Неврология и бездушие

В отделение неврологии я попала не в самое лучшее для Российского государства времечко — февраль–март 1998-го. Лекарства бесплатно уже не выдавали, их надо было покупать самим. Это постсоветское нововведение действует и поныне — в декабре 2009-го я снова лежала в этом отделении — и та же схема медицинского обслуживания с лекарствами за счет больного.

Я не стала спорить и купила пирацетам. Потом врач назначил мне таблетки с непривычным названием «наком». Наком применяют после операции на мозге, чтобы избежать судорог. В комплексе с другими препаратами и витаминами он дает неплохие результаты. И я воодушевилась. Мне повезло с покупкой — приобрела лекарство прямо с оптовой базы, по 400 рублей, а в аптеке он стоил 600. Но наком оказался «не моим» препаратом. Он немного снимал спастику в сочетании с витаминами группы В, но не более того. Гиперкинезы оставались. Они у меня вообще плохо снимаются лечением и сильно зависят от моего эмоционального состояния: иногда их нет по нескольку часов, а иногда внезапно возникают и долго не проходят. В острых случаях мне колют реланиум.

Лечащая врач чувствовала, что наком — не то средство, в котором я нуждаюсь, что надо подбирать другое. Но ничего не могла сделать — ведь, чтобы подбирать больному лекарства, надо эти лекарства иметь в ассортименте, а в муниципальных больницах таких запасов — для индивидуального подбора каждому пациенту — уже не держали. И я покорно принимала наком и терпеливо ждала, когда же у меня наконец появится равновесие в теле. И мечтала, как меня начнут ставить на ноги, и я пойду «на своих двоих»…

В палату приходила инструктор по физкультуре и занималась с нами положенное время. Я старалась выполнять все упражнения, вот только с левой рукой была проблема. Иногда непокорная левая, ну, никак не хотела разгибаться, и я прятала ее за спину. Инструкторша рявкала:

— Ну что ты опять затолкала под себя левую руку! Вытащи ее из-за спины, пусть свободно лежит!

Я, понимая ее праведное возмущение, вытаскивала руку и пускала ее «в свободный полет», но та лишь тормозила мои упражнения. И инструктор физкультуры была бессильна что-либо поправить и направить. Но все равно не понимала, что нельзя обижать больных, даже если они бесперспективны в плане лечения.

Расскажу еще один случай, связанный с пребыванием в том отделении. Это произошло в мою первую больничную неделю. Со мной в больницу отправили и Ольгу, но койко-место предоставили только мне.

Оказавшись без лежачего места, Ольга могла прикорнуть лишь на койке, которая ночью была свободна, так как «прописанная» там больная приходила только на утренние процедуры. А днем Ольга была вынуждена сидеть на стуле. Естественно, она стала уставать, у нее усилились головные боли, стало часто повышаться артериальное давление. Моя врач, вместо того чтобы помочь с местом, заругалась и потребовала отправить Ольгу назад, в наш дом-интернат. Но кто будет ухаживать за мной? Без посторонней помощи, я, увы, не в состоянии обойтись.

И тогда я попросила врача позвонить моей матери и попросить ее поухаживать за мной. К матери я обращалась лишь в самом крайнем случае, но это ведь и был такой случай. Тем более что к другим больным приходили родственники, обычно после работы, и ухаживали, несмотря на усталость.

Мать откликнулась на вызов врача — через два дня пришла со своей сестрой Марией. У мамы четыре сестры и еще брат, и все они проживали в Новокузнецке. Узнав, в чем дело, мать заявила, закатив глаза чуть ли не на лоб:

— Я не могу бросить работу! Хоть я официально на пенсии, но подрабатываю. Хочу на старость себе заработать, а то вообще жрать нечего будет!

Ее сестра Мария тут же вставила свое ценное мнение:

— Томка, а зачем тебя лечить? Ты же все равно неизлечима. Только зря тратить время и деньги на лекарства. Если бы ты была излечима, тебя бы в детстве вылечили.

— Вы можете за мной хоть один раз в жизни поухаживать! — взорвалась я.

— Какое право ты имеешь от нас что-то требовать? Мы уже старые, — парировала моя тетушка.

Я хотела ей ответить, что и, будучи молодыми, они мне тоже мало чем помогали. Но меня опередили соседки по палате:

— Как вам не стыдно! Почему вы отбираете у Томы последнюю надежду? На такое никто не имеет право, даже родная мать!

Но закаленное бездушие моих родичей не так-то просто пробить. После укора соседок мать с тетей Машей стали обсуждать: может, заплатить нянечке за мой уход? Но, поразмыслив, решили, что это лишнее. Мать пошла в больничный киоск, купила Ольге таблетки от головной боли и для снижения давления.

Затем сестры удалились, посчитав, что их миссия выполнена. После их отказа поухаживать за мной администрация больницы, посочувствовав и войдя в мое положение, оставила Ольгу и предоставила ей освободившуюся койку.

Мое лечение подходило к концу в марте 1998-го, а в организме не наблюдалось ни малейших сдвигов и не появлялось никаких намеков, что я смогу встать и пойти. Перед выпиской я поняла, что этого не предвидится — никогда и нигде. Никакое лечение не поможет, все лекарства и процедуры бессильны. Понятное дело, что к волшебнице-ортопеду, пообещавшей поставить меня на ноги, если уберут спастику и гиперкинезы, я уже не рвалась — ведь спастика и гиперкинезы остались при мне.

И такая депрессия овладела мною, такая хандра напала… Сутки безостановочно проревела — хочу остановиться, заставляю себя, но организм, вопреки мне самой, словно изнутри выбрасывает рыдания, которые не поддаются усмирению, как извержение вулкана.

Надеялась, что кто-то из врачей ко мне подойдет и хотя бы поговорит со мной, но этого не произошло. Я была недостойна их высочайшего внимания, потому как не оправдала их медицинских надежд, не удовлетворила их медицинских амбиций.

В интернате после возвращения из неврологии я недели три периодически впадала в бесчувственный ступор. Упрусь в стену взглядом и сижу, потом очнусь и чувствую, что у меня все лицо мокрое. Не замечала, что плачу, даже удивлялась: почему лицо, будто после душа? Однажды в таком состоянии меня застала медсестра Лариса и спросила:

— Ты чего ревешь?

Я открыла рот, чтобы ответить ей, но вместо слов вырвалось очередное рыдание, и она сделала парадоксальный вывод:

— Все понятно, ты влюбилась!

В ту минуту мне хотелось ее пристукнуть. Я осипшим голосом попыталась выдавить что-нибудь не менее парадоксальное и ехидное, но вместо этого расхохоталась. Лариска пожала плечами и ушла. А я моментально вышла из депрессии и «вернулась в строй».

А Лариска потом еще долго меня подкалывала:

— Ну что, когда еще влюбишься и поревешь от любви?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.