II. Восстание народов. 1809

II. Восстание народов. 1809

«Вся Европа восстанет на него. Чем крепче он сковал народы, тем страшнее будет взрыв. Верьте мне: если мы только продержимся, Франция падет, истощенная своими победами». Это говорил в 1806 году, после Иены, прусский генерал Блюхер, будущий победитель под Ватерлоо. [788] Взрыв произошел раньше, чем Блюхер, может быть, думал.

Чтобы замкнуть кольцо Европейской блокады, от Гибралтара до Вислы, Наполеону нужно было захватить Испанию. Судя по быстроте и легкости, с какою генерал Жюно, в 1807 году, занял Португалию, император думал, что так же быстро и легко удастся ему занять весь Полуостров. Что, получив одну половину наследства – Францию – от французского дома Бурбонов, он имеет право и на другую половину – Испанию – от Бурбонов испанских,– в этом уверил его Талейран-Мефистофель.

В марте 1808 года корпус Мюрата, под предлогом помощи генералу Жюно в Португалии, входит в Испанию и вступает в Эскуриал-Мадрид, где положение дел такое смутное, что для французских носов уже пахнет жареным.

Принц Астурийский, Фердинанд, наследник престола, ненавидит первого министра, Годоя, «князя Мира», темного проходимца, который, сделавшись фаворитом королевы, овладел через нее старым, почти выжившим из ума, королем Карлом IV, разоряет страну и бесчестит королевский дом. Из-за Годоя происходят ссоры сына с отцом и матерью, которые приводят, наконец, к настоящей гражданской войне. В Аранжуеце вспыхивает восстание в пользу наследника; он обьявлен королем под именем Фердинанда VII; князь Мира посажен в тюрьму, едва не убит, и старый король сам отрекается от престола в пользу сына.

15 апреля 1808 года Наполеон едет в замок Маррак, у Байонны, чтобы следить вблизи за испанскими делами, и приглашает туда весь королевский дом Испании – сына, отца, мать и любовника. Все они жадно кидаются к нему, в надежде, что он их рассудит. Но 2 мая происходит в Мадриде новое восстание против французской оккупационной армии. Мюрат угашает его в крови: тысяч пятнадцать повстанцев избито мамелюками.

В то же время Наполеон в Байонне лишает Фердинанда короны, под предлогом, что мадридское восстание – дело рук его приверженцев, и предлагает вернуть ее старому королю. Тот от нее отказывается. Это Наполеону только и нужно.

Фердинанд заточен в Валенсей, Карл – в Компьен. Испанский престол свободен. Император возводит на него брата своего Иосифа, а зятя, Иохима Мюрата,– на престол Неаполитанский. «Снял корону с одного, нахлобучил ее на другого, и оба короля разошлись, каждый в свою сторону, как два новобранца, обменявшиеся шапками»,– говорит Шатобриан. [789]

«Совершилось беззаконнейшее похищение короны, какое только знает современная история,– возмущается генерал Марбо. – Предложить себя посредником между отцом и сыном, чтобы заманить обоих в ловушку и ограбить,– это была гнусность и злодейство, которые заклеймила история и не замедлило наказать Провидение». [790] В этом возмущении Марбо видно благородное сердце его и плохая политика: увы, современная история знает множество больших злодейств, награжденных людьми и Провидением не наказанных, по крайней мере, здесь, на земле.

Талейран-Мефистофель – «навоз в шелковом мешке», как называл его в лицо Наполеон [791],– торжествует; накинул-таки петлю на идею императора: бесконечно умный человек впутается в бесконечно глупую историю; по уши залезет в грязь и в кровь. Миром будет владеть Наполеон, а Наполеоном – Талейран.

Сам император, впрочем, судит себя так строго, что надо быть Тэном, чтобы бить лежачего. «Сознаюсь, я очень плохо принялся за это дело; слишком очевидной оказалась безнравственность, несправедливость – слишком циничной, и все это имеет вид прескверный, потому что я потерпел неудачу: покушение, благодаря этому, представилось во всей своей безобразной наготе, без того величия и тех многочисленных благодеяний, которые я замышлял. Эта злополучная война меня погубила...» – «язва эта меня изъела». [792]

После Байонского «злодейства» пламя восстания, угашенное в крови на Мадридских улицах, вспыхивает с новою силою уже по всей Испании. Вся она покрывается сетью повстанческих полуразбойничьих, полугероических шаек – герилла (guerilla). Нож и пуля сторожат французского солдата из-за каждого угла. «Очень легко разбить испанцев, но победить их невозможно, потому что невозможна никакая с ними правильная война». Дух народа – вот враг невидимый, неуловимый, вездесущий. «Становясь длительной, такая война разлагает войско и закаляет народ». [793]

Днем и ночью сто тысяч изуверов-монахов проповедуют священную войну «двенадцати миллионам вшивых и гордых нищих». [794] «В Наполеоне – два естества, человеческое и дьявольское». [795] «От кого он происходит? – От греха. – Грех ли убить француза? – Нет, небесное блаженство – награда тому, кто убивает этих собак-еретиков». Таков Патриотический Катехизис испанских монахов.

Никаких «благодеяний» Наполеона не желают испанцы – ни короля Иосифа, ни Жан-Жака Руссо, ни «прав человека и гражданина», ни Кодекса, ни даже «золотого века» с оккупационной армией; предпочитают жить по старине «гордо и вшиво». Дикая тропинка в Сиэрра-Морене, где пахнет снежным ветром, тмином и козьим пометом, им дороже Елисейских полей с Триумфальной аркой.

Бедный Иосиф, королевская кукла, плачет от стыда и страха: «Нет ни одного испанца, который был бы за меня. Враг мой – двенадцатимиллионный народ, храбрый и доведенный до отчаянья!» [796]

Доблестному генералу Дюпону поручено занять Южную Испанию. 22 июля 1808 года, близ Кордовы, в Бейленском ущелье у подножья Сиэрра-Морена, отрезанный и окруженный неприятелем, он вынужден капитулировать с восемнадцатитысячной армией. «Солдаты его, большею частью новобранцы, безусые мальчики, изнуренные восьмичасовым боем, после пятнадцатичасового форсированного марша под июльским, палящим солнцем Андалузии, не могут не только драться, но и стоять на ногах» [797]; тихо, как пожатые колосья, ложатся на землю, ожидая плена или смерти. Сам бог войны, в таком положении, вынужден был бы капитулировать. Тем не менее Бейлен прозвучал на всю Испанию, Францию, Европу, как звонкая пощечина по лицу Великой Армии, по лицу самого императора. Бейлен – казнь за Байонну.

«Честь потеряна,– этого не поправишь: раны чести неисцелимы!» – шепчет Наполеон, при этом известии бледнея так, что кажется, лишится чувств. [798] И в Государственном Совете, говоря о Бейлене, плачет.

Магия победы разрушена: Наполеон победим.

Мадрид эвакуирован; Иосиф выгнан с позором. Английская армия, под командой генерала Уэлльсли (Wellesley), будущего герцога Веллингтона, Ватерлооского героя, высадившись в Лиссабоне, идет на Саламанку, Валладолид и учится побеждать французов.

Осенью 1808 года Наполеон с двухсотпятидесятитысячной армией кидается на Бургос и Мадрид, снова сажает на престол Иосифа и, в месяц с небольшим, занимает всю северную часть Полуострова.

Испанцы бегут, почти не сражаясь; но «разбить их легко, а победить невозможно». С каждым шагом Наполеон угрузает в эту кровавую и бездонную трясину.

Вдруг, не кончив кампании, 18 января 1809 года, скачет в Париж. Оставляет на Полуострове триста тысяч штыков; «но что это значит среди двенадцати миллионов бесноватых!» [799] Скачет в Париж, потому что узнает о заговоре министра иностранных дел, Талейрана, и министра полиции Фуше на случай его, Наполеоновой, смерти в Испанской войне. Вот бы кого казнить, вместо невинного Энгиена; очистить бы мир от этих двух гадин! Но он прощает их, как вообще с легкостью прощает злейших врагов своих, может быть, из презрения. В заговоре участвует и зять императора, Неаполитанский король, Мюрат, со своею супругою, Каролиной Бонапарт – «леди Макбет». [800]

Наполеон узнает также, что Австрия выступила против Франции. Он похож на человека, у которого одна нога угрузла в болоте и который должен обороняться от нападающего противника: болото – Испания, а противник – Австрия, Англия, вся Европа.

Краткая Австрийская кампания блистательна, но уже зловещим блеском, как вечернее, между грозовыми тучами солнце.

Эсслинг, 21—22 мая 1809 года,– почти поражение; Ваграм, 5—б июля, – не совсем победа. Бой выигран, неприятель отступил; «но странно, мы не захватили ни одного пленного, ни одного знамени»,– вспоминает участник боя». [801] Слишком тяжелая, последняя, из последних сил, победа. Наполеон даже не преследует отступающего неприятеля: раненый лев еще отгрызается от нападающих псов, но уже не имеет силы настигнуть их и растерзать. Может быть, под Ваграмом он впервые почувствовал, что воюет уже не с царями, а с народами.

23 октября 1809 года, на площади Шенбруннского замка, близ Вены, во время парада французских войск, схвачен молодой человек, почти мальчик, лет восемнадцати, Фридрих Штапс, сын протестантского пастора в Наумбурге. Он хотел зарезать Наполеона кухонным ножом, как тотчас признался ему на допросе. – «За что вы хотели меня убить?» – «За то, что вы делаете зло моему отечеству»... – «Я вас помилую, если вы попросите у меня прощения». – «Я не хочу прощения, я очень жалею, что мне не удалось вас убить». – «Черт побери! Кажется, для вас преступление ничего не значит?» – «Вас убить не преступление, а долг». – «Ну, а если я вас все-таки помилую, будете вы мне благодарны?» – «Нет, я все равно вас убью».

«Наполеон остолбенел», – вспоминает очевидец. – «Вот плоды иллюминатства, которым заражена Германия. Но с этим ничего не поделаешь: пушками секты не истребишь! – сказал он окружавшим его, когда Штапса увели. – Узнайте, как он умрет, и доложите мне».

Штапс умер, как герой. Когда вывели его к расстрелу, он воскликнул: «Да здравствует свобода! Да здравствует Германия!» – и пал мертвым.

Наполеон долго не мог его забыть. «Этот несчастный не выходит у меня из головы. Когда я о нем думаю, мысли мои теряются... Это выше моего разумения!» [802]

Нет, не выше: знает – помнит, что этот восемнадцатилетний мальчик, «с очень белым и нежным лицом, как у девушки», – лицом древнего героя и христианского мученика, – мстящий херувим свободы – его же собственный двойник, Бонапарт, якобинец 1793 года, «если бы даже отец мой захотел быть тираном, я заколол бы его кинжалом!»

Может быть, на допросе Штапса Наполеон понял еще яснее, чем на полях Ваграма, что воюет уже не с царями, а с народами. Тотчас после покушения торопит мирные переговоры с Австрией. «Я хочу с этим покончить!» [803] Нет, не покончит никогда.

«Ваше величество может быть уверено, что, в случае вашего поражения, русские и немцы подымутся всею громадою, чтобы стряхнуть ярмо; это будет крестовый поход; все союзники покинут вас, и подданные принудят своих государей соединиться с вашими врагами»,– говорил ему генерал Рапп, еще в 1806 году, после Иены. «Плохо он знал немцев, когда сравнивал их с собачонками, которые лают и не кусают; он узнал впоследствии, на что они способны». [804]

В том же году, когда расстрелян нюрембергский книжный торговец, Пальм, за распространение брошюры «Германия в своем глубоком унижении» [805] ,– буря возмущения и отчаяния проносится по всей стране. Национальное движение подымается в Пруссии 1807 – 1810: Фихте выпускает «Речи к германскому народу», Арндт – «Катехизис германских солдат», Кернер – «Лиру и меч».

«Брожение достигло высшей степени,– остерегает Наполеона брат его, Иероним, король вестфальский. – Самые безумные надежды принимаются восторженно; указывают на пример Испании. Если вспыхнет война,– все страны, между Рейном и Одером, будут очагом огромного восстания». [806] Это и значит, по слову Блюхера: «чем крепче он сковал народы, тем страшнее будет взрыв».

Не только государи, но и подданные возмущены разделом Европы между Бонапартами: Иосиф – в Мадриде, Иероним – в Вестфалии, Людовик – в Голландии, Элиза – в Тоскане, Иахим, муж Каролины,– в Неаполе.

Наполеон режет Европу, как именинный пирог, чтобы раздавать куски братьям и сестрам; кормит императорский орел птенцов своих Европой, как падалью.

Он, впрочем, и сам знает, что будет взрыв. Ходит по земле и чувствует, что вся она горит и дрожит под ним, как вулкан. Но что же делать? Победить народы или отречься от всемирности? «Передо мной был Гордиев узел, и я его разрубил». [807] Узел народов, узел плоти и крови, хотел разрубить мечом всемирности призрачной, но только затянул его на своей шее в мертвую петлю.

«Я не желал делать зла никому: но, когда моя великая политическая колесница несется,– надо, чтобы она пронеслась, и горе тому, кто попадет под ее колеса!» [808]

Он сам под них попал.