское пение, что даже записали они его когда-то на магнитофонную бобину.

Сейчас уже невозможно (да и не нужно это, наверное!) точно восстановить: кому он звонил тогда, и в какой последовательности. Но факт остаётся фактом: в конечном итоге всей этой бурной деятельности Аркадий вновь встретится с. Рудольфом Фуксом. До которого уже дошли слухи, что вернулся открытый им почти десять лет назад "молодой талант". Вернулся? Откуда? И тут — неимоверный полёт фантазии! Ещё несколько штрихов в будущую "легенду". Мы уже писали ранее о байках Аркадия про службу в вертолётных войсках. А сейчас к ним прибавляется ещё одна — совершенно немыслимая история о том, как простой советский служащий Аркадий Звездин, уже "побывавший в небе над Вьетнамом", теперь собирается. в загранкомандировку в капиталистическую Канаду! И надо сказать, что на этот раз легенда выглядела всё-таки более правдоподобно, нежели "служба во Вьетнаме". Там, как мы уже говорили, логика отсутствовала напрочь, а здесь хоть какая-то, но прослеживалась. Как-никак, Аркадий — выпускник Лесотехнической академии и работник "Экспортлеса", а Канада — лидер Западного мира именно по лесоперерабатывающей промышленности. Недаром же слух о подготовке Северного к поездке в Канаду до сих пор имеет хождение, и многими воспринимается, как непреложный факт. А иные рассказывают не только о подготовке, но и о состоявшейся поездке! Но, надо сказать, что в командировках Звездину побывать действительно пришлось. А об одной из них сохранились даже документальные подтверждения. Летом 1966 года Аркадий Дмитриевич Звездин, инструктор Ленинградской конторы В/О "Экспортлес", в составе группы этого самого В/О "осуществляющей оформление отправок экспортных материалов в навигацию 1966 года" командируется в город Игарку (помните?). То ли его специально ещё в институте готовили для работы в Игарке, то ли дипломная работа была настолько выдающейся, что его моментально отправили туда. Нам это неизвестно. Известно только, что жил он там по частным квартирам. Так что, вполне возможно, найдутся когда-нибудь и концерты Северного, записанные в Игарке…

Но, что особенно странно, — в отличие от мифической "Канады", рассказов об этой, реально имевшей место командировке Аркадия на Енисей, в людской памяти не сохранилось! Может, и сам Аркадий об этом не распространялся? Можно, конечно, допустить что романтика работы в Советском Заполярье, довольно-таки популярная в те годы, Аркадию привлекательной не казалась. Но почему же он, при своём-то неравнодушии к блатному жанру, никак не отметил в рассказах посещение края, столь славного своими каторжанскими традициями?! Например, всего в ста километрах от Игарки находится посёлок Курейка, где отбывал туруханскую ссылку некий Иосиф Джугашвили по кличке Коба. А сам город Игарка — одна из строек ГУЛАГа, и в 1966 году там ещё было много людей, не понаслышке знакомых со сталинскими лагерями. В общем, всё это кажется весьма странным. Разве что, приложив фантазию, предположить такой вариант. Ведь молодой специалист Звездин был послан в Игарку не для чего иного, как для "снижения претензий" иностранных покупателей леса. Так, может быть, "художественное осмысление" иностранной темы показалась ему более завлекательным, чем игарские бичи и бывшие зеки? Вот и заменил он в своих рассказах Игарку "Канадой". Впрочем, скорее всего, это уже плод нашего воображения.

Но мы опять немного отвлеклись. В общем, в отличие от того, что рассказывают про Аркадия, жизнь Фукса в это время выглядит, конечно же, не столь романтично. Все эти годы он по- прежнему занимается музыкой — коллекционирует записи джаза и рок-н-ролла, а заодно приторговывает ими, как и всякий нормальный коллекционер. Не отбил охоту к этому даже и полученный срок. Но параллельно с записями, идущими с Запада, он начинает собирать и совершенно другую музыку. Шестидесятые годы — взлёт авторской песни, и, естественно, Фукс не может пройти мимо этого явления. И уже очень скоро он не просто собирает сделанные кем-то записи различных "бардов", а начинает и сам их производить. Однако для его творческой натуры всё это не особо интересно, так же, как и неинтересна ему работа в "Ленпроекте", в котором он числится по техническому отделу. Ему хочется сделать что-то своё, совершенно оригинальное. Такое, чего никогда не было раньше. Какие-то идеи у него в голове и раньше варились. Но всякий раз недоставало какой-то самой малости, какого-то последнего штриха для их осуществления. Как раз в это время по всей стране совершенно сумасшедшими тиражами расходятся записи Владимира Высоцкого. Рудольф, как и большинство здравомыслящих людей, с удовольствием ходит на его концерты, собирает записи, но:

"Мне было немножко обидно за наш Питер: не было у нас своего Высоцкого. И мне тогда казалось, что это вполне возможная вещь — вырастить в своём питерском коллективе фигуру, способную соперничать с самим Высоцким" — так вспоминает об этом сам Рудольф Израилевич. Естественно, он прекрасно понимал, что "соперничать" с Высоцким, как автором песен — идея совершенно фантастическая и невыполнимая. А вот посоревноваться в исполнительском мастерстве — можно попытаться. Но для этого надо две вещи: во-первых, найти этого самого исполнителя, а во-вторых, подобрать для него репертуар. С репертуаром особых вопросов не было. Песни других авторов — неоригинально, пусть уж сами поют. Эмигрантский репертуар — тоже вторично. Советские песни петь? — и вовсе не смешно, их и так каждый день играют на радио и телевидении. Остаётся что? — народные песни! Но, разумеется, не те "народные", что звучат в филармонии, а современные народные песни. Которые, благодаря новейшей истории нашей страны, оказались, в большинстве своём, блатными. Фукс ещё с 14 лет начал собирать тексты именно таких песен. По словам Валентина Шмагина, "Он часто говорил, что собрал очень много, что блатные песни — это народный фольклор, что надо бы это оставить для потом- ков. Потом у него появилась идея найти хорошего исполнителя и записать всё имеющееся в хорошем качестве".

Конечно, исполнять блатные песни — идея тоже отнюдь не самая оригинальная. Мы уже писали о том, как пели эти песни во многих артистических компаниях, как многие авторы- исполнители начинали записываться именно с блатных песен. А к началу 70-х годов в магнитиздате уже существовало целое направление — исполнители "блатного фольклора", а проще — "блатняка".

Впрочем, то, что во второй половине ХХ века стали у нас называть "блатным" жанром, блатным, по сути, и не являлось. Мы считаем необходимым остановиться на этом подробно, потому что именно в это время началось размывание границ жанра, самое широкое его толкование, и, в конечном итоге, формирование удивительного советского феномена — магнитиздатовского "блатняка". Жанра, в котором и предстояло прославиться Аркадию Северному.

Эклектизм этого жанра (трансформировавшегося позднее в вовсе не поддающийся определению "русский шансон") в благословенные советские времена был вполне логичен и объясним. Несмотря на то, что жанр действительно включал в себя совершенно разнородные и, на первый взгляд, не имеющие между собой ничего общего песни, у них был тогда один всеобъемлющий признак. Это были, по меткому выражению Николая Резанова, "народные песни, запрещённые коммунистами". Действительно, главным оказывалось то, что твердокаменный официоз, не приемлющий вообще ничего живого, с одинаковым рвением отвергал и вишни из сада дяди Вани, и сигарету, которая гаснет, и Ванинский порт, и двух громил, и чёрную розу… Но у иных авторов и исполнителей бытовало желание не только спеть что-то, не приемлемое официозом, но и сознательно встать если не в оппозицию, то хотя бы в позу. Не протест, так фронда! И популярность приобретают именно такие, фрондерские песенки, в том числе и на маргинальную и на блатную тематику. Ибо у нас маргинал — не изгой, а герой! Герой, потому что он хоть и антисоциальным способом, но обозначает своё нежелание жить по законам гнусной Системы. А самый яркий герой из маргиналов — конечно, блатной (хотя противостояние благородного разбойника и мерзкой власти — антитеза и вовсе не советская, а Бог уж знает, какая древняя.). А кроме того, есть неплохая возможность показать Совдепам даже не фигу, а голый зад: спеть что- либо похабное, циничное, в общем — эпатажное! А можно при всём этом делать ещё и "антисоветские" намёки. Народ, утомлённый бодягой коммунистического "искусства", всё это примет на "ура".

Подобных записей появилось огромное множество. Десятки известных, малоизвестных и совершенно никому неизвестных исполнителей распевали с магнитофонных плёнок практически тот же самый репертуар, что и в начале 60-х годов, разве что — с незначительными вариациями. Изредка разбавляя его современными авторскими песнями, причём зачастую переделанными уже до неузнаваемости и, тем самым, в течении буквально нескольких лет становившимися Народными. Это было в магнитиздате, а ведь, кроме того, своя "звезда блатной песни" местного масштаба была, пожалуй, на каждой улице.

Так что для того, чтобы удивить народ исполнением блатных песен, Фуксу надо было придумать что-то действительно оригинальное.

И в этот момент они с Аркадием, как мы уже говорили, вновь находят друг друга. Сначала — по телефону: "Рудик, привет! Что, не узнал? Это ж я же ж — Аркадий Северный!" — "Салют, Аркаша! Какими судьбами?!" Ну а дальше, как и положено, обмен какими-то дежурными фразами и — самое главное — для чего и был сделан звонок: "Рудик, бабки нужны! Дочка ж у меня растёт! Да не в долг. Может, халтура какая есть? Или что-нибудь на продажу?.. Что ещё умею? Ну ты ж знаешь — пить и петь!" — "Нет, Аркаша, ты сейчас человек семейный, тебе та спекуляция ни к чему. Мне оно самому уже боком вылезло. А вот с песнями. может быть, что- то и получится. Заходи." Приблизительно таким был, наверное, тот разговор, который, в сущности, в последствии перевернул Аркадию всю жизнь. Да простит нас читатель за столь вольную реконструкцию тех событий, но, как нам кажется, такой или примерно такой разговор должен был обязательно состояться.

И в один прекрасный день Аркадий заявляется в знакомый дом на Ропшинской, 25, где по- прежнему проживает в коммунальной квартире Рудольф Фукс. Здесь и состоялись первые, после долгого перерыва, записи — под стук в стенку недовольных соседей. Записывали на обычный ламповый "Днепр-11" — здоровенный такой ящик, но с неплохими для того времени характеристиками. И репертуар был самый обычный, без изысков: немного блата, немного лирики. И исполнение было, опять же, самое что ни на есть обычное. В духе тех самых "безымянных исполнителей", о записях которых мы писали чуть раньше. Проскакивало, правда, иногда нечто "неуловимо-Северное", которое и пытался поймать Фукс, из-за чего, собственно, и писал ленту за лентой. И не только он. В квартире у Рудольфа постоянно тусуются разные люди: коллекционеры, барды, просто мелкие спекулянты. И хотя он пытается как-то развести во времени всё это разношёрстное общество, всё равно Аркадий иногда пересекается с кем-то и знакомится — с Георгием Толмачёвым, Валентином Шмагиным и многими другими "широко известными в узких кругах" деятелями подпольной звукозаписи. Записывается и у них. С превеликим удовольствием — и весело, и копейка идёт! Так бы и продолжалось оно какое-то ещё время, но однажды Рудольфу всё это надоедает. Ему, наконец, приходит в голову, как реализовать на деле ту самую фантастическую идею "о ленинградском Высоцком". Причём, ленинградском, но не совсем.

Фукс принимает, на первый взгляд, совершенно авантюрное решение; но пройдет совсем немного времени, и жизнь покажет, что оно было воистину историческим… Итак, Аркаше Звездину, скромному питерскому служащему родом из города Иваново, предстоит не больше, не меньше, как выступить в роли… "старого одессита"!

Впрочем, такая идея, конечно же, не являлась особо экстравагантной. И тема, на которую решил замахнуться Рудольф Фукс, была тогда просто обречена на популярность. К тому времени весь блатной жанр (а точнее — то, что называлось "блатным жанром" в широких народных массах) звучал с изрядным одесским акцентом. А многие даже ставили знак равенства между одесской и блатной песней. Хотя, конечно, одесская песня была блатной лишь частично, а если точней — то и вовсе не блатной, а разве что "приблатнённой". Зато колоритной! И, что совсем примечательно, этот колорит позволял многим поставить другой знак равенства — между одесской песней и еврейской! Хотя еврейским тот колорит тоже был лишь частично. Да мало ли чего там "частично" было — в Одесской песне! Уникальность одесской культуры именно в том и заключалась, что она представляла собой совершенно невообразимый конгломерат множества национальных и социальных культур, сошедшихся и спевшихся в чудесном Городе у Чёрного моря. И спевшихся, кстати, далеко не в последнюю очередь, на почве всеобщей "любви" к блатной романтике! Но, кажется, мы полезли уже в культурно-исторический анализ одесской песни, которому, по большому счёту, здесь не место.

В общем, в Питере, как, впрочем, и в других городах, "одесскими" назывались не то блатные песни с еврейской тематикой, не то еврейские песни с приблатнённой тематикой. но, тем не менее, этот "одесский" колорит был всегда и везде достаточно популярен. Не чурался его даже советский кинематограф: в 1960-70-х годах фильмы про революцию и гражданскую войну просто-таки не обходились без кусочка "Одессы". Чего уж говорить о "неофициальном творчестве" советского народа. Народа, который обожал подобные романтические сюжеты, тем более, что в советской литературе, за все её годы существования, подобных "отклонений" было — раз-два и обчёлся!

И разумеется, наш магнитиздат тоже не оставил в стороне одесскую тематику. К началу 70-х годов по Союзу уже ходили плёнки Алика Фарбера и Алика Беррисона, — которых, кстати, частенько и называли не по имени-фамилии, а просто "одесситами". Музыкальное сопровождение там было примитивным, качество записи — зачастую просто жутким, но с тех плёнок перед советским народом представала мифически-романтическая "Одесса-мама". Бог его знает, насколько это соотносилось с реальной Одессой, но для народа это было совершенно неважно.

Так же не принципиально это было и для простых ленинградских служащих Аркадия Звездина и Рудольфа Фукса. У них об Одессе и одесских песнях было своё представление. При этом надо заметить, что побывать в самой Одессе Аркадию к тому времени ещё ни разу не довелось. А Рудольф только туманно рассказывал о своих попытках собирать фольклор среди карманников на одесском пляже, но, в то же время, говорил, что песни, колоритные истории, выражения и анекдоты он в основном привез из Бердичева, где жили родственники его жены.

А впрочем, всё это не главное!!!

Неважно, где и как нахватались Рудольф с Аркадием этого "одесского" духа, неважно, насколько он был одесским. Главное — что у них в итоге получилась-таки "Одесса", моментально увлёкшая и очаровавшая множество слушателей.

О "творческом процессе" её создания сам Рудольф Израилевич вспоминал так: "…На ходу сочинял, в автобусах; придёт какая-то мысль в голову — запишу. На кульмане писал, на работе — в "Ленпроекте"… И вот из этих записок вдруг получается нечто. Действительно, трудно определить жанр, в котором были написаны фуксовские творения! Хотя их уже повелось называть "литературно-музыкальными композициями", но этот термин лишь весьма приблизительно отражает сущность того, что получилось в итоге. И сам Рудольф Израилевич сегодня не может толком сказать, как же всё это зарождалось. Ни концепции, ни сверхзадачи, ни режиссёрских расчётов — ничего этого не было и в помине: взял да написал! И вот: "Наконец, мой сценарий был закончен. Я позвонил Аркадию на работу, и мы условились о встрече. С волнением следил я за тем, как Аркадий читает протянутые ему листки бумаги с текстом сценария и песен. Ни он, ни я, конечно, не знали, что в этот момент решается его судьба: или оставаться начальником экономического отдела, а в этом случае он, возможно, был бы жив и сейчас, или возвращаться в магнитиздат, чтобы стать тем, чем он и стал впоследствии — Королём подпольной песни, но, увы, мёртвым королём.".

Мы не будем здесь вдаваться в философию и вслед Рудольфу Израилевичу рассуждать о том, что было бы, если. А только заметим, что не имеем ни малейшего представления о том, что же виделось тогда Аркадию при чтении этих текстов. А ведь ему надо было действительно что-то в них увидеть! Ибо "с листа" они не производят абсолютно никакого впечатления. И только исполнение этих композиций Аркадием Северным сделало их подлинными шедеврами. Но всё-таки — что же в них было такого загадочного? Ключевые реплики, играющие определённую роль в узловых моментах композиции, соотношение монологов и песен, гармонично распределённое во времени, виртуозно завязанные переходы и диссонансные разрядки по ходу течения произведения, выраженные как сюжетными, так и интонационными ходами. Примерно так можно было бы выразиться о творениях Фукса на литературоведческом жаргоне, которым мы, честно говоря, владеем довольно слабо. А если бы владели, то только заморочили б читателю голову. Потому что на самом деле мы и сами не знаем — чем же так интересны эти "произведения". Но ведь если бы знали, то, наверное, и не были б они столь интересны! И как про них говорить, мы тоже не знаем. Вероятно, не знал этого и Михаил Шелег, потому и решил он в своей книге просто привести целиком текст одной из этих "литературно-музыкальных композиций". Лишний раз доказав, что будучи перенесёнными на бумагу, все эти тексты представляют собой, по его же меткому выражению, полуграмотный бред.

"Тогда всё зависело от того, понравится или не понравится ему сценарий", — рассказывает Рудольф Фукс, — "Поначалу он читал довольно хмуро, но постепенно сосредоточенность его пропадала, он начал улыбаться, а затем и просто захохотал. Ещё бы, ведь рассказ в сценарии вёлся от имени старой одесской бандерши тёти Беси, которая вспоминала свою бурную ещё дореволюционную молодость и перемежала рассказ песнями типа "Алёша-ша, возьми полтона ниже.", "Луною озарились хрустальные воды…" и т. п. По ходу сценария появлялся её внебрачный сыночек Моня, их соседка тётя Хая, старый добрый Ёзель и прочие одесские персонажи, роли которых должен был исполнить сам Аркаша с песнями, шутками и т. д. ИАркаша, как говорится, сломался. Руки его сами потянулись к гитаре, сиротливо стоявшей в углу, и…"

— "… Аркадий Северный! Музыкальный фельетон "Вы таки хочете песни — их есть у меня!" Программа для Госконцерта!"

И сразу после объявления Аркадий выдаёт на одном дыхании с прикольнейшими вокальными выкрутасами, прибаутками, и неподражаемыми "одесско-еврейскими" интонациями "Алёша, ша!":

Как-то раз по Ланжерону я брела,

Только порубав на полный ход,

Вдруг ко мне подходят мусора:

"Заплати-ка, милая, за всё!"[5]

Песня идёт "в женском роде", но это, в общем-то, не особо и удивительно. Такое уже было неоднократно и до Северного. А вот дальше уже начинают воплощаться в жизнь те самые фуксовские задумки с одесскими персонажами. Из которых самым колоритным у Аркадия получился совершенно неожиданно для него самого, и для множества слушателей этой "программы", образ тёти Беси. И даже много лет спустя некоторые всё так же недоумевают: а чего это вдруг Северный заговорил от её лица? Настолько был неожиданным этот ход "драматурга" Фукса! Хотя, если вдуматься, и вполне объяснимым. Если уж делать что-то оригинальное, так не изображать же "нового Беню Крика". Но Фукс на этом не останавливается! "Композиционное решение" тоже задумывается достаточно оригинально. Обычный концерт, где песни предваряются какими-то пояснениями — слишком банально, настоящий спектакль с сюжетом — слишком сложно. Пусть будет просто череда "одесских" миниатюр, иллюстрируемых песнями, или наоборот — песен, иллюстрируемых миниатюрами и репликами. Это совершенно без разницы — всё равно "разговорная часть" очень слабо логически повязана с песнями, да и между собой эти "монологи" тоже почти никак не повязаны. Но, тем не менее, какой-то внутренний, скрытый сюжет разворачивается в этой композиции. Впрочем, для этого надо прослушать её целиком. А она, кстати, долгое время гуляла по Союзу в урезанном виде, а то и просто частями. Что позволило проявиться ещё одному неожиданному качеству этого "Музыкального фельетона"! Он с одинаковым интересом слушается в любом виде.

"Программа для Госконцерта" в мгновение ока разлетелась по просторам страны. И на этот раз запись пришлась по душе как обычным, рядовым слушателям, так и серьёзным коллекционерам. Именно после этого концерта звучный псевдоним "Северный", придуманный когда-то Виктором Смирновым, становится известным всем и каждому. И именно с этого концерта, записанного "Жоре Толмачёву 14 ноября 1972 года", начинается стремительный взлёт к славе ранее практически никому неизвестного певца Аркадия Северного. А в "редакцию", то бишь — к Рудольфу Фуксу, "непрерывным потоком пошли письма". Очень многим в коллекционерских кругах, да и не только им, и в голову не могло придти, что "Программа" была сделана по чьему- то сценарию. Большинство считало, что вот, нашли какого-то старого одессита и просто записали его выступление на плёнку. И пока народ разбирается, что к чему, Фукс решает сделать продолжение, так сказать, "второй выпуск": "Вы хочете песен — их есть у меня!" В том смысле, что слушайте теперь ещё — сами просили! И вот в таком формате он и начинает сочинять, используя всё те же свои "одесско-бердичевские" заготовки, не вошедшие в первую "Программу". И, конечно же, остаётся верен себе в деле поиска оригинальных ходов.

На этот раз потоку одесского сознания будет придана форма "концерта по заявкам", переданного по радио! И надо сказать, что такой сюжет был вовсе не фантастическим. Никому, разумеется, и в голову не могло придти, что Аркадия Северного выпустили на советское радио; но в то время было очень широко распространено так называемое "радиохулиганство" (согласно терминологии советского права) — то бишь, несанкционированные выходы в эфир радиолюбителей-самоучек, которые на чистом энтузиазме собирали самодельные радиостанции. А передавать по ним норовили всякую "пакость", как отечественного, так и западного производства. И одной из основных составляющих этого "радиохулиганства" являлась как раз трансляция записей блатняка. Так что избранная Фуксом форма радиопередачи была вполне логична и понятна советским слушателям.

Правда, надо сказать, что сам Фукс радиохулиганством не занимался, и в эфир эту запись, естественно, не передавал. Она, как и первая, быстро разошлась среди коллекционеров, а оттуда так же моментально распространилась и в народе. А потом, очень скоро, эта "Программа" действительно запускается в эфир с разных подпольных радиостанций! Но вот — когда, где и кем конкретно, — мы, увы, не знаем, и никогда уже не узнаем. Но о том, что таких трансляций было немало, можно говорить с уверенностью — нам приходилось слышать не одно воспоминание на эту тему. А кроме того, конечно, и красивые байки. Один такой слух даже был позже повторен Рудольфом Фуксом в статье "Король подпольной песни" — о том, что ленты с "Программами" были вывезены в Финляндию и переданы в эфир по финскому радио, а передачу об Аркадии Северном вёл живший там знаменитый певец русского происхождения Виктор Клименко! Честно говоря, эта история кажется нам довольно-таки фантастической, не говоря уже о её продолжении — как Клименко позже приезжал в Ленинград, имея на руках контракт от финского радио для Аркадия. Всё это, впрочем, неудивительно — едва возникнув, образ Аркадия Северного уже притягивает к себе, как магнит, всевозможные слухи и легенды. Но в данном случае не менее интересна оказалась и реальность. Ведь в результате именно хулиганских трансляций, а вовсе не вражьих голосов, происходит то, о чём Рудольф Фукс и не задумывался, сочиняя сценарий в форме "радиопередачи": слава "старого одессита" Северного действительно начинает распространяться не только в результате магнитофонной перезаписи, но и по эфиру! И, наверное, неспроста зазвучат потом в различных концертах фразы наподобие "Вновь в эфире Аркадий Северный.". Но это будет потом, а пока мы вернёмся на улицу Типанова, 29 — где на квартире жены Рудольфа Фукса Марины и была произведена запись второго "Музыкального фельетона", которая "и начинается с тех пор, когда мы закончили "На Богосьяновской":

На Богосьяновской открылася пивная,

Там собиралася компания блатная,

Там были девочки Тамара, Роза, Рая

И с ними гвоздь Одессы Стёпка-шмаровоз…

Как видите, с первого же куплета здесь начинаются чудеса: ведь как это ни покажется парадоксальным, но создаётся впечатление, что Рудольф с Аркадием умудрились, несмотря на сравнительно небольшой интервал между первой и второй "Программами", позабыть, на какой же улице они закончили! Ведь в финале первой "Программы" звучало "На Дерибасовской…" Но это, конечно же, просто очередная "находка" Фукса. Он решает на этот раз дать другой, более оригинальный вариант этой популярной ростовско-одесской песни.

Но это только начало! "Это мы сделали, конечно же, для затравки" — как говорил сам Аркадий. Дальше начинается и вовсе что-то непонятное: многие известнейшие песни звучат здесь в никогда дотоле не слыханных вариантах! А некоторые, известные лишь парой куплетов, развёрнуты в целые баллады! Конечно, многовариантность — это свойство для блатной песни самое обычное, но откуда этот Северный выкопал такие перлы?…И оставалось только сочинять красивые сказки, что то ли в загадочном Ебулдинском спеце, то ли в тёмных переулках Молдаванки остались заповедники фольклора, не растерянного и не затронутого искажениями, и вот теперь нам поёт это всё старый бродяга Аркадий Северный… Пройдёт много лет, прежде чем народ узнает, как было на самом деле. Как молодой экономист Аркаша Звездин, пропустив стакан, гнал прямо с листа "неизвестные варианты" блатных песен, сочинённые молодым инженером Рудольфом Фуксом.

Да, Фукс не только сочинял монологи и реплики, но и без тени сомнения брался дописывать фольклорные песни! Дело в том, что многих песен Фукс целиком не знал, и вот, ничтоже сумняшеся, он решает заполнить пробелы своими силами. Впрочем, это тоже не удивительно: народные песни — потому они и народные, что их "улучшают" и дописывают все, кому не лень. Только далеко не у всех получается что-то путёвое. А вот многие фуксовские сочинения прочно вошли в фольклор. Видимо, что-то действительно "низошло" на Рудольфа в те годы, потому что творил он абсолютно неправильные с точки зрения литературности вирши, но именно в той "неправильности", которая обеспечивает загадочное обаяние фольклорных песен.

Да и с фантазией у Фукса было всё нормально. Достаточно вспомнить прозвучавшую в этом концерте весьма оригинальную версию о происхождении звучного имени "Гоп-сосмыком", ставшую уже почти классической. Или "Мою красавицу" — невероятно вольный перевод еврейской песни "Ba mir bistu shein" ("Для меня ты хороша"). А текст "Пиковой дамы", после прикосновения к нему пера Рудольфа, навряд ли узнал бы и сам автор этой знаменитой песни. Ну, и наконец, Фукс даёт "путёвку в жизнь" ещё одной тёте, в пару к тёте Бесе, — тёте Хае!!! На мотив джазовой мелодии 20-х годов "Joseph" ещё с нэповских времён были известны весёлые куплеты с припевом про трёх китайцев. Рудольф знает же только припев, и дописывает к нему куплеты опять-таки сам. И, что особенно примечательно, на основе "личных впечатлений", привезённых им всё из того же Бердичева:

Ах, Ёзель, Ёзель, старый, добрый Ёзель, Какие есть на свете имена! Состриг ли ты свою больную мозоль, Иль до сих пор она в тебе видна?

"… Именно Ёзель, а не Йозеф, как стали потом петь. Так звали дядю моей жены. И мозоль у него была, и все об неё спотыкались. Вот я про это и сочинил песню" — так рассказывал об этом Рудольф Фукс. История, действительно, куда как содержательна. Что не помешало, однако, стать этой песне очень популярной. "Как раз в это время кто-то нам принёс кассету с записями Аркадия Северного. Голос Аркаши всем очень понравился, но песни на кассете были не очень интересные, кроме одной — про тётю Хаю. А точнее — про дядю всем известного Рудика Фукса, про которого Рудик эту песню и написал, и которого звали Йозеф. Мы её выучили, и первый раз сыграли на дне рождения нашего официанта, которого тоже звали Юзя. Песня настолько понравилась народу, что мы её стали играть каждый день раз по десять на заказ"- так вспоминал потом о своих впечатлениях от этого поэтического шедевра будущий "Брат Жемчужный" Евгений Драпкин.

Вот такие они были, эти фуксовские творения. И это при том, что их тексты Аркадий зачастую умудрялся на ходу переврать ещё и от себя! А иногда исполняемые песни вызывают у него какие-то непонятные ассоциации, которые он спешит тут же озвучить и выдать на публику.

В итоге получаются совершенно бессмысленные, но почему-то смешные "миниатюры" — на уровне когда-то модных "абстрактных" анекдотов про напильники и крокодилов.

Да и вообще, то удивительное впечатление, что производят эти "композиции", определяется вовсе не их содержанием. Всё дело в специфической "северной" манере исполнения. Убрать её — и ничего не останется, — так, набор фраз. И, конечно же, вся эта "вокальная драматургия" достойна отдельного разговора. Но один из нас в своё время уже пытался изобразить нечто подобное. И в итоге убедился, что даже целая страница текста, посвящённого особенностям "одессизмов" Аркадия Северного, не передаст и доли впечатления, производимого одной лишь его фразой: "…Кудой по жизни не пойдёшь, тудой всегда же выйдешь к моргу!" Поэтому не будем мы этого делать и здесь. Каждый, кто хоть раз слышал эти записи, прекрасно поймёт, что мы имеем в виду.

Как, наверное, понимали и принимали всё это слушатели и в 1972 году. Ведь неспроста же стали эти концерты столь популярны! Причём, не только в Питере, но и в других городах. В первую очередь — в Одессе и в Киеве. Ведь именно отсюда шла основная масса подпольных записей в 60-е — 70-е годы. Легендарная одесская толкучка! Вот что свидетельствует современник: "… Так как на эту толкучку, самую последнюю в стране, съезжались покупатели со всего Союза, то и распространялись записи по всему Союзу, знакомя любителей с полузабытыми песенками нэпмановских времён, 30-х и 40-х годов, лагерными и тюремными песнями. Нельзя сказать, что записи продавали совершенно открыто. В толпе покупателей чувствовалась определённая напряжённость, но, очевидно, милиционеры были подкуплены и беспокоили продавцов подпольных лент крайне редко". А магнитофонные ленты к этим самым продавцам попадали, в основном, от коллекционеров. И, стало быть, у них и надо искать новые и более качественные записи никому ранее неизвестного "одесского" певца. Но те и сами об Аркадии Северном ничего толком не знали.

Дело в том, что в те времена основным товаром были перезаписи западных грампластинок. А всё остальное, как то: бардовские и прочие гитарные (про них тогда говорили красиво — "напетые".) записи, коллекционировалось и продавалось постольку-поскольку. И распространялось или любителями, или через систему КСП. Каэспэшники тиражировали бардов, а любители — всё остальное. Для серьёзных коллекционеров это особого интереса не представляло. Ну, есть там Беляев, Дмитриев, ещё кто-то. Ну и что? Качество — неважное, да и где их найти? Исключение делалось только, пожалуй, для записей Высоцкого и Галича. И не только потому, что выше на уровень остальных, но и потому, что знали их все, "на виду" были. В результате междугородняя торговля почти не велась. Ведь западные диски провозились контрабандой и в Одессу и Питер, и в Киев и Москву практически одни и те же, и речь шла только о том, кто раньше получит их и успеет снять основной навар. А "напетые". Есть — хорошо! А нет — ну да и Бог с ними. Каналами их распространения никто и не интересовался, да и не было, как мы уже сказали, таких каналов.

Вот и последние записи Северного тоже какими-то окольными путями, через десятые руки попали на толкучку под видом обыкновенного блатняка. Но, в отличии от других, сразу же привлекли к себе всеобщее внимание. Настолько они были колоритны и оригинальны. А значит — на них можно неплохо заработать! Но для этого желательно найти самого исполнителя. И в этих поисках кто-то, наконец, узнает, что следы Аркадия Северного ведут вовсе не в Одессу, а в Питер. Есть там такой — Рудик Фукс. Вроде как он "откопал" где-то этого "старого одессита". И потянулись на брега Невы эмиссары из разных городов Союза с целью заполучить к себе если не самого Северного, то хотя бы его записи. "Сколько и кто их был" — история об этом умалчивает. Также как и сам Рудольф Израилевич. Известно только, что одним из немногих, кто добрался до Фукса, был молодой киевский коллекционер Фридрих (Фред) Яковлевич Ревельсон. Но в итоге и он уехал обратно несолоно хлебавши. Впрочем, не совсем. Рудольф сначала огорошил его заявлением о том, что как раз в данный момент Аркадий Дмитриевич Северный отбывает очередной срок (положив начало очередной легенде "из жизни" Аркадия Звездина). А затем предложил Фреду записать песни в его, то есть "Рувима Рублёва", исполнении. Дескать: "Аркашка ж мои песни пел. Вот я тебе их тоже и напою. Для истории". Но, к нашему великому сожалению, записи эти так и не удалось разыскать. А, забегая немного вперёд, скажем ещё, что и следующая поездка Фреда к Фуксу в поисках Аркадия закончится не совсем удачно — вместо Северного он привезёт записи Александра Лобановского, который по какому-то мистическому совпадению также, по словам Фукса, то ли сидел, то ли находился под следствием. И лишь третья попытка будет удачной, но об этом позже. А тем временем зашевелились и питерские "бизнесмены". И среди них — Сергей Иванович Маклаков, человек, который сыграет в будущем немаловажную роль в жизни Аркадия Дмитриевича Звездина-Северного.

Маклаков давно был знаком с Рудольфом Фуксом, — ещё с начала 60-х годов, когда и тот, и другой, то сотрудничая, то конкурируя, торговали пластинками возле крупнейшего в городе универмага ДЛТ. Точно так же как и Фукс, Маклаков удостоился в своё время и чести быть пропечатанным в фельетоне. Правда, в другое время, так что на страницах советской печати "встретиться" им не довелось. С конца шестидесятых Маклаков, как и другие коллекционеры, наряду с западной музыкой начинает писать и отечественных исполнителей. И, конечно же, появление новых записей Аркадия Северного не проходит мимо него. Казалось бы, давнее знакомство с Рудольфом предполагало, что уж кому-кому, а Сергею Ивановичу не пристало верить сказкам про "старого одессита"! Тем более, что Маклаков был не просто знакомым Фукса, а почти его соседом. Сергей Иванович жил на Большом проспекте Петроградской стороны, в доме 29, а всего через квартал от него на Ропшинской улице жил Рудольф. Но, по-видимому, всё было не так просто. Когда Маклаков (не то сам, не то через каких-то знакомых), наконец, уговорил Фукса свести его с Аркадием Северным, он и сам толком не знал, кто ж к нему заявится. Вот как рассказывал об этом сам Сергей Иванович:

"Вот когда он первый раз ко мне пришёл… Ну, я записи-то слышал. Думал, понимаешь, — такой мужик, срока отбывал… Громадный должен быть, плечистый. Ну, такое впечатление, когда он поёт…

Открываю дверь — стоит симпатичный молодой человек в галстуке… Высокого роста, с гитарой. Ну, как-то у меня настроение сразу испортилось. Ну, думаю, какой это Аркадий. Не может быть, чтобы это был Аркадий. Проходит в комнату, садится на диван, берёт гитару… Да, выпили мы с ним по рюмочке… Как запел — ну всё, ну что там говорить. Там уже всё ясно сразу стало…"

По словам Маклакова, в тот вечер Аркадий напел ему песен на целую бобину. Но, к сожалению, эта запись, судя по всему, не сохранилась. Известны лишь какие-то фрагменты гитарных концертов Северного, сделанных в этот период, возможно, и у Маклакова. Это вполне согласуется с рассказами Сергея Ивановича о том, что Аркадий записывался тогда у него неоднократно. Но такие записи не вполне удовлетворяли Маклакова. Ведь записываясь у него, Аркадий невольно возвращался к уже пройденному этапу — пел безо всякого сценария и выдержанной стилистики всё, что приходило ему или кому-либо из присутствующих в голову. Что после "Программ", конечно, слушалось уже совершенно не интересно. Маклаков, не обладавший литературным даром, ничего тут поделать не может, но ему тоже хочется записать что-то оригинальное. И, наконец, его замысел осуществляется.

Причём, не без участия всё того же Рудольфа Фукса, который однажды является к Маклакову вместе с Аркадием, к тому же и со своим магнитофоном. И вот на квартире Сергея Ивановича производится оригинальнейшая запись, которую первоначально планировалось посвятить его жене — Валентине Павловне. Но та, узнав, что ей собираются посвятить, сразу же отказывается от такой чести. По причине вполне весомой — записываемое произведение было действительно очень своеобразно.

Оказалось, что Аркадий Северный на этот раз решил почтить своим вниманием мощнейшие пласты русской культуры — сексуальный юмор и ненормативную или инвективную лексику. Попросту говоря, — похабщину! Явление, занимающее определённое место в нашей жизни, о котором, впрочем, до сих пор не стихают дискуссии. Мы же не видим смысла обсуждать здесь эту тему. Наука уже сказала об этом своё слово, ничего, правда, не доказав разного рода "кисейным барышням". Но, надеемся, что среди наших читателей таковых нет.

С чего вдруг Аркадия потянуло на это ёрничанье — вполне понятно. Мы уже говорили, какую роль оно играло в нашей уличной песне. А вот что писало об этом в 1991 году "Литературное обозрение": "Это — форма нашего бунта. Это вечный русский бунт, социально- эстетический протест, жажда безудержной и безграничной свободы в ситуациях кризисов, оборачивающаяся, увы, самозабвенным беспределом. Это апофеоз дерзости, вызова и оскорбительного преступания любых запретов и правил, за которым, если вслушаться, прячется подавленное отчаяние".

А для иных это был прямо-таки стиль жизни. Нечто подобное, кстати, можно сейчас прочитать в статьях про другого исполнителя тех лет, прославившегося, в основном, именно за счёт исполнения песен такого жанра, — Константина Николаевича Беляева. Для Аркадия же это — только эпизод. Но и в похабщине им с Фуксом хочется сделать что-то оригинальное. И вот на свет извлекается тот самый "поэт допушкинской поры", благодаря которому Аркадий когда-то сошёлся с Рудольфом, — Иван Барков.

"Малая Советская Энциклопедия гласит так, что Барков Иван Степанович, года рождения 1732 тире 68 — поэт восемнадцатого века… Для своего времени хорошо владел стихом, печатал исключительно переводные произведения. Оригинальные его стихотворения, распространявшиеся в рукописях, имели характер самой грубой непристойности. "Барковщина " стала термином для подобного рода литературы. Наиболее известным произведением Ивана Сергеевича, дошедших до наших дней, является "Лука Мудищев…"

Как вы прекрасно понимаете, последнюю фразу Малая Советская Энциклопедия явно не "гласила". Да и в остальном Аркадий умудрился напутать: в энциклопедиях Барков числится Семёновичем, и лишь "по некоторым сведениям" — Степановичем, но уж никоим образом не Сергеевичем. Не говоря уж о том, что все современные исследователи единодушно считают "Луку Мудищева" гораздо более поздним произведением, перу Баркова никак не принадлежащим. Что, конечно, не мешало этому "Луке" быть у нас поголовно известным и любимым чуть ли не с детского сада. И потому Аркадий прекрасно понимает, что обычная декламация знаменитой поэмы при всём желании не будет чем-то из ряда вон выходящим. А значит. Где там наша гитарка? Четырёхстопный ямб "Луки" прекрасно ляжет на четыре четверти рок-н-ролла! И понеслась:

Не тот лукав, кто в Бога верит,

И каждый день во Храм идёт…

Впрочем, наверняка большинству наших читателей доводилось слышать это "экспериментальное" исполнение бессмертного произведения. Рок-н-ролл — это, конечно, оригинально, но ведь в "Луке" почти 300 строк! Тут любая "оригинальность" утомит своим однообразием уже к середине. Тем более, что в отличии от рок-музыкантов, Северный совершенно не знает гитарных импровизаций и шпарит всё почти в одном и том же ритме. Ему и самому вскоре всё это надоедает, и он уже старается поскорее допеть; а иногда, для оживления, вставляет какие-то свои реплики. И когда, наконец, этот матерный рок-марафон завершается, Аркадий уже не в силах ни петь, ни играть. "Ребята! Чтобы немножко у меня поостыли пальцы, они болят, иногда бывает, я вам немножечко из блатной жизни прочитаю несколько басен…" Басни, разумеется, тоже скабрёзные. И, по всей видимости, Аркадий и его "продюсеры" свою потребность в исполнении похабщины этим вполне удовлетворяют. По крайней мере, кроме "Луки", известно совсем немного подобных песен, записанных в этот период: "Садко — богатый гость", "Не ходи ты так поздно из дома.", "Океан шумит угрюмо", ну и ещё что-то.