Создание высшей полиции

Создание высшей полиции

Летом 1826 года генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф стал Бенкендорфом учебников и книжек.

В мемуарах он записал: «Император Николай стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления, и убедился из внезапно открытого заговора, обагрившего кровью первые минуты нового царствования, в необходимости повсеместного, более бдительного надзора, который окончательно стекался бы в одно средоточие; государь избрал меня для образования высшей полиции, которая бы покровительствовала утеснённым и наблюдала за злоумышлениями и людьми, к ним склонными… Никогда не думая готовиться к этому роду службы, я имел о нём лишь самое поверхностное понятие, но благородные и благодетельные побуждения, давшие повод к этому учреждению, и желание быть полезным новому нашему государю не позволили мне уклониться от принятия образованной им должности, к которой призывало меня высокое его доверие»139.

Согласно довольно правдоподобной легенде, «высокое доверие» было облечено императором Николаем I в символическую форму. Мемуаристы и исследователи приводят разные варианты разыгравшейся сцены, но смысл всех примерно одинаков: когда Бенкендорф, узнав о своём новом назначении, попросил у государя конкретных инструкций, Николай протянул ему белый носовой платок: «Вот твоя инструкция; чем больше утрёшь им слёз несчастных, тем лучше исполнишь своё назначение»140. Платок, по легенде, хранился потом под стеклянным колпаком в здании Третьего отделения.

Романтический порыв императора потомки комментировали с иронией: мол, «именно этот платок ещё больше оросился слезами, вызванными деятельностью нового учреждения»141. Эту сцену называли образом «сентиментальной непрактичности» высшей полиции николаевского времени142. Однако в самом корпусе жандармов на протяжении всего его существования к завету Николая относились всерьёз. В 1913 году новый командир корпуса В. Ф. Джунковский в первом же приказе напомнил подчинённым о традиции: «Священный завет милосердия, призванный осушать слёзы несчастных, да останется неизменным девизом каждого из нас»143.

Но вернёмся в 1826 год, к официальным государственным документам. 25 июня, в день рождения императора, появился высочайший указ о назначении генерала Бенкендорфа шефом жандармов, а 3 июля его дополнил именной указ «О присоединении Особенной канцелярии министерства внутренних дел к собственной Его Величества канцелярии». На основании этого приказа было создано Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии — высшая наблюдательная полиция государства Российского.

Целью этого учреждения, по мнению Бенкендорфа, было «утвердить благосостояние и спокойствие всех в России сословий, видеть их охраняемыми законами и восстановить во всех местах и властях совершенное правосудие»144.

На протяжении предыдущего царствования собственная Его Императорского Величества канцелярия представляла собой вспомогательную службу, ведавшую «движением» императорских бумаг: перепиской, делопроизводством по наградам и повышениям, сбором и предоставлением докладов и рапортов. Это бюрократическое учреждение было связующим звеном между монархом и органами власти и при этом стояло вне министерской системы, поскольку было подотчётно только императору. С лета 1812 года возглавлял канцелярию А. А. Аракчеев. Этот «гений зла» александровского царствования был одинаково неприятен и Бенкендорфу, и новому императору, поэтому уже 20 декабря 1825 года лишился своей значительной должности145. Николай оценил удобство положения канцелярии вне бюрократической министерской системы и взял её под своё непосредственное управление. Вскоре последовало расширение канцелярии: прежняя часть стала называться Первым отделением и сохранила свои прежние обязанности вроде сбора отчётности министров и губернаторов, чинопроизводства, изготовления проектов «высочайших» указов и т. п.

Вновь образованное Второе отделение занялось наболевшей проблемой: сбором и систематизацией законов Российской империи, сведением их в единое Полное собрание законов и публикацией на его основании действующего Свода законов Российской империи. Фактическим главой отделения стал М. М. Сперанский, «светило российской бюрократии». Четвёртое отделение было создано в 1828 году из канцелярии Марии Фёдоровны и унаследовало её главную заботу: благотворительные учреждения и женские учебные заведения. Позже прибавились Пятое (образовано в 1836 году, занималось государственными крестьянами) и Шестое (образовано в 1842 году «для водворения в Закавказье прочного устройства») отделения.

Созданию Третьего отделения предшествовала подготовительная работа, начатая Бенкендорфом практически сразу после декабрьских событий 1825 года. Параллельно с заседанием в следственной комиссии генерал-адъютант принялся за составление проекта устройства органа для предотвращения «неожиданных происшествий»146. Проект, пусть не самый систематический, был представлей императору уже в январе следующего года. Бенкендорф сконцентрировал в нём весь свой опыт, накопившийся за прошедшее царствование. Это были впечатления от произвола местных властей, вынесенные из долгих поездок со Спренгтпортеном по всей России, от Кяхты и Якутска до Тифлиса и Севастополя. К ним добавились воспоминания о наведении порядка в деморализованной армии на заснеженных полях Восточной Пруссии и знакомстве с методами работы французской тайной полиции, не спускавшей с русских дипломатов глаз и окружившей их сетью тайных агентов, а также размышления над возможностями «когорты добромыслящих» и разочарование в александровской попытке создать Особую канцелярию, когда благое дело было отдано на откуп таким скомпрометировавшим себя деятелям, как Балашов и де Санглен. Пригодился и опыт урегулирования сложных взаимоотношений крестьян и помещиков в лихолетье 1812 года, организации нормальной жизни в разорённой Москве, погружения в деятельность губернских властей при рассмотрении дела Сипягина в Воронеже, прикосновения к конспирациям тайных обществ, расследования Семёновского бунта…

Бенкендорф начал представление проекта с того, что объявил о «ничтожестве нашей полиции», не сумевшей справиться с заговором, подготавливавшимся на протяжении более десяти лет и выплеснувшимся в «события 14 декабря». Для решения этой проблемы генерал предложил как можно быстрее «организовать новую полицейскую власть».

Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что в русском обществе «тайная полиция почти немыслима», поскольку «честные люди боятся её, а бездельники легко осваиваются с нею». Тем не менее он считал, что при действии «по обдуманному плану» полиция сможет заслужить авторитет в обществе. В соответствии со своими представлениями о необходимости нравственного авторитета власти Бенкендорф предположил, что новая полиция «должна употребить всевозможные старания, чтобы приобрести нравственную силу, которая во всяком деле служит лучшей гарантией успеха». Он совершенно справедливо полагал, что «всякий порядочный человек сознаёт необходимость бдительной полиции, охраняющей спокойствие общества и предупреждающей беспорядки и преступления. Но всякий опасается полиции, опирающейся на доносы и интриги. Первая — внушает честным людям безопасность, вторая же — пугает их и удаляет от престола». Таким образом, генерал приходит к идее особого инструмента власти — рассредоточенного по стране корпуса жандармов, способного на местах оказывать помощь и поддержку гражданским и военным министрам и даже частным лицам. В этом было принципиальное новшество: прежняя высшая полиция располагалась в столице и не имела необходимых «глаз и ушей», а тем более собственных силовых подразделений по всей стране.

При обязательном сохранении централизации новая полиция должна была «обнимать все пункты империи», распространяться на регионы, где звание жандарма позволяло бы «пользоваться мнениями честных людей, которые пожелали бы предупредить правительство о каком-нибудь заговоре или сообщить ему какие-нибудь интересные новости». Не были забыты Бенкендорфом и такие важные поставщики компрометирующей информации, как «злодеи, интриганы и люди недалёкие»; генерал верил, что они, «раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут знать, куда, по крайней мере, обратиться». Неплохой идеей было сочтено умение «склонить на свою сторону людей, стремящихся к наживе». При всём этом Бенкендорф чётко отличает носящих мундир офицеров, для которых лучшим поощрением служат «чины, кресты и награды», от работающих за деньги тайных агентов, которые «нередко служат шпионами и за, и против правительства». Тем не менее, считает он, и штатные служащие должны получать достойное содержание, дабы «личная выгода и опасение лишиться чрезвычайно доходного места» обеспечивали надёжность их работы.

Важной составляющей контроля над общественными настроениями должно было, по мнению Бенкендорфа, стать тайное «вскрытие корреспонденции». Его преимущество над работой информаторов состояло в непрерывности и относительной лёгкости исполнения: достаточно «иметь в нескольких городах почтмейстеров, известных своей честностью и усердием». Предполагалось, что такими городами станут Петербург, Москва, Киев, Вильно, Рига, Харьков, Одесса, Казань и Тобольск.

Осознавая, что две страницы записки не могут дать полное обоснование работы будущей «когорты добромыслящих», Бенкендорф предлагал императору принять принципиальное решение о создании высшей полиции на изложенных началах и только затем приступить к разработке подробного плана, «который по своей важности не может быть составлен поспешно, но должен быть результатом зрелого обсуждения, многих попыток и даже результатом самой практики».

Николай не только ознакомился с проектом, но и отдал его для рассмотрения начальнику Главного штаба И. И. Дибичу и графу П. А. Толстому, с непременным пожеланием «по рассмотрении возвратить в собственные Его Величества руки с мнением вашим». Затем он сделал собственные замечания и передал их Бенкендорфу. 27 июня тот обратился к царю с окончательным вариантом и сопроводительной запиской: «Я посылаю Вашему Императорскому Величеству проект… об образовании III отделения Вашего Императорского Величества канцелярии. Он составлен по замечаниям, сделанным Вами по последнему проекту касательно этой организации»147.

Третьего июля 1826 года увидел свет основанный на «улучшенном проекте Бенкендорфа» императорский указ:

«Именной, данный управляющему Министерством внутренних дел.

О присоединении Особенной канцелярии Министерства внутренних дел к собственной Его Величества канцелярии.

Признавая нужным устроить под начальством генераладъютанта Бенкендорфа Третье отделение при Собственной Моей канцелярии,

Я повелеваю:

Особенную канцелярию Министерства внутренних дел уничтожить, обратя по выбору генерал-адъютанта Бенкендорфа часть чиновников оной под управлением действительного статского советника фон Фока в состав сего отделения.

Предметами занятий сего 3 отделения Собственной Моей Канцелярии назначаю:

1. Все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей полиции.

2. Сведения о числе существующих в государстве разных сект и расколов.

3. Известия об открытиях по фальшивым ассигнациям, монетам, штемпелям, документам и проч., коих розыскания и дальнейшее производство остаётся в зависимости министерств: финансов и внутренних дел.

4. Сведения подробные о всех людях, под надзором полиции состоящих, равно и все по сему предмету распоряжения.

5. Высылка и размещение людей подозрительных и вредных.

6. Заведывание наблюдательное и хозяйственное всех мест заточения, в кои заключаются государственные преступники.

7. Все постановления и распоряжения об иностранцах, в России проживающих, в предел государства прибывающих и из оного выезжающих.

8. Ведомости о всех без исключения происшествиях.

9. Статистические сведения, до полиции относящиеся.

На основании сих начал предписываю вам:

1. Переобразовать тотчас по вышеписанному Особенную канцелярию Министерства внутренних дел в состав 3 отделения Собственной Моей канцелярии.

2. Распределить все производившиеся в сей канцелярии дела, кои выше не обозначены и кои оставаться должны в заведывании Министерства внутренних дел, по другим департаментам сего министерства.

3. Предписать всем начальникам губерний и сообщить другим лицам, до которых сие касаться может, дабы они о всех вышеизложенных предметах, входящих в состав 3 отделения Собственной Моей канцелярии, доносили прямо на имя Моё, с надписанием по 3 отделению сей Моей канцелярии.

Наконец,

4. Войти в надлежащее сношение с генерал-адъютантом Бенкендорфом о всех средствах, кои представятся успешнейшими к исполнению сего устройства»148.

Сравнение обозначенной указом компетенции Третьего отделения с прежними функциями «переобразованной» Особенной канцелярии показывает, что к старым заботам добавились два новых и принципиальных пункта: осуществление политического надзора, а также сбор и систематизация информации о «всех без исключения происшествиях», «обязанность между прочим следить за общим мнением и толками насчёт правительства». Был чётко определён «важнейший предмет» деятельности нового учреждения: «безопасность престола и спокойствие в государстве»149.

При значительном увеличении объёма работы численность сотрудников Третьего отделения поначалу оказалась меньше, чем в Особенной канцелярии «либерального» александровского царствования!

По штату Третье отделение состояло из шестнадцати чиновников, а в составе прежней Особенной канцелярии было 18 человек150. Избавившись, видимо, от двух самых бесполезных чиновников, Бенкендорф взял к себе на службу остальных, обеспечив, таким образом, преемственность в работе тайной полиции. Первым из сотрудников был прежний управляющий канцелярией, действительный статский советник (то есть штатский генерал) Максим Яковлевич (Магнус Готфрид) фон Фок. Это была личность неординарная, но преимущественно остававшаяся в тени как на протяжении своей деятельности, так и в последующих исторических трудах (Фок даже не попал во всеобъемлющий Русский биографический словарь).

Сама должность фон Фока не способствовала созданию яркого жизнеописания. Известно, что он — выходец из шведского рода, начинал службу в лейб-гвардии Конном полку ещё при Екатерине II. В павловскую эпоху по какой-то причине (официально — по болезни) он вышел в отставку в чине ротмистра; вернулся на службу — уже гражданскую — в 1802 году, при Александре. В Министерстве коммерции фон Фок проявил наклонности сыщика: стал ревизором «по особым поручениям» в Москве. При создании в 1811 году «балашовского» Министерства полиции он занял там должность помощника правителя Особенной канцелярии, вездесущего де Санглена. Когда же звезда последнего закатилась, фон Фок 26 марта 1813 года занял его место. В это время с ним свёл знакомство общительный литератор Николай Греч. Он вспоминал, что фон Фок «был человек умный, благородный, нежный душой, образованный, в службе честный и справедливый. Ему обязаны государь и Россия многими благими мыслями и делами». В 1812 году именно фон Фок снабжал начальство «осведомительными письмами» и «журналами здешних слухов», то есть обзорами общественного мнения151. Постепенно Максим Яковлевич обзавёлся могущественными покровителями и приобрёл могущественных противников. По долгу службы фон Фок слишком хорошо знал о закулисной деятельности Аракчеева и отозвался на пожалование временщику фамильного герба с девизом «Без лести предан» разошедшейся в обществе эпиграммой:

Девиз твой говорит, что предан ты без лести;

Скажи же мне, кому? коварству, злобе, мести!132

Отличительной чертой фон Фока было бескорыстие. Он служил делу, а не своему карману. В агентурной записке, хранившейся в Третьем отделении, отмечалось, что он «сколько беден, столько же и честен; чужд всякой корысти, и когда во время управления покойным графом Вязьмитиновым здешнею полициею многие из товарищей его составили себе состояние, …он жил на одном только жалованье и, следовательно, весьма был далёк от сего приобретения»153.

Когда Особенная канцелярия перешла в ведение Министерства внутренних дел, высоким покровителем и союзником фон Фока стал управляющий министерством князь В. П. Кочубей, один из «молодых друзей» императора Александра. Фон Фок однажды выразил готовность идти за князя на отсидку в Петропавловскую крепость! Неудивительно поэтому, что в развернувшейся в 1820-е годы борьбе либералов и консерваторов, Кочубея и Аракчеева, досталось и фон Фоку, который «свободомыслие почитал делом естественным и законным и скорее готов был вооружаться на противников его»154. Как вспоминал Греч: «В последние годы царствования Александра впал он в немилость по наговорам и козням Магницкого и других негодяев, старавшихся посредством его столкнуть графа Кочубея… Кочубей был так высок во всех отношениях, что пресмыкавшийся скаред не мог его достигнуть и ужалить; итак, взялись за исполнителей его дел, а именно за самого благородного из них — Максима Яковлевича фон Фока, и сгубили бы его непременно, если б не умер Александр». Фон Фок был даже привлечён по одному из дел на основании доноса ультраконсервативного попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого155.

Удалить фон Фока с важного поста не смогли, «но все дела по секретной части производились у Аракчеева и у военного генерал-губернатора графа Милорадовича. Эта секретная часть, занимаясь пустяками и ничтожными доносами, не понимала ни духа, ни желания публики и дала совершиться гнусному и пагубному взрыву 14 декабря 1825 года». К тому времени Комитет общей безопасности 1807 года захирел до того, что за весь мятежный 1825 год смог рассмотреть всего одно дело, а за предыдущий, 1824-й, — и вовсе ни одного156.

Об «отодвинутом» пятидесятилетнем фон Фоке вспомнили при новом царе, в дни работы следственного комитета. Именно там номинальный управитель Особенной канцелярии сблизился с Бенкендорфом157. «Человек добрый, честный и твёрдый» (так характеризовал фон Фока общавшийся с ним А. С. Пушкин158), с опытом работы да ещё со своей «командой», оказался очень кстати в деле обновления службы государственной безопасности. Не себя ли он имел в виду, когда писал Бенкендорфу: «Улучшение настоящего положения дел зависит, несомненно, от появления вновь на сцену старых служак. Посадите по одному из них в каждое из судебных учреждений и дайте им обеспеченное положение, и вы увидите, что относительно быстроты и правильности в ходе дел будет заметна перемена к лучшему… теперь всё хромает, всё запаздывает, потому что большинству новых чиновников недостаёт навыка и они часто грешат по незнанию дела»159?

Вместе с фон Фоком Бенкендорф зайялся разработкой подробной структуры нового ведомства. Ими была составлена записка «О делении на четыре экспедиции», из которой понятны основные направления деятельности Третьего отделения. Уже 14 июля (на следующий день после казни декабристов) записка эта была представлена Николаю Павловичу.

Первая экспедиция — самая важная и потому секретная — призвана была «заключать все предметы высшей наблюдательной полиции»: «…Наблюдение за общим мнением и народным духом; направление лиц и средств к достижению этой цели; соображение всех поступающих в сём отношении сведений и донесений; составление общих и частных обозрений; сведения подробные о всех людях, под надзором полиции состоящих, равно и все по сему предмету распоряжения; высылка и размещение лиц подозрительных и вредных». Важнейшими функциями Первой экспедиции были предупреждение «злоумышлений против особы государя императора» и обнаружение заговоров и тайных обществ. Основными методами работы предполагались сбор детальной информации о положении в России и за рубежом, состоянии общественного мнения, настроениях разных слоёв населения, а также надзор за государственными преступниками и подозрительными лицами.

Второй экспедиции предстояло наблюдать за религиозными сектами (особенно за старообрядцами), отслеживать их «направление», «дух» и «действия». По-видимому, такой объём работы показался невелик, и сюда же был добавлен сбор «известий об открытиях по фальшивым ассигнациям, монетам, штемпелям, документам и прочее», сведений об изобретениях, информации об учреждении и деятельности различных научных, культурных, просветительских и прочих обществ. Здесь же разбирались «тяжбы, просьбы и прошения» по семейным делам, поступавшие «на высочайшее имя». Наконец, в ведении этого подразделения была вся кадровая служба Третьего отделения: документация о его чиновниках от поступления до увольнения.

В дальнейшем в ведение Второй экспедиции были переданы места заключения государственных преступников: Алексеевский равелин Петропавловской крепости, Шлиссельбургская крепость, Спасо-Евфимиев монастырь в Суздале и Шварцгольмский арестный дом в Финляндии.

Третья экспедиция стала фактически органом контрразведки: здесь следили за пропуском иностранцев через границы и осуществляли контроль над перемещением их по губерниям России. Чиновники организовывали секретное наблюдение за поведением иностранцев и в случае неблагоприятных отзывов отвечали за высылку их из страны.?

На долю Четвёртой экспедиции Бенкендорф отвёл обязанность «заниматься всеми вообще происшествиями в государстве и составлением ведомостей по оным». Это означало, что сюда будет стекаться информация о крупных пожарах, грабежах, убийствах, а также о злоупотреблениях помещиками властью, с одной стороны, и крестьянских волнениях — с другой. Эта информация еженедельно сводилась в систематические таблицы и обобщалась160.

Среди подразделений Третьего отделения главной оставалась Первая экспедиция. Ей передавались все дела особого, государственного значения, даже если они должны были проходить по другим каналам.

При этом в представленном императору штатном расписании Бенкендорф отводил на всю Первую экспедицию только четверых служащих! В общее же число сотрудников отделения входили по три человека в остальных трёх экспедициях, начальник (Бенкендорф), управляющий (фон Фок), журналист, экзекутор и их помощник. Последние должности могут вызвать у современного читателя недоумение или быть неверно истолкованы. Журналист в то время — это вовсе не взятый на казённое довольствие бойкий сочинитель, предтеча «отдела по связям с общественностью», а, согласно словарю Даля, чиновник присутственного места, ведущий журналы текущих бумаг. Экзекутор же, вызывающий у многих ассоциации с «экзекуциями» и навевающий мрачный образ пыточной камеры и палача с закатанными рукавами, — это всего-навсего в переводе с латинского «исполнитель», ещё точнее — завхоз. У того же Даля «экзекутор — чиновник при канцелярии и присутственном месте, на котором лежат… хозяйственные обязанности».

Совершенно очевидно, что два начальника и 16 сотрудников, пусть даже самых опытных, не могли охватить своим вниманием всю гигантскую империю с пятидесятимиллионным населением.

Поэтому Бенкендорф предложил использовать в государственных целях военную организацию жандармов. Ещё в 1807 году, в трудные дни зимней кампании против Наполеона, ему приходилось применять драгунские части в качестве внутренних войск для поддержания дисциплины в тылу действующей армии. Затем уже в 1812-м с помощью драгун наводился порядок и в провинции, во время партизанских рейдов, и в покинутой Наполеоном Москве. У французов для подобной функции с 1791 года существовали специальные части — жандармы, «вооружённые всадники». Как писал Наполеон брату Жозефу 16 мая 1806 года, жандармерия — это «самый эффективный способ поддерживать в стране мир», это «надзор полувоенный, полугражданский, распространяющийся по всей территории и доставляющий самую точную информацию»161. Император ушёл в историю, а жандармерия осталась: во Франции периода Реставрации было признано, что это полезное учреждение должно сохраниться «как одна из наиболее надёжных гарантий порядка и внутреннего спокойствия»162. Франция стала образцом для подражания, так сказать, законодательницей мод и в полицейской сфере: так или иначе, практически все страны Европы, от Средиземноморья до Скандинавии, переняли революционное нововведение.

П. А. Вяземский передал историю о каламбуре великого князя Константина, впервые встретившего Бенкендорфа, одетого в жандармский мундир. Игра слов на русский непереводима, но смысл диалога довольно показателен. Окинув взглядом новый светло-синий мундир Бенкендорфа, Константин Павлович спросил:

— Savary ou Fouche? (Савари или Фуше?)

— Savary, honnete homme (Савари, порядочный человек), — отвечал Бенкендорф.

— Ah, ?а ne varie pas! («Ах, са не вари па», то есть «Да какая разница». — Д. О.), — последовала реакция Константина.

Вяземский поясняет далее: «Савари и Фуше были оба министрами полиции при Наполеоне I, причём Савари пользовался общим уважением, Фуше напротив»163.

Таким образом, идея использования жандармов для укрепления порядка не была изобретением Бенкендорфа — скорее, приспособлением к российским условиям общеевропейской тенденции. В качестве военной полиции жандармерия показала себя достаточно эффективно во время Наполеоновских войн. В России её учредителем стал главнокомандующий Барклай де Толли, подписавший 10 июня 1815 года приказ о создании в армии отдельных жандармских команд, отличавшихся от прочих войск характерной красной повязкой на рукаве. «Во всяком кавалерийском полку, — писал Барклай, — избрать по одному благонамеренному офицеру, знающему французский язык, которому дать из каждого эскадрона по одному унтер-офицеру и по пять рядовых, старослужащих и отличного поведения. Людям сим именоваться жандармами. В обязанности их будет блюсти порядок на марше, биваках, кантонир-квартирах, находясь позади войск; в сраженьях же составляют они цепь за войсками, препятствуют выходить мародёрам, которых обращают в свои места, а раненых отводят на места перевязок. Также могут быть употребляемы… для охранения деревень, господских домов и проч.»164. Вскоре жандармские команды стали формироваться из эскадронов Борисоглебского драгунского полка, который 27 августа 1815 года стал именоваться жандармским полком; его офицерам «по высочайшему повелению» стали выплачивать двойное жалованье. С того же времени жандармы получили мундиры, шинели и «фуражные шапки» «светло-синего», как указано в приказе войскам, цвета.

В гвардии в том же году был сформирован свой жандармский полуэскадрон. Параллельно шло создание жандармских команд из частей корпуса внутренней стражи — это была конная полиция, род внутренних войск. Они употреблялись губернской администрацией «при поимке воров и разбойников, в случае неповиновения власти, при взыскании податей и недоимок».

Всего же к 1826 году в России насчитывалось 59 жандармских частей и подразделений, различающихся и по численности, и по назначению. Большинство из них (за исключением гвардейского полуэскадрона) 12 июля 1826 года перешло в ведение Бенкендорфа. Как сообщал «господину генерал-адъютанту и кавалеру» Бенкендорфу начальник Главного штаба И. И. Дибич, «государю императору угодно было назначить ваше превосходительство шефом жандармов. Посему все жандармы, как гвардейские, так и при армиях, и при отдельном Литовском и Сибирском корпусах и внутренней страже состоящие, поступают под непосредственное начальство ваше»165. Правда, ещё почти год длилось обустройство жандармской службы на новых основаниях.

Бенкендорф занялся изучением состояния жандармского вопроса всерьёз: из Главного штаба ему поставлялись «все выписки разных постановлений, до жандармов относящихся»; он специально затребовал себе «Положение жандармского полка и образования жандармов Царства Польского» 1816 года166. Однако ещё до выработки нового Положения Бенкендорф издал приказ, согласно которому все командиры «жандармского полка и команд» обязаны были «с первой почтою» доносить своему начальнику «обо всех происшествиях, случившихся как в вверенных им частях, так и в местах их квартирования или о которых дойдут до них сведения… О тех же, которые им покажутся особенно заслуживающими внимания, надписывать на конверте „в собственные руки“».

Окончательно новый корпус жандармрв был учреждён 28 апреля 1827 года. Специальное «Положение о корпусе жандармов» создавало из разрозненных команд единую централизованную организацию с общим руководством и местными округами во главе с жандармскими генералами. Эти округа покрывали по восемь — одиннадцать губерний и делились на четыре — шесть отделений, возглавляемых офицерами в чинах от майора до полковника. Роль жандармского офицера в губернии Бенкендорф ставил очень высоко, приравнивая её к роли полномочного царского посланника, сопоставимого с послом в Лондоне, Вене, Берлине или Париже167.

В Санкт-Петербург, Москву, Киев и Финляндию были назначены специальные офицеры, в обеих столицах дополнительно расквартировано по жандармскому дивизиону. Жандармский полк и гвардейский полуэскадрон сохранили свои обязанности по поддержанию порядка исключительно в армии. Так немногочисленное Третье отделение получило в своё распоряжение не только военную силу, но и разветвлённую информационную сеть. К концу 1828 года численность жандармов составила 4278 человек, в том числе три генерала, 201 офицер, 3617 нижних чинов, 457 нестроевых168.

Цифры эти стоят того, чтобы на них остановиться. Западные исследователи, сравнивающие численность соответствующих европейских и российских органов безопасности, считают, что 4500 человек было явно недостаточно для России, особенно с учётом гигантских просторов империи169. Это заметно, например, на фоне Франции, где уже в первой четверти XIX века численность жандармов превышала десять тысяч человек, а в 1852 году (когда корпус жандармов в России вырос почти до пяти тысяч человек) составила более пятидесяти тысяч.

Однако в России был подготовлен и «альтернативный» проект, предполагавший устроить куда более могущественные силы государственной безопасности. Это был проект казнённого декабриста Павла Пестеля, его «Русская правда» — утопическое описание желаемой «свободной» России, иногда именуемое в литературе «программным документом». Рассуждая о будущем устройстве страны, Пестель и его единомышленники, «представляя себе живую картину всего счастия, коим бы Россия… тогда пользовалась, входили… в такое восхищение и, сказать можно, восторг», что «готовы были не только согласиться, но и предложить всё то, что содействовать бы могло к полному введению и совершенному укреплению и утверждению сего порядка вещей»170. Одной из непременных составляющих такого восхитительного будущего было введение диктатуры временного правления на ближайшие 10–15 лет с обязательным подкреплением её мощной тайной полицией, названной «Вышним благочинием». Для Пестеля было совершенно очевидно, что «тайные розыски или шпионство суть… не только позволительное и законное, но даже надёжнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим Вышнее благочиние поставляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели» — охраны правительства «от опасностей, могущих угрожать образу правления, настоящему порядку вещей и самому существованию гражданского общества и государства». «Сия необходимость происходит от усилий зловредных людей содержать свои намерения и деяния в самой глубокой тайне; для открытия которой надлежит употребить подобное же средство, состоящее в тайных розысках».

Пестелева схема предполагала совершенно спрятать от общества всю систему государственной безопасности: «Вышнее благочиние требует непроницаемой тьмы, и потому должно быть поручено единственно Государственному главе сего приказа, который может оное устраивать посредством канцелярии, особенно для сего предмета при нём находящейся. Государственный глава имеет обязанность учредить Вышнее благочиние таким образом, чтобы оно никакого не имело наружного вида и казалось бы даже совсем не существующим; следовательно, образование канцелярии по сей части должно непременно… быть предоставлено Главе и никому не быть известно, кроме ему одному и верховной власти»171. Инструментом «Вышнего благочиния» должны были стать «вестники тайных розысков», то есть секретные агенты, собирающие «тайные сведения» относительно «правительства, народа и иностранцев».

Расчёты численности необходимого для поддержания порядка корпуса жандармов проводились Пестелем на протяжении всего его «законотворчества». В его бумагах постоянно встречаются подробные вычисления, распределявшие блюстителей порядка по всей стране. Пестель прикидывает, зачёркивает, прибавляет — и итоговая цифра постоянно растёт. «Для составления внутренней стражи, — пишет Пестель в бумагах 1817–1819 годов, — думаю я, что 50 000 жандармов будут для всего государства достаточны». Через пару лет количество вырастает до 62 900 человек, а в варианте 1823 года ещё почти удваивается и составляет уже 112 900 жандармов172. В реальности за 90 лет, к кануну революции 1917 года, Отдельный корпус жандармов «разросся» только до 15 718 человек173.

Сравним цифры: декабрист и революционер Пестель предлагал 112 900; охранитель и консерватор Бенкендорф — учредил 4278!

После такого сопоставления «анекдот» из коллекции исторических парадоксов Юрия Борева оказывается не гротескным преувеличением действительности ради красного словца, а её скромным преуменьшением: «У шефа Третьего отделения было пять тысяч тайных агентов. Декабрист Пестель предполагал, когда он и его товарищи захватят власть, они создадут тайную полицию из пятидесяти тысяч человек»174.

Чего же ждал Бенкендорф от своих сотрудников? Его идеал службы государственной безопасности вырисовывается в инструкциях, выданных жандармским офицерам. Поначалу они касались конкретных поручений, но вскоре были размножены, розданы чиновникам центрального аппарата службы и разосланы по губерниям в качестве руководства к действию175.

Инструкции считались конфиденциальными, однако, хоть и с трудом, достать их было можно176 — и они стали известны довольно широко. Василий Туманский, хороший знакомый Пушкина, писал тому из Одессы: «У нас теперь жандармы… Инструкцию, циркулярно им данную от Бенкендорфа, вероятно, вы имеете в Москве. Мне в ней очень нравится статья о наблюдении за нравами и вообще о поведении молодых людей»177. Вскоре и Ф. В. Булгарин не преминул отметить в своём обзоре общественного мнения в 1827 году: «Инструкция разошлась по рукам и служит доказательством любви государя к порядку и благу России… Добрые люди и особенно народ, бедное дворянство, купечество, крестьяне и хорошие чиновники радуются, что есть власть, наблюдающая оком самого государя над исполнением обязанностей»178.

Жандармские офицеры, направляемые в провинцию, должны были прежде всего обращать «особенное внимание на могущие произойти без изъятия во всех частях управления и во всех состояниях и местах злоупотребления, беспорядки и закону противные поступки» и «наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьей-либо властью или преобладанием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных». При этом целью работы эмиссаров Бенкендорфа, по его мнению, был не сбор компромата на местные власти, неспособные навести порядок, а наоборот, тесное взаимодействие с губернским начальством. Именно поэтому Бенкендорф напоминал: «Прежде, нежели приступите к обнаружению встретившихся беспорядков, вы можете лично сноситься и даже предварять начальников и членов тех властей или судов или те лица, между коих замечены вами будут незаконные поступки, и тогда уже доносить мне, когда ваши домогательства будут тщетны, ибо целью вашей должности должно быть прежде всего предупреждение и отстранение всякого зла. Например, дойдут ли до вашего сведения слухи о худой нравственности и дурных поступках молодых людей, предварить в том родителей или тех, от кого участь их зависит, или добрыми вашими внушениями старайтесь поселить в заблудших стремление к добру и возвести их на путь истины прежде, нежели обнаружатся гласно их худые поступки пред правительством».

Бенкендорф не сомневается в том, что его сотрудникам «свойственны благородные чувства и правила», поэтому приобрести на местах «уважение всех сословий», по его мнению, им не составит труда. («Если жандарма не любят, он бесполезен», — замечал деятельный сотрудник Бенкендорфа Э. И. Стогов179.) Шеф жандармов задавал своим подчинённым правила поведения: «Обязанностью вашей будет стараться приобрести к себе как благорасположение всех господ начальников гражданских и военных, так равно уважение и доверие всех сословий; приличной покорностью и чинопочитанием к особам вас старшим, благородным и приветливым обращением с равными вам, ласковым и снисходительным обхождением со всеми прочими сословиями вы, конечно, достигнете общего уважения и доверенности к себе и тем поставитесь в возможность выполнять возлагаемую на вас обязанность с успехом, соответственным цели назначения вашего»180.

Генерал надеялся, что при таком обращении в жандармском офицере «всякий увидит чиновника», который «может донести глас страждущего человечества до престола царского и беззащитного и безгласного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора»181.

«Донести глас» — выражение, объединившее такие непохожие термины, как «донос» и «гласность». Интересно сравнить его с мнением на этот счёт редакции либерального «Вестника Европы», опубликовавшего в 1872 году «Записки жандарма» А. М. Ломачевского. «Орудием искусственной гласности, при полном отсутствии гласности естественной, и являлся так называемый „голубой мундир“», — говорилось в предисловии к тексту мемуаров182.

«Искусственная гласность», обходящаяся без информирования общества, — это крупный проект, предложенный консерватором, а потому направленный не’на переустройство общества, а на оздоровление его при существующем устройстве. Он соответствовал политической линии императора Николая, внушённой ему Карамзиным, требовавшим от монархов «более мудрости хранительной, нежели творческой». Польза «гласности» — в передаче необходимой информации всем, кто имеет отношение к принятию властных решений. При демократии она через средства массовой информации должна доходить до всех обладателей политических прав; при самодержавии получать все нужные сведения должны император и его администрация. Остальные, для собственного блага и спокойствия, могут жить в неведении. Как позже объяснял А. И. Герцену «правая рука Бенкендорфа» JI. В. Дубельт, «у нас не то, что во Франции, где правительство на ножах с партиями, где его таскают в грязи; у нас управление отеческое, всё делается как можно келейнее… Мы выбиваемся из сил, чтоб всё шло как можно тише и глаже»183.

Напрашивается параллель между «искусственной гласностью» Бенкендорфа и секретными комитетами той же эпохи, разбиравшими проблему крепостного состояния в России, тем более что именно Бенкендорфу принадлежит известная фраза об отмене крепостного права, повторённая затем 30 марта 1856 года Александром И: «Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнётся снизу, от народа». Как не провести параллели между политическим консерватизмом и консервативным лечением, то есть таким, которое прежде всего не навредит? Секретность «крестьянских» комитетов и высшей полиции казалась средством, подобранным именно для такого лечения.

Я. А. Гордин, один из немногих современных историков, постаравшихся объяснить, а не заклеймить стремление Бенкендорфа создать тайную политическую полицию, пишет об этом так: «Бенкендорф был человеком неглупым и понимавшим неблагополучие в стране. Но он считал возможным поправить положение созданием добросовестной карательной организации, свободной от коррупции и тупости… Бенкендорф хотел идти и пошёл по одному из путей, указанному Петром Великим, — по пути усложнения аппарата контроля: фискалы, обер-фискалы, гвардейские сержанты в роли личных эмиссаров, контролирующие фискалов… Бенкендорф хотел идти и пошёл вместе с Николаем по пути наслоения всё новых и новых бюрократических пластов, подавляющих своей тяжестью, разветвлённостью и всепроникаемостью любую дворянскую оппозицию»184.

Судя по инструкциям, «карательная» сторона организации была необходимой, но не довлеющей. Бенкендорф справедливо полагал, что болезнь общества, как и любую болезнь, проще предупредить, нежели лечить. «Сколько дел беззаконных и бесконечных тяжеб посредничеством вашим прекратиться может, — обращался он к своим сотрудникам, — сколько злоумышленных людей, жаждущих воспользоваться собственностью ближнего, устрашатся приводить в действие пагубные свои намерения, когда они будут удостоверены, что невинным жертвам их алчности проложен прямой и кратчайший путь к покровительству Его Императорского Величества!» При этом инструкции подчёркивали: «Вы не должны ни под каким видом вмешиваться ни в какие действия и распоряжения присутственных мест и начальства как по гражданской, так и по военной части. Вы должны избегать, напротив, всякого вида соучастия и влияния на производство дел и на меры, местными начальствами предпринимаемые… Если дойдёт до вас сведение о каком-либо противозаконном поступке и вы в справедливости оного совершенно удостоверитесь, то можете предварить о том словесно или посредством записки того начальника, до коего обстоятельство сие касаться будет; сим вы подадите ему способ отвратить возникшее зло или даже предупредить оное. На сей-то конец должно вам поставить себя на такую ногу, чтобы все местные начальства вас уважали и принимали бы извещения ваши с признательностью». Использование силы, в том числе при содействии местного гражданского и военного начальства, разрешалось только в «самонужнейших» случаях185.

На долю «силы», то есть нижних чинов жандармского корпуса, приходилось (согласно суммировавшему их обязанности «Положению о корпусе жандармов» 1836 года):

«1) приведение в исполнение законов и приговоров суда…

2) …поимка воров, беглых, корчемников, преследование разбойников и рассеяние запрещённых законом скопищ;

3) …усмирение буйства и восстановление нарушенного повиновения;

4) …преследование и поимка людей с запрещёнными и тайно провозимыми товарами;

5) …препровождение необыкновенных преступников и арестантов;

6) сохранение порядка на ярмарках, торжищах церковных и народных празднествах…»186

Такой круг повседневных обязанностей пересекался с заботами местной земской полиции и, хотя был рассчитан на помощь провнциальным властям, зачастую вызывал трения с ними.

Но как бы то ни было, система государственной безопасности, достаточно совершенная (по крайней мере, с точки зрения Бенкендорфа и фон Фока), была построена. Стоял только вопрос о том, как она поведёт себя при соприкосновении с действительностью русской жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.