Глава тринадцатая «НЕОЦЕНЕННОЕ МОЕ СОКРОВИЩЕ»

Глава тринадцатая

«НЕОЦЕНЕННОЕ МОЕ СОКРОВИЩЕ»

Отсветы могущества графа Аракчеева падали и на близких к нему людей. И они переставали быть просто родственниками или друзьями.

Его мать не могла уже оставаться только матерью: сановники пресмыкались перед ней так же, как и перед ее сыном-временщиком. Последние годы своей жизни Елисавета Андреевна много ездила: к сыновьям в гости, по родственникам, по святым местам. Едва в каком городе она останавливалась, как сановники-чиновники тут же спешили к ней изъявить свое почтение. В сентябре 1815 года проездом в Тихвин она остановилась на короткое время в Новгороде, и гражданский губернатор H. H. Муравьев, незадолго перед тем вступивший в должность, сменив строптивого Сумарокова, не успел навестить ее у себя в городе. В сильном душевном расстройстве его превосходительство не нашел ничего лучшего, как обратиться к самому Аракчееву и просить у него прощения: «Боже мой, как я сокрушался! Виноват! Причитаю какому-либо злобному намерению против только вступившего губернатора, что лишили меня счастия, живейшего наслаждения благодарности — целовать милостивую руку родительницы моего благодетеля. У меня слезы наслаждения на глазах… Я мучусь этим лишением».

Когда в 1819 году тверской губернатор сменил в Бежецке городничего, он немедленно сообщил об этом Аракчееву, заметив, что подыскал на эту должность расторопного человека, которому «поручил быть в точном повиновении у Елисаветы Андреевны относительно могущих встретиться ей нужд».

Будучи в звании матери временщика, Елисавета Андреевна вела большую переписку и по этой причине вынуждена была держать при себе целую канцелярию из крепостных писарей. Не только родственники, соседи, знакомые, но и совершенно посторонние люди обращались к ней за протекцией в определении своих сыновей на учебу или на должности. Письма Елисаветы Андреевны к сыну были полны разнообразных просьб об устройстве тех или иных молодых офицеров на какие-либо выгодные места. Алексей Андреевич обыкновенно все подобные просьбы своей матушки выполнял, если не было к тому препятствий.

Нередко Елисавета Андреевна просто-напросто пересылала сыну полученные ею письма с просьбами об определении на службу, и Алексей Андреевич уже действовал так, как будто просьба эта была обращена непосредственно к нему. Так, в августе 1818 года с письмом к Елисавете Андреевне обратилась Е. Голенищева-Кутузова: «Принося вам чувствительную благодарность за участие, которое вы в просьбе моей принимать изволите, имею честь отвечать на благосклонное ваше письмо со всею искренностию, потому что вы сами мне сие позволили. Вся моя просьба и все мое желание в рассуждении моего сына состоят в том, чтобы он находился под покровительством Его Сиятельства Графа Алексея Андреевича и служил под собственным его начальством, что я всякому другому месту и всякому для него щастию предпочитаю. Будучи сами матерью нежною, вы легко себе представите, сколько я должна буду почитать себя щастливою, ежели сын мой будет иметь начальником и покровителем человека столько всеми почитаемого, столько справедливого и столько безпристрастного. Почему смею совершенно надеяться, что вы милостивое ваше обещание исполнить не откажетесь». Это письмо мать переслала сыну[190], и тот принял требуемое участие в судьбе молодого человека.

Елисавета Андреевна не только не тяготилась своим новым положением, но, напротив, была в высшей степени им довольна. Женщина деятельная, привыкшая все брать на себя, она была не прочь иной раз вмешаться и в государственные дела своего сына. Многие знали о ее честолюбии и пытались использовать это в своих интересах.

По свидетельству генерала С. И. Маевского, Аракчеев рассказывал ему однажды: «После кампании государь возвращается в Петербург… Я поспешил одеться и встретить государя. Государь меня обнял, расцеловал и просил поспешить приездом к нему. Я явился в кабинет государя и снова был счастлив его ласками и милостью. Но вижу, что государь что-то беспокоится, чего-то ищет на столе и между бумаг. Я читаю и вижу, что мать моя жалуется в статс-дамы! Я бросился на колени и умолял государя отменить сию милость. Мать моя не рождена для двора, и милость сия, выводя ее из неизвестности, уронила бы нас обоих. Государь долго не соглашался, говоря: «Я не знаю, граф, чем другим тебя наградить». Но, наконец, убедился моею просьбою и согласился милость сию отменить. Женщины все честолюбивы. Мать моя не знала до гроба о сей милости. Но ежели бы узнала, она и за гробом не простила бы этого мне». Событие, о котором говорил Аракчеев Маевскому, оказалось записанным в его заметках на прокладных листах Евангелия. Благодаря данной записи мы можем сказать, когда оно произошло. Под датой 12 декабря 1815 года читаем: «Государь император Александр I изволил давать графу Аракчееву звание статс-дамы для его матери, но граф онаго не принял и упросил оное отменить».

Обращалась Елисавета Андреевна к сыну Алексею по-разному: «дражайшее и прелюбезнейшее мое сокровище и премного милой мой друг», «моя надежда», «моя радость» и т. д., и все ее обращения были проникнуты особой душевностью — Алексей был ее любимцем, да и видела мать сердцем и глазами, что живется ему на этом свете очень тяжко.

День его рождения — 23 сентября — Елисавета Андреевна считала самым большим праздником для себя. Каждый год собирала она у себя в этот день гостей на торжество. В курганской церкви служили молебен за здоровье графа. Потом она сообщала Алексею, как прошел праздник, сколько гостей было, какие слова о нем говорили.

Ни от кого другого, ни от какой иной женщины не получал Алексей Андреевич столь теплых, искренне любящих писем, какие получал от своей матери. И никто так не сострадал ему, как мать. «Ты, мой батюшко, не успел от дорожных своих трудов несколько себя успокоить да и опять поднялся летать и мучиться», — причитала Елисавета Андреевна в одном из писем к своему Алексею в 1818 году. И Алексей чтил свою мать как никого. При встрече с ней неизменно становился на колени и преклонял голову к ее ногам.

В 1818 году Елисавете Андреевне исполнилось уже 68 лет. Дух ее оставался прежним, но здоровье ослабло. Жалобы на плохое самочувствие стали появляться почти в каждом ее письме к сыну. Сознавая, что жить ей осталось недолго, она старалась зазвать Алексея к себе, чтобы наглядеться на него перед уходом в мир иной, и просила его чаще писать ей письма. «Милостию Божией я жива, но здоровье мое слабо, — писала Елисавета Андреевна в ноябре 1818 года. — Давно уже лишаюсь я радости читать письмы твои. Скажи мне, мой милый друг, здоров ли ты и посетишь ли меня? Я ожидаю, но не знаю, утешишь ли меня, моя надежда? Ежели тебе, моему бесценному другу, нельзя посетить меня, так уведомь. Я останусь тогда спокойна. Поздравляю тебя, моего прелюбезного друга, с наступающим днем твоего ангела! Молю Бога и ангела твоего, да сохранит тебя. Буди на тебе, моем премноголюбезном друге, Божие и мое материнское благословение».

«Неоцененное мое сокровище, милой мой друг Алешинька! — обращалась Елисавета Андреевна к сыну в январе 1819 года. — Я, слава, Богу, покудова еще жива, но здоровьем, батюшка, слаба. И скучно: все родные разгавливаются вместе, а я бедная одна… Дай Бог, чтобы ты, мое утешение, был здоров, а звать тебя не смею: знаю, естьли бы можно, не отказал бы меня утешить. Благодарю за письма и за присылание денег, я получила и прочие все посылки… Прости, мое неоцененное сокровище, целую тебя, моего друга, буди над тобою мое родительское благословение»[191].

Алексей Андреевич, если представлялась возможность, наезжал к своей матери в Курганы или Бежецк. Елисавета Андреевна привыкла к его частым письмам, разного рода подаркам. В начале 1819 года он по какой-то причине не смог навестить мать, хотя обещал приехать 9 января, и даже письма не написал. Елисавета Андреевна была в крайнем беспокойстве. «Дражайшее и прелюбезнейшее мое сокровище и премного милой мой друг Алексей Андреевич, — обращалась она к сыну 20 февраля. — Поначалу сего наступившего Нового Года и по 16-е чи[сло] сей настающие четыре — десятницы во все время я неусыпно и денно и ношно была во ожидании к себе тебя, неоцененного друга моего. Напротив того, не токмо пожаловать ко мне так уже в 9-го чи[сла] Генваря; не могла удовольствие иметь в получении и премного приятнейших писем твоих; уведомь меня, мое сокровище, что с тобой сделалось. Что ты мени позабыл и за что на меня прогневался; не дай мне безвременно, отец мой, умереть, я и так уже за слабостию здоровья моего почти на краю гроба стою; так что с великим принуждением могу что приказать и написать к тебе; а сие письмо пишу по необходимости, что я уже вышла из границ терпения; в надежде того, что естьли ты, мой батюшка, еще существуешь, так оное письмо чрез сего подателя скорея до тебя дойдет и скорее опять могу получить на сие ответ».

Весной 1820 года мать графа Аракчеева ездила помолиться в Ростов. Это была последняя поездка непоседливой Елисаветы Андреевны. Приехав в Курганы, она слегла, совсем ослабевшая от старости и болезней. И стала отчаянно звать к себе Алексея. «Я уже тебе, прелюбезному другу моему, — обращалась она к сыну в начале июля, — писала в двух письмах о вояже в Ростов и полагаю, что ты оныя уже получил, в которых неоднократно уведомляла тебя и о положении слабого моего здоровья и вместе с сим просила тебя, чтобы ты, мое сокровище, в проезд твой с Государем императором в Тверь, меня навестил и пожаловал бы ко мне хотя на один денек. Также и при сем прошу тебя, мой батюшко, навещением своим не оставить меня при слабом моем здоровье, ибо я крайне, мой друг, не могу: с принуждением могла приказать к тебе и отписать. Поверь Богу, что мало и с постели схожу, и то тогда, когда меня насильно поднимут, о чем я чрез мои письма просила, при свидании с тобой, пересказать тебе Михаила Михайловича[192] и Ивана Терентьевича Сназина и с надеждою осталась в нетерпеливом тебя ожидании». Это было последнее письмо Елисаветы Андреевны к своему любимому сыну.

Алексей Андреевич приехать не успел. Вскоре по получении этого письма ему передали записку от находившегося при больной П. К. Еремеева: «Батюшко, ваше сиятельство, Алексей Андреевич! К общему нашему прискорбию, должны известить вас: дражайшая наша родительница, Елизавета Андреевна, отъиде веку сего 17 числа, по утру в 11 часов».

Похоронили Елисавету Андреевну в селе Курганы на кладбище храма Пресвятой Богородицы рядом с могилой ее мужа. Храм этот был возведен в 1816 году «тщанием прихожанки, госпожи порутчицы Елизаветы Андреевны Аракчеевой». Алексей Андреевич бросил все свои дела и несколько дней находился в селе. В Российском государственном военно-историческом архиве в настоящее время хранятся документы, объединенные под заглавием, начертанным рукой графа Аракчеева: «Бумаги по кончине матушки Елисаветы Андреевны в селе Курганах. 26 июля 1820 года». В них — опись имущества, оставшегося от покойной. Так, на одном из листов написано: «1820-го года июля 23-го дня после кончины родительницы оказалось наличных денег…» и далее идет перечень: «ассигнаций — 12700, серебра и золота — 373 (после похорон и раздач). В ломбарде — 10000. У В. Ф. Ильина по завещательному письму — 10000». На другом запись: «Всего денег наличными осталось 30500, исключая серебро и золото. Воля покойной нашей родительницы, дабы сии деньги были разделены: Петру Андреевичу — 10500, Ванюшке[193] 10000 руб. и графу — 10000 руб.». На одном из последующих листов слова: «Управлять имением завещано в Курганах Наталье Даниловне Заостровской». Поручица Заостровская была дальней родственницей Аракчеевых. Елисавета Андреевна подарила ей двух крепостных женщин, а восемь человек дворовых, находившихся при ней последние годы, отпустила на волю.

Посещая после смерти матери храм Пресвятой Богородицы, Алексей Андреевич обратил внимание на две иконы — Покрова Пресвятой Богородицы и Божией Матери Всех Скорбящих Радости. Впоследствии он прислал из Петербурга для этих икон серебряные ризы с надписями. Одна из них, предназначавшаяся для иконы Покрова Пресвятой Богородицы, гласила: «Тверской губернии Бежецкого уезда села Курган древний образ Покрова Богородицы украшен ризою весом в 8 фун. 40 зол. В Санктпетербурге иждивением графа Аракчеева в поминовение родителей его, погребенных в сем храме Божием. Родитель Андрей Аракчеев скончался 1796 г. Июля 29. Родительница Елизавета Аракчеева скончалась 1820 г. Июля 17 дня». Надпись для другой иконы была следующей: «Тверской губернии Бежецкого уезда села Курган древний образ Божия Матери всех скорбящих Радости украшен серебренною ризою весом 9 фун. 22 зол. В Санкт-Петербурге в 1820 году иждивением графа Алексея Аракчеева в поминовение родителей его Андрея и Елизаветы». Граф передал в храм также бронзовую вызолоченную пластинку, которая была прикреплена на киот иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радости. На ней была вычеканена следующая надпись: «Покой Господи в царствии Твоем рабов Божиих: Андрея, Елизавету, Андрея, Ирину, Андрея, Надежду, Никиту, Евдокию, Константина убиенного, Параскеву, Андрея воина, девицу Марию, младенцев Анну, Надежду, Евдокию». Алексей Андреевич вспомнил своих родичей: деда Андрея и бабушку Ирину (по линии отца), бабушку Надежду (по линии матери), брата Андрея, умерших во младенчестве или в детстве братьев Александра, Стефана, Николая и сестер Марию, Анну, Надежду, Евдокию.

От семьи Андрея и Елисаветы Аракчеевых, в которой родилось одиннадцать детей, остались только двое — Алексей и Петр. И оба без детей…

***

О том, что Михаил Шумский — не его сын, Алексей Андреевич узнал в конце 1819-го — начале 1820 года. Об этом можно судить по некоторым письмам. Так, в письме от 20 июля 1819 года Настасья Минкина писала графу: «Желаю, чтоб наш сын общий был примером благодарности…» Но в письме Аракчееву от 11 августа 1820 года она уже не называла Мишу таковым, но писала: «Вы любите моего Мишу: неужели я могу все это забыть» (курсив мой. — В. Т.). К 1824 году Аракчеев уже определенно знал, что Михаил Шумский не приходится ему сыном. В письме М. А. Персидской от 7 апреля указанного года он писал: «Напрасно вы, Милостивая государыня, думаете обо мне, что я будто одобряю худые поступки, а особливо у молодых людей, — увещевал граф Марию Александровну и далее признавался: — Я сам имею воспитанника вместо сына и люблю его не менее сына, но всегда строго взыскиваю с него и не балую его, ибо меня мой родитель часто ссекал, а потому я и без воспитания модного вышел в люди, а вы ныне не успеете сыновей одеть в мундир, да уже с ними обращаетесь как с друзьями; жалкое дело, а последствие оному вы имеете на опыте» (курсив мой. — В. Т.).

Обнаружив, что Михаил не его сын, Алексей Андреевич действительно не переменил к нему своего отношения и продолжал любить его как настоящего сына. По окончании обучения у Н. И. Греча Михаил был направлен графом в Пажеский корпус. Дав ему приличное по тем временам образование, Аракчеев открыл ему путь для успешной карьеры. В марте 1821 года камер-паж Его Императорского Величества Михаил Шумский был произведен в прапорщики и зачислен для прохождения военной службы в конную артиллерию. В августе 1823 года получил чин подпоручика.

Аракчеев всячески старался продвинуть своего «воспитанника» по служебной лестнице. В марте 1824 года он решился представить его государю. «Донесение сие отправляю к Вам, батюшка, с воспитанником моим, гвардии конной артиллерии подпоручиком Шумским, — сообщал граф императору Александру в письме от 13 марта. — Он везде при объявлении указа лично находился. Я приготовляю его, если угодно будет Богу, себе вместо сына и надеюсь, что он будет верный слуга Государю, а потому и желательно мне при жизни своей видеть его при подобных серьезных занятиях, дабы он мог заслужить внимание своего Государя». Александр на просьбу Аракчеева не замедлил откликнуться. 6 апреля он определил Шумского к себе флигель-адъютантом. Алексей Андреевич был вне себя от радости. «Батюшка, Ваше Величество! — писал он Александру на следующий день. — Сейчас получил я известие об оказанной мне милости назначением моего Шумского флигель-адъютантом. Первое мое дело было идти в церковь и пасть на колени в храме Божием за Государя моего, коему посвятил всю мою жизнь и телом и душой…»

Михаил рос добрым человеком и был не без дарований. Но надежд, которые возлагал на него приемный его отец, оправдать ему было не суждено. Человеком он оказался совершенно безвольным и, предавшись однажды пьянству, уже не мог удержаться от этого порока. Впрочем, он и не хотел отказываться от него. По некоторым свидетельствам, проистекающим, возможно, из его собственных слов, Шумский запил потому, что открыл для себя горькую правду о том, что ни граф Аракчеев, ни Настасья Федоровна не являются настоящими его родителями.

Как бы то ни было, в 1824 году его много раз видели пьяным на службе. Аракчеев знал о пристрастии своего «воспитанника» к водке и как мог старался отвратить его от пьянства, но оказался бессилен. Однажды Шумский, будучи уже флигель-адъютантом, не постеснялся предстать в пьяном виде перед самим государем. Александр не мог держать при себе офицера с таким пороком. 12 июня Михаил Шумский был назначен состоять для особых поручений при главном начальнике Отдельного корпуса военных поселений генерале от артиллерии графе Аракчееве. Удаляя Шумского от своей особы, император, дабы утешить графа, произвел его «воспитанника» в чин поручика. «Батюшка, Ваше Величество! — писал в ответ на это Аракчеев. — Вчера возвратился ко мне генерал-майор Клейнмихель и объявил мне о милостивом Вашего Величества меня награждением производством Шумского. Я спешу, батюшка, принесть Вам мою верноподданную благодарность…»

С тех пор Алексей Андреевич старался держать Михаила при себе, дабы не натворил где чего. В то время он надеялся, что все само собой образуется и его приемный сын, которого принял он всей душой, исправится…

***

За полтора года до смерти Елисаветы Андреевны умер друг-земляк графа Аракчеева — Михаил Васильевич Храповицкий. Он был похоронен на кладбище села Троица. Могила его сохранилась до настоящих дней у храма Иоанна Богослова, возведенного на месте прежней деревянной церкви в 1840 году. На плите и сейчас еще можно разобрать надпись: «Здесь погребено тело в Бозе почившаго надворного советника Михаила Васильевича Храповицкого, родившагося в 1758 году сентября 17 числа, преселению благотворной души к вечному правосудию последовал в 1819 году февраля 20 дня на 67 году от рождения к душевному прискорбию 869 душ его подданных крестьян и дворовых людей, которых наградил полною свободою. Благодеяния сего великаго мужа да не изгладятся из душ в бесконечные веки».

Отпустить своих крепостных крестьян на волю друг графа Аракчеева хотел еще в 1808 году. 28 октября он составил прошение на имя государя императора Александра I, в котором просил разрешить отпустить ему в свободные хлебопашцы 214 ревизских душ с их женами и детьми. Но по какой-то причине прошению Храповицкого не был дан ход.

В своем завещании Михаил Васильевич распорядился и землями, которые оставались после него. Большую их часть он завещал передать своим дворовым людям.

***

Алексей Андреевич не забывал никого из своих друзей и родственников. И после смерти матери он продолжал бывать в Курганах и в Бежецке. Два-три раза в году приезжал он навестить свою любимую тетку Настасью Никитичну Жеребцову[194]. Ее имение находилось неподалеку от Бежецка, а в городе она имела дом. В нем и останавливался граф. В домике же его родителей в 20-е годы проживала супруга его не вернувшегося живым из заграничного похода брата Андрея. По сохранившимся в Бежецке воспоминаниям, у дома Настасьи Никитичны на время пребывания Аракчеева выставлялся почетный караул, для которого ставилась специальная будка. «Каждый приезд Аракчеева, хотя он и не был редкостью для Бежецка, вызывал в городе большие волнения. Все, что несло какую-нибудь общественную службу, подтягивалось. Чистились местные учреждения, чистились площади и дороги, чистились улицы у обывательских домов. Словом, чистилось всюду, где только было возможно»[195].

Остальные российские городки, наверное, завидовали Бежецку и очень расстраивались от того, что к ним не приезжает время от времени Аракчеев. Что делать, граф был один — на всю Россию…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.