Коко открывает «простых людей»

Коко открывает «простых людей»

Одиночество все более тяготило ее. Зачем терпеть дурное настроение Коко Шанель, если она уже не диктует законы в мире моды? Тени, призраки вокруг ее стола не доносили до нее эхо ее монологов.

К этому времени относится повышение в чине ее метрдотеля Франсуа Мироне, нормандца, сына крестьянина из Кобура, толстяка с внешностью мюнхенского монаха (изобретателя крепкого пива, продающегося во время Карнавала). Я заметил, что она задает ему множество вопросов, когда он в белой куртке и перчатках подает на стол. Она пользовалась им, как записной книжкой. Хотя память не часто изменяла ей.

В один прекрасный день появился новый метрдотель.

— Франсуа занимается теперь украшениями, — объяснила Коко.

Она поручила ему убрать комнату, оставленную в беспорядке ее покойной сотрудницей. Придя посмотреть, хорошо ли он выполнил работу, Коко застала Франсуа, склонившимся над тремя колье.

— Вы их сделали сами?

Коко изобразила Франсуа, скромного, застенчивого, который, покраснев, отвечал:

— Да, Мадемуазель, это меня забавляет.

— Но это очень хорошо, Франсуа, продолжайте!

И объясняла:

— Я знала после того, как посетила его квартиру, что у него хороший вкус.

Квартиру, которую она ему предоставила.

— Меня к этому обязал закон, — говорила она.

Однажды вечером… Какая изумительная сцена!

Она ужинала одна на рю Камбон. Она все чаще и чаще бывала одна. Я не могу есть, если одна, если не с кем поговорить.

— Франсуа…

— Мадемуазель…

— Снимите перчатки, переоденьтесь и садитесь за стол.

Вот что произошло за несколько лет до ее смерти. В Нью-Йорке шла оперетта «Коко». Она зарабатывала горы денег.

— Снимите перчатки, Франсуа.

Она была одна за столом, есть ей не хотелось, у нее была потребность говорить; чтобы продолжать существовать, ей оставалось только есть и говорить, говорить и есть. Хороня день за днем свою жизнь, она кончила тем, что погружалась в пустоту.

— Снимите перчатки, Франсуа, переоденьтесь и садитесь за стол.

А мне дала потрясающее объяснение:

— Я не нуждаюсь в двух метрдотелях.

С тех пор рядом с ней постоянно видели Франсуа, готового поддержать ее, когда она поднималась по лестнице, молча сидящего позади нее в большом салоне, когда она готовила коллекцию, иногда подающего ей пилюлю и стакан воды. Ее «компаньон». Он сопровождал ее в Лозанну; обедал и ужинал с ней во время поездок, а потом и в «Рице».

— Не окажет ли нам месье Франсуа честь поужинать с нами?

— Нет, Мадемуазель, сегодня вечером у меня есть работа.

Он говорил так, потому что сегодня с ней ужинал я. Она не была одна.

Он держал в руках два одинаковых ожерелья, одно из настоящих, другое из фальшивых рубинов. Она ошиблась, приняв настоящие камни за фальшивые. И улыбнулась:

— Значит, это колье подарил человек, не имевший ни малейшего права делать мне такие дорогие подарки. Но он мне возразил: «Я купил это по случаю, купил его для вас, вы не можете не принять его».

И, обращаясь к Франсуа:

— Я не стала упрямиться…

Это было в марте 1970 года. Я несколько недель не был у нее. Коко не упрекала и не сердилась на меня.

— Мне так приятно разговаривать с вами, — сказала она. — Не покидайте меня так надолго.

Она молила:

— Не бросайте меня.

Чтобы завлечь меня, она вспоминала свои дебюты более подробно, чем обычно.

— Мне рекомендовали модистку. Я наняла ее. Через неделю я уже умела больше, чем она, потому что хотела научиться. У меня была страсть учиться.

Я так же люблю учить других тому, что умею сама. Занималась этим всю жизнь и делаю это и сейчас с Франсуа, который слушает меня. Там, внизу, они не слушают меня и поэтому не запоминают ничего из того, чему бы я так хотела научить их.

Она рассказывала о своем первом платье:

— Старое джерси, я разрезала его спереди, чтобы не надо было надевать через голову.

Она изображала, как она резала, как влезала в рукава, как застегивала:

— Здесь я пришила тесьму.

Она держала борт своего жакета между большим и указательным пальцами, скользящими сверху вниз по бордюру. Это ее жизнь текла между пальцами.

— А сюда пришила воротничок и бантик.

Она надела канотье на голову:

— Я покупала колпаки в Галери Лафайет, сначала купила один, потом шесть, а потом целую дюжину. Мне повезло. Я появлялась с известными людьми. На меня обращали внимание. Все восхищались: где вы нашли такую шляпу? кто сшил это платье?

Она смеялась, вновь проживая счастливые, безоблачные дни.

— Могу продать вам это платье, раз оно вам так нравится.

— Сколько оно стоит? Сколько вы за него хотите?

— Не знаю. Я должна справиться.

Так все просто получилось. Она улыбалась, оправляя юбку на коленях.

— Я сразу продала десять, двадцать платьев и множество шляп, и вот, мой дорогой, как видите, я построила свое состояние на старом джерси.

Появляется Франсуа, без пиджака, с расстегнутым воротничком, с галстуком, сбившимся набок, с брюхом, нависшим над поясом брюк. Он собрался ухо дить:

— Я позвоню вам завтра, Мадемуазель? В половине двенадцатого?

— Вы придете в «Риц», Франсуа, если будет хорошая погода, мы поедем завтракать куда-нибудь на Сен-Жермен.

Он уходит улыбающийся, такой надежный и успокоенный тем, что с ней остаюсь я. Она не одна.

— Вы не находите, что он пополнел? — спрашивает Коко, описывая жестом брюхо над поясом. — Он на днях поедет в Швейцарию. Там потеряет три кило.

Она дает ему книги.

— Он читает их. Иначе он бы сказал мне: «Мадемуазель, не давайте мне книги, я все равно не читаю их». Ах, как спокойно и легко с простыми людьми. Они такие, какие есть, ничего не изображают из себя, естественные, совсем не похожи на парижан, этих лгунов, предателей и сволочей.

Она не знала жену Франсуа. Ей бы хотелось познакомиться с его матерью.

Она только что ездила с ним смотреть для него новую квартиру в доме, который строился. Но все уже было продано американцам. Какая жалость! Франсуа всего за десять минут на своем маленьком автомобиле мог бы добраться до рю Камбон.

— Я говорила Франсуа: я бы вам одолжила немного денег. Вы бы мне их потом вернули или не вернули, не имеет значения.

Однажды в воскресенье она приехала с Франсуа на ипподром в Сен-Клу. Чтобы отдохнуть. Чтобы посидеть на траве. Вдохнуть весеннего воздуха, погреться на солнце.

— Не хотела, чтобы меня видели, я не была одета для скачек, но у людей есть эти штуки (бинокли), чтобы следить за лошадьми, меня увидели и сразу все заговорили: «Здесь Мадемуазель Шанель! Смотрите, Мадемуазель Шанель!». И вот появляются лошади. Я узнаю свои цвета. А я даже не знала, что сегодня бежит моя лошадь. Она приходит первой. Естественно, все решили, что я поэтому и приехала. А ведь на самом деле просто хотела подышать свежим воздухом. Я сказала Франсуа: «Так как хорошая погода…».

Она ставила на трех первых лошадей. Не крупно. Три франка или немного больше, если пробовала разные комбинации.

— Для меня играет консьерж «Рица». Еще одно преимущество жизни в отеле.

Скачки, лошади, Руаллье, Бальсан, ее двадцать лет.

— Вы, конечно, этого не знаете, но надо, чтобы лошади много ходили. Для этого существовали специальные конюхи, которые прогуливали лошадей. Все они хотели стать жокеями. Я учила их ездить верхом. Один из них боялся, плакал. Я говорила ему: мальчик, перестань плакать, я научу тебя, не бойся ничего, ты сумеешь все, я научу тебя скакать, и твоя мама будет очень довольна.

Мне казалось, что она говорила с маленьким мальчиком, которого ей так хотелось иметь. Совсем маленькое личико, запавшие, блестящие, молящие глаза, голос, более обычного хриплый:

— Кем бы я стала? Что бы делала? Вы знаете, что я уже совсем не выезжаю. Все просят у меня денег, люди думают, что я существую для того, чтобы давать деньги. По ночам в постели спрашиваю себя: почему ты такая дуреха? Почему не бросаешь все это? Почему не уезжаешь из этой страны, где у тебя слишком много работы?

Разумеется, она готовила новую коллекцию.

— Я почти закончила с платьями, потому что это делается само собой, достаточно булавок, чтобы справиться. Но костюмы — это настоящая конструкция. И они это называют маленькие костюмы-шанель. Мне это надоело!

Молча сидя позади нее, Франсуа протягивал ей таблетку витамина.

— Если я не проглочу ее, то ночью проснусь от судорог и должна буду немедленно встать.

Она снова поправляет все модели. Крр! Крр! Разрывает по швам, удлиняет, укорачивает на долю сантиметра.

— Это все меняет, Мадемуазель!

Она поднимает глаза. Велит добавить ткани.

— Становится слишком бедно, — объясняет она, — отдает магазином.

Всеми этими магазинами, которые повсюду открываются в Париже.

— Для зимы нужен мех. Не люблю злоупотреблять им. Это дорого, но нужно.

Она ограничивала свои расходы.

— Чем больше денег, тем лучше. И всегда надо оставлять немного на развлечения.

Она еще раз сформулировала фундаментальную аксиому своей жизни: для независимости никогда не может быть чересчур много денег. Она еще раз доказала это, сорвав планы тех, кто хотел ее низложить.

В эти трудные годы добрый гений покинул ее. Она стойко держалась, благодаря своим миллиардам в Швейцарии, в своей укрепленной башне; какая артиллерия могла ее оттуда выбить? «Раз у меня есть деньги, я права». Это же убеждение питает упорство многих других миллиардеров.

Ее монологи, однако, часто, казалось, уводили в сторону. Как мог я не вздрогнуть, не подскочить от неожиданности, когда однажды она от денег перешла к этим-женщинам-которых-некоторые-клиенты-«Рица»-приглашают-в-свои-номера.

— Это грязно, гнусно.

Она изображала консьержа, ворвавшегося в апартаменты клиента, чтобы выгнать эти создания:

— Мадам, уходите, вы находитесь в «Рице».

Что питало ее негодование?

— Я бы выставила господ, которые принимают у себя этих женщин.

Можно только гадать, что таил в себе такой взрыв. Когда она оставалась наедине с собой, настоящей, на кого она перекладывала ответственность за этот маскарад? Из-за кого не захотела она оставаться сама собой? Думаешь о Бальсане, Мулене, Руаллье. Но до этого, но раньше? Если, как я предполагаю, Мадемуазель Шанель будет еще долго занимать любителей тайн и загадок, то круг понемногу сузится, круг теней, окружавших ее отрочество. Обнаружится ли тогда истина?

Надо вспомнить то, что она говорила:

— Люди, имеющие легенду, — сами эта легенда.

Ради своей легенды она изгнала из своей жизни мужчин, которым в разные моменты по разным причинам, иногда из-за денег, иногда из-за чувства, была чем-то обязана. Она хотела помнить только тех, кому сама что-то дала. И среди них самого богатого из всех — герцога Вестминстерского, которого могла позволить себе любить без расчета, абсолютно бескорыстно, даже если он не вызывал в ней большой страсти. «У нее секс был в голове», — утверждал один из ее любовников.

Однажды она сказала мне:

— Я очень люблю вашу книгу о Моисее, потому что в ней нет секса.

Это заставило смеяться нас обоих.