V

V

С тех пор могучий голос пророка умолк. Его тело замуровано, как в гробнице. Но ни в одной гробнице нельзя схоронить идею. И незримый дух его продолжает одухотворять громадное тело Индии. Мир, Непротивление злу насилием и Страдание — вот единственная весть, пришедшая из его темницы.[112] И эта весть была услышана. Этот пароль пронесся с одного края страны до другого. Три года тому назад Индия была бы залита кровью из-за ареста Ганди. Когда в марте 1920 г. пронесся подобный слух, народы Индии поднялись. Приговор, произнесенный в Ахмедабаде, был встречен Индией в религиозном молчании. Тысячи индусов шли добровольно в тюрьмы, с кроткой радостью. Непротивление злу насилием и Страдание… Один замечательный факт показывает, как глубоко проникли в душу народа его божественные речи.

Сикхи, как известно, были издавна самым воинственным племенем Индии; они массами служили во время великой войны. В течение прошлого года тяжкие распри поднялись среди них. Повод был ничтожный (с нашей европейской точки зрения). Религиозное возрождение сикхеизма повлекло за собою выступление секты акали, которые потребовали очищения святилищ. Эти святилища стали достоянием хранителей, пользовавшихся дурной славой; они отказались покинуть свои владения. Правительство, по соображениям формальным, взяло их под свою защиту. Тогда, приблизительно в августе 1922, началось ежедневное паломничество в Гуру-Ка-Багхе[113] в целях принятия мученического венца. Акали приняли учение непротивления злу. Тысячи Акали выстраивались подле святилища, четыре тысячи наполнили собой храм Золота в Амритсаре. Каждый день сто добровольцев (большинство в возрасте солдат, многие из них служили в последнюю войну) отправлялись в путь из храма Золота, дав обед не прибегать к насилию ни делом, ни словом и достичь Гуру-Ка-Багха или же быть унесенными замертво. Из другой группы в тысячу человек двадцать пять Акали произносили тот же обет. Недалеко от святилища, на мосту, их поджидала британская полиция с длинными шестами, на которые были насажены железные наконечники. И здесь ежедневно повторялись кошмарные сцены, которые набросал нам с незабываемой яркостью Эндрьюс, друг Тагора и профессор в Шантиникетане. Акали в черных тюрбанах, украшенных небольшой гирляндой белых цветов, идут навстречу полицейским и останавливаются на расстоянии метра от них: они стоят перед ними молча, неподвижно, молясь. Полицейские сильно ударяют их своими длинными палками. Сикхи падают на землю, подымаются снова, если могут, продолжают также молиться; их вновь бьют, топчут ногами до потери сознания. Эндрьюс не слышал ни одного стона, не видел ни одного гневного взгляда. Вокруг них, на некотором расстоянии, сотня зрителей с лицами, подернутыми тревогой, молятся молча, и в молитве их слышатся восторг и страдание. „Это напоминало мне, говорит Эндрьюс, поклонение кресту“. Англичане, рассказавшие об этой сцене в своих газетах,[114] удивляются, ничего понять не могут, с сожалением признают, что это нелепое самопожертвование — блестящая победа на пользу армии сторонников Отказа от сотрудничества, и что народ Пенджаба околдован. Но благородный Эндрьюс, который благодаря чистому идеализму своему научился разгадывать душу Индии, увидел в этом, подобно тому, как Гете увидел в Вальми,[115] начало новой эры: „новый героизм, героизм, достигаемый через страдание, вырос на этой земле; новая война духа“…

Народ лучше усвоил идею Махатмы, чем те, кому поручено было быть его вождями. Мы знаем уже, что за двадцать дней до ареста Ганди, в Комитете Конгресса, собравшегося в Дели, дала о себе знать оппозиция. Она вновь заговорила, когда Комитет Конгресса собрался в Лукнове 7 июня 1922 г. Господствовало сильное недовольство из-за программы терпеливого собирания сил и выжидания, установленной Ганди; крепло желание перейти от нее к гражданскому неповиновению. Была избрана анкетная Комиссия, чтобы выяснить, достаточно ли подготовлена страна для Неповиновения. Она совершила объезд Индии, и ее отчет, представленный осенью, вызвал разочарование: он не только пришел к заключению, что в данный момент невозможно осуществлять Неповиновение, но половина членов Комитета (людей, нравственно закаленных) хотела, чтобы была отвергнута и гандистская тактика отказа от сотрудничества, чтобы был прекращен бойкот политических прав и была образована особая партия Сварадж внутри правительственных Советов; короче говоря, они хотели, чтобы отказ от сотрудничества сменился фактически парламентской оппозицией. Так была пробита брешь в учении Ганди: с одной стороны—„насильниками“ и с другой стороны—„умеренными“.

Но Индия запротестовала. Индийский Национальный Конгресс, на своем ежегодном собрании и конце декабря 1922 г. в Гайе, вновь решительно подтвердил свою верность заточенному учителю и свою веру в Отказ от сотрудничества. 1740 голосами против 840 он отверг предложение об участии в законодательных советах.[116] И в конце концов было достигнуто единодушие для продолжении политической стачки, остались только ничтожные разногласия в деталях тактических приемов. Конгресс отказался от проведения общего бойкота английских товаров, разумно остерегаясь вызвать тем самым вражду европейских рабочих. Мусульманская Конференция Калифата, по обыкновению более смелая, чем Конгресс, вотировала бойкот значительным большинством голосов.

На этой странице истории великого движения Ганди нам приходится прервать свой рассказ. Несмотря па некоторые отклонения, неизбежные в отсутствии вождя, его лучших учеников и помощников (главным образом, братьев Али), находившихся, подобно ему, в тюрьме, оно с самого начала победоносно выдерживало тяжелые испытания и без своего руководителя. И те тревоги, которые открыто выражает английская печать, после Конгресса в Гайе, доказывают, что движение достигло значительных успехов.

Что станет с ним дальше? Англия, наученная ошибками прошлого, не сможет ли более искусно овладеть этим народным подъемом? Не ослабеет ли настойчивость народа? У народов короткая память; и я сомневаюсь, чтобы народы Индии помнили долго наставления своего Махатмы, если бы они не были начертаны давным давно в глубинах народной души. Ибо если гений велик только своей гениальностью, то будет ли он в согласии с тем, что его окружает, или нет, он станет гением движения только тогда, когда будет отвечать инстинктам своей расы, нуждам своего времени и ожиданиям мира.

Таков Махатма Ганди. Его принцип Ахимсы (Непротивления злу) был начертан в душе Индии две тысячи лет тому назад: Магавира, Будда и культ Вишну зародили в сердцах миллионов потребность в этом принципе. Ганди только влил в него свою героическую кровь. Он пробуждает тени гигантов, силы прошлого, погрузившиеся в сон и оцепеневшие в смертельной летаргии. И по голосу его они поднялись. Он не только — слово; он — пример. Он воплотил их. Счастлив человек, который воплощает в себе целый народ, который воскрешает из мертвых свою страну.

Но подобное воскрешение не случайность. И если дух Индии исходит из ее храмов и ее лесов — это значит, что он несет миру давно жданный им предопределенный ответ.

Ответ этот несется далеко за пределы Индии. Но только Индия могла его дать. Он свидетельствует не только о величии ее, но и о готовности к жертве. Он может стать ее крестной ношей.[117]

Кажется, что этот ответ всегда бывает обманчив для того, чтобы мир мог обновиться, чтобы народ мог принести себя в жертву. Иудеи были принесены в жертву своему Мессии, они в течение веков вынашивали его в своем сердце, лелеяли в душе и не признали его, когда на кровавом кресте он наконец показался им. Индусы более счастливы: они признали своего Мессию. И вот почему они с радостью идут на жертву, которая должна их освободить.

Но подобно тому, как и первые христиане, не все понимают истинный смысл этого освобождения. Христиане долго ожидали, чтобы на земле adveniat regnum fcuum (да нриидет царствие твое). Надежды индусов не идут дальше наступления царствия Свауаджи в Индии. И я думаю, что этот политический идеал будет—иным, правда, способом— скоро достигнут. Европа, истекающая кровью из-за войн и революций, обедневшая и усталая, лишенная своего престижа в глазах Азии, которую она угнетала, не будет в силах противодействовать долго пробудившимся на азиатской земле народам Ислама, Индии, Китая и Японии.

Но было бы еще мало, если бы несколько новых наций, хотя бы и несущих новые гагармонии, способные обогатить человеческую симфонию, если бы пробудившиеся национальные силы Азии не оказались вестниками нового смысла жизни и смерти и (что имеет наибольшее значение) служения всему человечеству, если бы они не прозвучали новым напутствием исчерпавшей свои силы Европе.

По миру пронесся вихрь насилий. Гроза, сжигающая урожай нашей цивилизации, не была неожиданной. Целые века грубой национальной надменности, доведенной до исступления идеологией, сделавшей идолом своим революцию, разносимой повсюду слепой подражательностью демократии, и в довершение век бесчеловечного индустриализма и прожорливой плутократии, порабощающего машинизма, экономического материализма, в котором, задыхаясь, умирает душа, — все это должно было роковым образом привести к беспорядочным схваткам, в которых исчезли сокровища Запада. Недостаточно сказать, что в этом заключалась необходимость. В этом сказалась древняя Дике (Справедливость). Каждый народ перерезает горло другому во имя тех же самых принципов, которые, в сущности, прикрывают одни и те же каиновы интересы, одни и те же каиновы вожделения. Все — националисты, фашисты-большевики, угнетенные народы и угнетенные классы, народы-угнетатели и классы-угнетатели, — каждый требует для себя, отказывая в этом другим, права на насилие, которое кажется им истинным Правом. Полвека уже Сила господствует над Правом. Сейчас еще хуже: Сила стала Правом. Сила пожрала Право.

В этом старом мире, который рушится, нет уже убежища, нет надежды. Нет великого светоча. Церковь дает успокоительные советы, добродетельные и тщательно отмеренные, и зорко следит за тем, чтобы не поссориться с власть имущими; в конце концов она раздает советы, но не подает примера. Пустозвонные пацифисты протяжно завывают и чувствуется, что они робеют, что говорят об идее, в которую они уже не верят. Кто докажет им, что их вера истинна? И как исповедывать ее посреди мира, ее отрицающего? Как вера докажется? Делом!

Вот „Весть миру“, как выражается Ганди, весть идущая из Индии; „Пожертвуем собой!“

И Тагор повторяет ее словами магическими, ибо этот гордый принцип сливает Тагора и Ганди воедино.

…Я надеюсь, что будет расти и станет мощным этот дух самопожертвования, эта готовность пострадать… Вот истинная свобода!.. Нет ценности более высокой, — даже национальная независимость не так дорога… Запад несокрушимо верит в силу и материальные богатства, поэтому он будет тщетно кричать о мире и разоружении, но только сильнее будет расти его свирепый рев. Таков удел рыбы, которая, обидевшись на давление вод, захотела бы подняться на воздух: блестящая идея, но совершенно неосуществимая для рыбы. Мы, народы Индии, мы должны показать миру, что есть истина, которая не только делает возможным разоружение, но и превращает его в силу. Что нравственная сила превосходит своей мощью силу грубую — это будет доказано народом, не имеющим оружия. Эволюция жизни показывает, что она постепенно сбрасывала с себя страшный груз вооружения и чудовищные массы плоти, пока человек не стал победителем животного мира. Наступит день, в который человек с нежным сердцем, совершенно освободившийся от вооружения, покажет миру, что только мягкие душой наследуют землю. Поэтому логично, что Махатма Ганди, слабый телом, лишенный каких-либо материальных средств, пробуждает огромные силы нежных сердцем и смиренных духом, которые таились в душе оскорбленных и униженных народов Индии. Судьбы Индии предназначили ей союзником Нарайана, а не Нарайани-сена, мощь души, а не мощь мускулов. Она должна поднять историю человечества с топких низин материальной борьбы на высоты, где идут битвы духа… Хотя мы могли бы злоупотребить фразами, заученными у Запада, тем не менее Сварадж не наша цель. Наша борьба — борьба идейная. Это борьба за человека. Мы должны освободить человека от сетей, которыми опутал он себя, от этих организации национального, эгоизма. Нам надо внушить мотыльку, что свобода небес выше уюта тесного кокона… В нашем языке нет термина для слова Нация. Когда мы заимствуем это слово у других народов, оно совеем не подходит нам, ибо мы должны держаться Нарайана, верховного существа, и наша победа не даст нам ничего, кроме завоевания царства божия. Если мы сможем вызвать на бой сильных, богатых, вооруженных, явив миру мощь бессмертного духа, тогда сгинет гигантский замок Плоти. И человек найдет тогда истинный свой Сварадж. Мы, нищие Востока, одетые в рубище, мы завоюем свободу для всего Человечества»…

О Тагор, о Ганди, вы — реки Индии, подобные Инду и Гангу, возьмите в свои двойные объятия Восток и Запад; один из вас—трагедия действенного героизма; другой — прекрасная греза духа. Бог — ваш источник; струясь по миру, взрытому сошником насилия, сейте его семена!

«Наша борьба, заявляет Ганди, имеет целью дружбу со всем миром… Идея Отказа от сотрудничества открылась людям и останется среди них. Она — вестница мира для вселенной»…

Всеобщий мир далек. У нас нет на этот счет никаких иллюзий. В течение полувека мы видели в избытке и ложь, и подлость и жестокость людского рода. Но это не мешает нам любить людей. Ибо даже в самых презренных таится nescio quid Dei. Мы нисколько не игнорируем ни роковой власти материальных сил, нависшей над Европой XX века, ни неотвратимого детерминизма экономических условий, сжимающих ее в своих тисках, ни целых веков ужасных страстей и потрясающих заблуждений, создающих вокруг наших душ твердую кору, непроницаемую для света. Но нам известны также чудеса духа. В качестве историка, мы знаем, что молнии духа прорезали небеса более мрачные, чем наши. Паша жизнь — один час, но до нас доносится из Индии барабанный бой Шивы, «Учителя-Плясуна, который скрывает свой губительный взор и замедляет свои шаги, чтобы спасти вселенную от погибели».[118]

Реальные политики насилия (революционеры или реакционеры) издеваются над этой верой и тем обнаруживают своё неведение относительно глубочайших реальностей. Пусть издеваются! Я же верю. Я вижу, как бичуют и преследуют ее в Европе, и в моей родной стране нас только небольшая кучка (даже кучка ли?)… но если бы оказалось, что я единственный верующий, какое это имеет для меня значение? Сущность веры не отрицание господства в мире вражды, — сущность веры: видеть вражду и все же верить; несмотря на нее — верить, это еще лучше! Ибо вера—это борьба, И наше непротивление злу насилием — наиболее суровая борьба. Путь мира—не путь слабости. Мы меньше враги насилия, чем слабости. Без участия силы нет ни зла, ни добра. И лучше зло, чем кастрированное добро. Ноющий пацифизм смертелен для дела мира: он труслив и лишен веры. Пусть те, что не верят или боятся, уйду прочь!

Путь мира- самопожертвование.

Таков урок Ганди. Ему недостает только крестной ноши. Всякий знает, что не будь иудеев, Рим лишил бы этой ноши Христа. A Britisch Empire стоит Римской Империи. Но сигнал дан. Душа народов Востока взволновалась до самых своих тайников, и трепет ее даст о себе знать всей земле.

Великие религиозные явления Востока имеют свой ритм. Из двух исходов возможен один: либо Ганди победит, либо Ганди повторится вновь, — как веками раньше повторились Мессия и Будда, — пока не воплотится окончательно в смертного полубога принцип Жизни, который приведет новое человечество к новому этапу.