IV Шантиникетон

IV

Шантиникетон

Из Раджкота я направился в Шантиникетон. Учащиеся и преподаватели осыпали меня знаками внимания. Прием был изумительным сочетанием простоты, изящества и любви. Здесь я впервые встретился с Какасахибом Калелкаром.

Тогда я не знал, почему Калелкара называли «Какасахиб».

Оказалось, адвокат Кешаврао Дешпанде, с которым мы были друзьями в период пребывания в Англии, руководивший школой в княжестве Барода под названием «Ганганат Видьялайя», давал учителям родовые имена, стараясь создать в Видьялайе семейную обстановку. Адвоката Калелкара, в то время учителя, стали называть «Кака» (буквально — дядя со стороны отца), Пхадке называли «Мама» (дядя со стороны матери), а Харихар Шарма получил имя «Анна» (брат). Другим тоже дали соответствующие имена. Впоследствии к этой «семье» присоединились Ананд (Свами) в качестве друга Каки и Патвардхан (Anna) — в качестве друга Мамы. Все они с течением времени стали моими товарищами по работе. Самого адвоката Дешпанде обычно называли «Сахиб». Когда Видьялайя пришлось распустить, «семья» также распалась, но ее члены никогда не порывали духовных связей и не забывали своих прозвищ.

Стремясь накопить опыт, Какасахиб работал в различных организациях, и когда я приехал, он оказался в Шантиникетоне. Чинтаман Шастри, принадлежавший к тому же братству, также был там. Оба преподавали санскрит. Колонистам из Феникса было отведено в Шантиникетоне отдельное помещение. Во главе колонии стоял Маганлал Ганди. Он взял на себя наблюдение за строгим выполнением всех правил фениксского ашрама. Я видел, что благодаря своему любовному отношению к людям, знаниям и настойчивости он пользовался большим влиянием во всем Шантиникетоне.

В то время там жили Эндрюс и Пирсон. Из бенгальских учителей мы довольно тесно сошлись с Джагаданандбабу, Непалбабу, Сантошбабу, Кшитимоханбабу, Нагенбабу, Шарадбабу и Калибабу.

По своему обыкновению я быстро подружился с преподавателями и учащимися и повел с ними речь о самообслуживании. Я сказал преподавателям, что если и они и учащиеся откажутся от услуг наемных поваров и сами станут варить себе пищу, то учителям это даст возможность следить за ее приготовлением в интересах морального состояния и физического здоровья учеников, а ученики получат наглядный урок самообслуживания. Некоторые лишь качали головами, другие же полностью одобрили мою мысль. Ученики приветствовали эту идею, вероятно, вследствие инстинктивного влечения ко всему новому. Мы решили проделать такой опыт.

Когда я попросил Поэта высказать свое мнение, он сказал, что не возражает, если учителя согласны. Обращаясь к мальчикам, он сказал:

— Опыт этот — ключ к свараджу.

Пирсон не жалел себя, стремясь успешно провести опыт. Он с жаром принялся за дело. Одной группе было поручено резать овощи, другой — очищать зерно и т. п. Нагенбабу вместе с другими принялся за уборку кухни и остальных помещений. Я был рад видеть, как они работают с лопатами в руках.

Трудно рассчитывать, чтобы сто двадцать пять учеников и преподавателей, начав заниматься физическим трудом, сразу почувствовали себя как рыба в воде. Ежедневно происходили споры. Некоторые очень скоро уставали. Но Пирсон был неутомим. Его то и дело можно было видеть на кухне или около нее. Когда он чистил кухонную посуду, группа учащихся играла на ситаре, чтобы работа не казалась слишком скучной. Все как один работали с энтузиазмом, и Шантиникетон превратился в хлопотливый муравейник.

Стоило только начать вводить такие новшества в нашу жизнь, как они повлекли за собой дальнейшие изменения.

Сразу по прибытии колонисты из Феникса стали не только сами работать на кухне, но и чрезвычайно упростили пищу. Все приправы были изъяты. Рис, дал, овощи и даже пшеничная мука варились все сразу в одном котле. Учащиеся Шантиникетона завели у себя такую же кухню с целью реформировать бенгальскую. Ее обслуживали сами учащиеся и один два учителя.

Через некоторое время, однако, все эти работы были прекращены. Я считаю, что знаменитая школа ничего не потеряла от того, что проделала опыт, а учителя, несомненно, извлекли из него для себя некоторую пользу.

Я предполагал задержаться в Шантиникетоне, но судьба судила иначе. Не прожил я там и недели, как пришла телеграмма из Пуны о смерти Гокхале. Шантиникетон погрузился в траур. Все его обитатели пришли ко мне выразить свое соболезнование. Мы собрались в храме, чтобы оплакать национальную утрату. Это была торжественная церемония. В тот же день я с женой и Маганлалом выехал в Пуну. Остальные остались в Шантиникетоне.

Эндрюс сопровождал меня до Бурдвана.

— Считаете ли вы, что наступит время для сатьяграхи в Индии? И если это так, то когда это произойдет? — спросил он меня.

— Трудно сказать, — ответил я. — Я лично ничего не буду предпринимать в течение года, поскольку Гокхале взял с меня слово поездить по Индии, чтобы накопить опыт, и я не буду высказываться по общественным вопросам до тех пор, пока не закончится этот испытательный срок. Но и по истечении года я не стану торопиться выступать и высказывать свое мнение. Во всяком случае, не думаю, что возникнет повод для сатьяграхи в течение, по крайней мере, пяти лет.

Следует отметить в этой связи, что Гокхале подсмеивался над некоторыми моими мыслями, высказанными в «Хинд сварадж».

— После года пребывания в Индии ваши воззрения изменятся, — говорил он.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.