ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ПЕНСИЯ БЫ ПРИГОДИЛАСЬ
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ПЕНСИЯ БЫ ПРИГОДИЛАСЬ
Отправлять Александра Николаевича Шелепина на пенсию было рано. В мае 1975 года его освободили от должности руководителя ВЦСПС и подыскали ему унизительно маленькую должность заместителя председателя Государственного комитета Совета министров СССР по профессионально-техническому образованию (в 1978 году название комитета несколько изменили), который ведал в основном производственно-техническими училищами (ПТУ) для молодежи.
Это, конечно, было издевательством. Когда Суслов пригласил Александра Николаевича и сказал, что ему предлагается такая должность, Шелепин ответил:
– Я же молотка никогда в руках не держал, не говоря уж о чем-то более серьезном. Как я буду учить будущий рабочий класс?
При Сталине 15 мая 1946 года было образовано Министерство трудовых резервов – на базе Главного управления трудовых резервов при Совете министров СССР и Комитета по учету и распределению рабочей силы. Министром стал Василий Прохорович Пронин, который в военные годы был председателем Моссовета.
После смерти Сталина, в ходе большой реорганизации правительства, Министерство трудовых резервов распустили.
При Хрущеве 27 июля 1959 года образовали Государственный комитет Совета министров СССР по профессионально-техническому образованию. Через четыре года, 21 января 1963 года, его упразднили, вернее переподчинили Госплану. При Брежневе 16 октября 1965 года комитет восстановили как самостоятельное ведомство.
В Госкомитете по профтехобразованию работал еще один выходец из комсомола – Вадим Аркадьевич Саюшев. Он был значительно моложе Шелепина. Когда Александр Николаевич руководил комсомолом, Саюшев был еще секретарем Ленинградского обкома ВЛКСМ. С октября 1961-го по декабрь 1964 года, когда Шелепин уже ушел, Саюшев был вторым секретарем ЦК ВЛКСМ.
Потом Вадима Саюшева назначили заместителем председателя Госкомитета по профтехобразованию. Через три года сделали первым замом. Саюшев рассказывал мне, что, когда Шелепина перевели в комитет, Суслов вызвал председателя – Александра Александровича Булгакова и откровенно объяснил:
– Вокруг Шелепина должен быть вакуум, поручить ему надо что-то малозначимое и позаботиться о том, чтобы у него не было никаких внешних связей.
Харьковчанин Александр Александрович Булгаков начинал трудовую жизнь стеклографистом в местном комитете Южного машиностроительного треста. Отслужив в армии, он поступил на вечернее отделение Харьковского электротехнического института. Когда началась война, его перевели на автобронетанковую ремонтную базу, в 1942 году он стал парторгом бронетанкового ремонтного завода. После войны Булгакова сделали вторым секретарем Харьковского горкома, потом председателем Харьковского горисполкома, в январе 1954-го утвердили вторым секретарем Харьковского обкома. В 1959 году его перевели в Москву секретарем ВЦСПС. Летом 1964-го он возглавил Госкомитет по профессионально-техническому образованию.
Александр Булгаков, вернувшись от Суслова, собрал заместителей, пересказал им весь разговор. Он был горд поручением Михаила Андреевича – ему доверили перевоспитание оторвавшегося от народа бывшего члена политбюро…
Шелепину поручили заниматься учебниками. Более всего его поражала и возмущала необязательность чиновников, с которыми он теперь имел дело. Он, находясь на высоких должностях, привык, что его поручения немедленно исполняются. А тут вступила в дело бюрократическая волокита да и чиновная опасливость: зачем сломя голову исполнять поручение Шелепина, если даже соприкасаться с ним опасно?
В 1976 году Александр Шелепин приехал в родной Воронеж на сорокалетие школы.
«Наша группа собралась около памятника Никитину, – вспоминала его одноклассница Людмила Насонова, ставшая врачом, – он подошел к нам – буквально на пять минут. Видно, у него уже было плохое настроение, рассказывать о себе ничего не хотел. Нина сказала: „Не будем настаивать…“ Это была наша последняя встреча.»
В июле 1983 года Александра Булгакова отправили на пенсию. Вскоре ушел из комитета и Вадим Саюшев – он стал генеральным директором ВДНХ СССР. Шелепин рассчитывал, что его сделают председателем комитета и это станет шагом к возвращению к большим делам. Брежнев к тому времени уже умер, так что старое больше не имело значения. Но опала с Шелепина вовсе не была снята.
Новым председателем комитета сделали первого заместителя Капитонова в отделе организационно-партийной работы ЦК Николая Александровича Петровичева. Он был ровесником Шелепина. Перед войной его призвали в армию, он сразу оказался на политработе, всю войну провел далеко от фронта – инструктором, затем начальником Дома Красной армии в Московском и Южно-Уральском военном округах.
В 1946 году он демобилизовался, стал заместителем директора ремесленного училища по культурно-воспитательной работе в Тушине. На следующий год его взяли инструктором в Тушинский горком партии. Из горкома – в обком, из обкома в ЦК, и Капитонов сделал его своим первым замом. Но в какой-то момент Петровичев разонравился Андропову, ставшему генеральным секретарем, и получил назначение в заштатный комитет по профтехобразованию.
Для Шелепина это было крайне неудачно. Работая в отделе организационно-партийной работы, Николай Петровичев очищал кадры от шелепинских людей. В частности, убрал с партийной работы Валерия Харазова.
– Шелепин мне в карьере не помогал, и я к нему не обращался, – рассказывал мне Харазов. – Когда меня отправляли в Казахстан, он ни слова не сказал: зачем вы его посылаете? И в Литву меня Капитонов послал, он меня знал по Москве… Когда всех комсомольцев разогнали, я последний остался при должности. Потом только выяснил, что республиканский КГБ фиксировал, кто из Москвы ко мне приезжает, с кем я встречаюсь.
К шестидесятилетию Харазова наградили всего лишь орденом «Знак Почета», по рангу ему полагалась более высокая награда. Приятели звонили и выражали сочувствие:
– Ты что натворил? За что тебя наказали?
Харазова вызвали в Москву. Перед отъездом первый секретарь ЦК компартии Литвы Пятрас Пятрович Гришкявичюс сказал ему:
– Валерий Иннокентьевич, имейте в виду: я о вас никогда и никому ничего плохого не говорил.
В Москве Петровичев заявил Харазову:
– Тебе надо уходить, потому что тобой Гришкявичюс недоволен.
Харазов ответил:
– Неправда. Гришкявичюс сам мне сказал…
Тогда Петровичев высказался откровенно:
– Рви с Шелепиным! Или придется уходить с партийной работы.
– Нет, – твердо ответил Харазов. – Я связан с ним с детства, а вы хотите, чтобы я отказался от такой дружбы?
– Тогда будет хуже, – пригрозил Петровичев.
– Пусть будет хуже, но дружбу с Шелепиным я не порву…
Партийная карьера Харазова закончилась, ему предложили должность первого заместителя председателя Республиканского комитета народного контроля, сказали:
– Материально не пострадаете.
Валерий Иннокентьевич еще оставался кандидатом в члены ЦК, ходил на пленумы. В Свердловском зале Кремля очень тесно, все друг друга видят. По залу уверенной походкой прошел зять Брежнева, первый заместитель министра внутренних дел Юрий Михайлович Чурбанов.
– Все вокруг угодливо привстают, он снисходительно здоровается, – вспоминал Харазов. – Мимо меня прошел, вдруг повернулся: что это он здесь делает? То есть он хорошо знал, что я отстранен и почему отстранен…
Когда тот же Петровичев, снимавший людей с работы за дружбу с Шелепиным, оказался у него начальником, Александр Николаевич не выдержал и подал заявление о пенсии.
Не жалел ли потом Шелепин, что поссорился с Брежневым, не говорил ли: «Эх, не надо было мне так?..»
– Если бы у него в характере такое было, он бы, наверное, изменил свое поведение раньше, – считал Николай Егорычев. – Думаю, он был просто честным человеком, иначе себя вести не мог…
Поразительно то, что у Шелепина осталось так много верных ему друзей. Что же такое было в Шелепине, что все его друзья буквально влюблены в него были?
– Мы все чувствовали, что имеем дело с умным, толковым, порядочным, добрым человеком, который искренне служит своей стране, – говорил Николай Егорычев. – Он был до щепетильности честным человеком. Ни дачи, ни машины, ничего у него не было…
Может быть, все дело в том, что, находясь на высоком посту, Александр Николаевич многое мог сделать для друзей? Хорошо, наверное, иметь друга – члена политбюро?
– Мы дружили с пятого класса и до гробовой доски. Но никогда на нашу дружбу не влияло его высокое положение, – рассказывал Валерий Харазов. – Я занимал куда более скромные посты, но он никогда не способствовал моему продвижению. Я никогда не звонил ему на работу, только домой в воскресенье, в будние дни вечерами. И никогда у меня не возникало желания попросить его помочь. С самого начала у нас была определенная моральная основа. Друга не надо выдвигать, пусть он сам будет выдвигаем людьми, если они увидят качества, достойные выдвижения…
Шелепин на людях держался сдержанно, и мало кто знал, каков он на самом деле. Многие говорили, что он был замкнутый, осторожный, себе на уме, лишенный романтизма. В Переделкине был дом отдыха ЦК комсомола. Там в субботу и воскресенье собирались руководители комсомола, выпивали, забавлялись, играли во что-то. Шелепин держался в стороне.
– Да, он в домашней обстановке был очень веселый, обожал розыгрыши! – вспоминал Харазов. – Я как-то заболел, а Шелепин зовет в гости. Я объясняю: «Не могу встать». Через час звонок, человек в халате: «У вас инфекционный больной? Мы должны его забрать». Я в ужасе привстал. Смотрю: в белом халате – Семичастный, а Шурка стоит на лестнице и хохочет. Такой же шутник был Грант Григорян. Когда мы собирались, было очень весело. И никогда не обсуждали политические вопросы…
Воронежский краевед Владимир Елецких прислал мне запись беседы с Зинаидой Ивановной Иванковой, которая вышла замуж за Георгия Шелепина, брата Александра Николаевича. Они познакомились на танцах в парке Первомайский. Она вспоминала, что Александр Шелепин не забывал ни родного города, ни своих близких:
– Помню, как он приехал, когда город только-только освободили от немцев. Приезжал он по делам, но и к нам зашел. Город лежал в руинах, мы жили в подвале. После войны приехал, когда родители уже строили дом. А потом уже часто бывал – и один, и со старшей дочерью. И к себе приглашал. Почти каждый год мы приезжали к нему на дачу. Народу много собиралось. Как одной семьей сядем – огромный стол.
Его племянница, Людмила Георгиевна, школьная учительница, тоже сохранила лучшие воспоминания о дяде:
– Дядина дача располагалась в Серебряном Бору. В свободный час Александр Николаевич любил проводить время с детворой. Но очень сердился на неправду и проводил душеспасительные беседы на моральные темы. Я помню встречи Нового года. Его дочь Люда наряжалась Дедом Морозом и раздавала подарки из мешка. Рядом стоял Александр Николаевич и улыбался. Получали подарки все – и родня, и обслуга. Подарки подбирались обдуманно, недовольных не было. А потом все усаживались за праздничный стол у красивой елки. Единственной проблемой были телохранители, следовавшие за ним буквально по пятам. Видно было, что они его раздражали. Однажды он нас провожал и на перроне поскользнулся. К нему, сметая всех, подлетел охранник, чтобы поддержать. И дядя страшно смутился. Он часто приезжал в Воронеж со своей старшей дочерью. Он очень любил родителей. Всегда привозил подарки. И опять-таки телохранители ему мешали. Да и воронежские начальники тоже не позволяли нормально отдохнуть…
Власть портит. Но друзья уверены, что Александр Шелепин – исключение.
– Его власть не испортила, – говорил Валерий Харазов. – Я так смело говорю, потому что я его всю жизнь знал. И проговорили мы за жизнь столько, сколько ни с кем не говорили. Он был скромным человеком.
Шелепин тяжело переживал случившееся. По мнению Николая Егорычева, ему не хватало фронтовой закалки – кто через ад войны прошел, тому и на гражданке легче было:
– Пережить такое не просто. Мне или Месяцеву было легче, мы прошли фронт. Я ходил в атаку, схватывался врукопашную, мерз в окопах, у меня два ранения… Ну, освободили меня и что? Есть образование, есть работа – будем работать. Александр Николаевич отнесся к этому очень болезненно…
«Он несколько подрастерялся и сник, – писал в своих воспоминаниях Владимир Семичастный. – Перестал общаться. Бывшие комсомольцы и бывшие наши сослуживцы, видя его подавленность, стали больше обращаться ко мне как к более признанному лидеру. Он это чувствовал и, видимо, переживал.
Но я продолжал считать его лидером».
В апреле 1984 года Шелепина отправили на пенсию. Пенсию дали небольшую. Александр Николаевич написал письмо новому генеральному секретарю ЦК КПСС Черненко. Константин Устинович только что вернул партбилет Молотову, исключенному из партии при Хрущеве, был собой очень доволен и на политбюро сказал, что и другие бывшие руководители страны обращаются с различными письмами.
– Шелепин просит для себя обеспечения на уровне бывших членов политбюро, – сообщил Черненко.
– На мой взгляд, с него вполне достаточно того, что он получил при уходе на пенсию, – резко отозвался член политбюро и министр обороны Дмитрий Федорович Устинов. – Зря он ставит такой вопрос.
Устинов был другом Брежнева и потому Шелепина не любил. Более мягкий по природе Константин Устинович не был столь категоричен.
– Я думаю, что по всем этим вопросам мы пока ограничимся обменом мнениями, – сказал он. – Но, как вы сами понимаете, к ним еще придется вернуться.
Черненко вскоре ушел в мир иной, а сменивший его Горбачев проявил большее великодушие к бывшему члену политбюро.
13 января 1988 года Шелепин отправил Горбачеву письмо:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
Позвольте сердечно поблагодарить ЦК КПСС, Совет Министров СССР и в первую очередь лично ВАС, Михаил Сергеевич, и в Вашем лице членов Политбюро ЦК КПСС и членов Секретариата ЦК КПСС за положительное решение вопроса о моем материально-бытовом обеспечении.
Желаю Вам, Михаил Сергеевич, хорошего здоровья и больших успехов в Вашей выдающейся партийной и государственной деятельности.
Еще раз большое спасибо Вам.
С неизменным и глубоким к Вам уважением
А. Н. Шелепин».
Горбачеву благодарственное письмо даже не стали показывать. Заведующий общим отделом ЦК Валерий Болдин показал его секретарю ЦК Александру Яковлеву. Тот прочитал и, как положено, расписался на полях. Болдин добавил: «В архив».
Через два месяца, в конце марта 1988 года, Шелепин вновь обратился в ЦК. На сей раз к секретарю Егору Кузьмичу Лигачеву, ведавшему организационными делами:
«Уважаемый Егор Кузьмич!
В связи с упразднением Госпрофобра СССР, где я работал и состоял на партийном учете, прошу ЦК КПСС и лично Вас, Егор Кузьмич, разрешить в порядке исключения поставить меня на партийный учет в одной из цеховых партийных организаций аппарата ВЦСПС, где я до Госпрофобра СССР работал в течение восьми лет.
Партийный комитет (т. Фролов Е. А.) и руководство ВЦСПС (т. Шалаев С. А.) поддерживают эту просьбу.
О принятом Вами решении убедительно прошу Вас, Егор Кузьмич, поручить кому-либо из товарищей сообщить мне по телефону..
Извините за обращение непосредственно к Вам с указанной просьбой».
Егор Лигачев написал на письме: «Согласиться».
После выхода на пенсию членам партии полагалось перейти на учет в парторганизацию при жэке. Кто мог, избегал этого, чтобы не сидеть на партсобраниях в мало приятной для себя компании самых простых людей. Райкомы партии бдительно следили за тем, чтобы пенсионеров снимали с учета в тех организациях, где они прежде работали, но для больших начальников делали исключение.
Однако 5 марта 1988 года ведомство, где Шелепин работал до пенсии, включили в состав нового Государственного комитета СССР по народному образованию. Александр Николаевич попросил старых друзей в ВЦСПС избавить его от необходимости ходить в жэк.
Через десять дней после получения письма один из помощников секретаря ЦК пометил, что все исполнено:
«По поручению т. Лигачева Е. К. сообщено тт. Белякову Ю. А. и Шалаеву С. А., а также т. Шелепину А. Н.».
Степан Алексеевич Шалаев был главой профсоюзов, Юрий Алексеевич Беляков – вторым секретарем Московского горкома партии, он курировал все оргдела в столичной партийной организации.
Персональные пенсии, прежде гарантировавшие отставникам приличное существование, исчезли вместе с советской властью. Шелепин трудно жил последние годы, нуждался. Жалел, что, работая в КГБ, отказался от генеральского звания. Генеральская пенсия бы пригодилась, особенно когда началась безумная инфляция и рубль обесценился.
Советская система показала, что если человек сопротивляется аппарату, то найдутся жернова, которые любого сотрут в порошок. К концу жизни Александр Николаевич Шелепин сильно изменился.
Незадолго до смерти, в 1992 году, он в последний раз поехал в родные края, в Воронеж, на семидесятилетие брата Георгия. Александр Николаевич нашел дом на улице Эртеля (бывшая Венецкая), в котором вырос. Хотел зайти, да новые хозяева даже на порог не пустили. Они уже забыли, кто такой Шелепин. А напомнить он не решился.
Всю жизнь он был застенчивым человеком, не в делах, а в личной жизни. Это даже трудно себе представить: с юности в центре внимания, в президиумах, на трибуне, в окружении множества людей – и застенчивый, скромный и даже смущающийся. Александру Николаевичу было не по себе, когда его узнавали на улицах, подходили поговорить.
– Он стеснялся, уходил от разговоров, – рассказывал Валерий Харазов. – Он прихрамывал к концу жизни, и у него плохо было с сердцем. Он умер от сердечного приступа. Позвонил мне из больницы: «Все хорошо, выписываюсь». Я обрадовался, а через два дня ему стало хуже. Неделю он пролежал в коме и умер, не приходя в сознание.
Это произошло в октябре 1994 года.
Похоронили Александра Николаевича Шелепина на Новодевичьем кладбище. Не в память о его прошлых заслугах, а потому, что там была могила отца. В конце жизни Николай Георгиевич Шелепин тяжело болел, в 1967 году приехал в Москву лечиться и здесь скончался. Член политбюро Шелепин похоронил отца на Новодевичьем кладбище.
Сам Александр Николаевич завещал его кремировать и похоронить в могиле отца. Так и сделали. Урну с прахом положили в отцовскую могилу. Памятник у отца и сына один. А мать Шелепина осталась в Воронеже со средним сыном. Там они оба и похоронены, тоже рядом, на Коминтерновском кладбище.
Владимир Ефимович Семичастный пережил Шелепина на семь лет. Он умер 12 января 2001 года от инсульта. Всего трех дней не дожил до своего семидесятилетия.
В те годы я каждый вечер в главном выпуске новостей телекомпании «ТВ-Центр» выступал с комментарием к главному событию дня. Новости тогда начинались в восемь вечера. Я узнал о смерти Семичастного за пятнадцать минут до эфира – позвонил теперь уже тоже покойный Николай Григорьевич Егорычев.
Тему комментария я давно определил и набросал текст. Телесуфлером я никогда не пользовался, а текст клал перед собой – на всякий случай… Пока шел в студию, решил, что просто обязан сказать последнее слово о Семичастном, Шелепине, их поколении. Выбросил готовый текст в урну.
У меня было ровно пять минут в эфире. Смотреть на часы, когда выступаешь, неудобно. Попросил оператора, когда останется тридцать секунд до конца, махнуть мне рукой, чтобы я знал: пора завершать.
Я говорил о том, что ушел из жизни человек, сыгравший важнейшую роль в политической истории нашей страны. Я не был единомышленником Владимира Ефимовича Семичастного, но с уважением относился к нему, потому что у него были свои взгляды. И он им не изменил. Он был мужественным и смелым человеком. И еще я напомнил, что когда они с Шелепиным возглавляли КГБ, то в стране было меньше всего политзаключенных.
Пять минут – небольшое время. И я понял, что должен написать книгу о Шелепине, его друзьях и противниках и вообще о той эпохе…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.