6

6

Тогда же, в сентябре 1929 года, возникло и другое дело, гражданское, но, увы, богиня Фемида отвернулась от нашей семьи.

На имя отца пришла повестка с вызовом его на заседание народного суда Фрунзенского района по иску не помню какой организации о выселении всех нас из Москвы. Заседание назначалось недели через две. Отец отправился к Сильверсвану за советом. Мать беспокоилась за его расстроенные из-за дела "Расшитая подушка" нервы, и я пошел вместе с ним.

У наших властей было правило: если они не желали чтобы о каких-то их действиях и постановлениях узнали бы за границей, такие материалы ни в центральных, ни в областных газетах не публиковались, а их печатали в приложениях к областным, о которых не только иностранцы, но и наши граждане понятия не имели.

Сильверсван показал отцу такое приложение к газете "Вечерняя Москва", в котором всего за несколько дней был опубликован указ Моссовета о выселении из Москвы всех лиц, лишенных избирательных прав и нигде не работающих. Он сказал, что к нему уже приходили получившие подобные повестки. Он берется вести наше дело и постарается его выиграть. Отец должен приложить к делу справки о его одиннадцатилетней службе в различных учреждениях, фотокопии из справочника "Вся Москва" и из книги Чернопятова "Родословец Тульского дворянства", доказывающие, что он никогда не был ни домо, ни землевладельцем; очень важна справка, что он состоит на учете в бирже труда как безработный. А Владимиру и мне нужно доставать справки о наших заработках. Однако Сильверсван предупредил, что все мы лишенцы, хотя и подавшие заявления о восстановлении в правах, и потому надо быть готовыми к самому худшему. Он добавил, что против нас есть один весьма существенный пункт: квартира наша просторная, с высокими потолками. Жили бы мы в подвале, и никто на нас не посягал бы…

Все следующие дни я не занимался черчением, а бегал по редакциям журналов, доставал справки о заработке. Когда меня спрашивали, зачем они нужны, я отвечал, что для фининспектора. Доставал я справки и от частных лиц, для которых что-то чертил, например, от Бобочки Ярхо; все справки заверялись печатями, набрал я их более десятка.

Брат Владимир чертыхался и достал лишь две или три справки. Но от основного места своей работы, от издательства "Земля и фабрика", при котором выходил журнал "Всемирный следопыт", ему и мне справки выдать отказались; я потом расскажу, почему отказались.

Все эти документы отец понес в суд, при нем их подшили к делу. Справки о заработках Владимира и моих были подшиты в порядке уменьшения сумм, последней оказалась моя справка о чертежах для Бобочки Ярхо всего на 15 рублей.

Свидетельницей взялась быть бывшая служащая по голицынскому дому на Покровке, ставшая коммунисткой, некая Варвара, забыл фамилию, Сильверсван ее научил показать, что мой отец не имел никакого отношения к этому дому и к былым с него доходам.

Наконец состоялся суд, на который пошли мы все и многие наши друзья. Перед заседанием Варвара долго расхаживала по коридору вместе с судьей и, как она выражалась, «обрабатывала» его. Началось заседание. За стол сел судья, по обеим его сторонам два заседателя, внизу за отдельным столиком секретарша.

На суде Варвара пространно рассказывала, как Голицыны всегда много помогали бедным в Москве и в своих имениях, как их любили служащие и крестьяне. Между прочим, она обронила такую фразу: "Они жили всегда одной семьей".

Судья ее перебил и сказал секретарше:

— Запишите эти слова свидетельницы, что жили одной семьей.

Потом Варвара оправдывалась: как это она брякнула такое?

Выступал отец, говорил голосом дрожащим, и вид у него был словно у загнанного на непосильной работе коня. Говорил он все те же, многажды раз повторяемые доводы: что одиннадцать лет работал, что не был ни домо-, ни землевладельцем, что надеется быть восстановленным в избирательных правах, а сейчас состоит на учете биржи труда.

Судья нарочно громко, чтобы все в зале слышали, сказал секретарше:

— Составьте отношение на биржу труда, что она держит на учете лицо, лишенное избирательных прав.

Выступал Сильверсван и говорил об энергичной, трудолюбивой семье, о том, что все ее представители, без сомнения, будут восстановлены в избирательных правах, упомянул моего брата — талантливого художника, к тому же имеющего троих маленьких детей.

На совещание суд не удалялся. Судья ухватил дело, перевернул его и показал пачку с конца, а последней была справка о заработке, выданная мне Бобочкой Ярхо; показал он сперва правому заседателю, потом левому. А те, все заседание сидевшие молча, только головами кивнули.

Судья начал писать, через пять минут кончил, дал подписать правому заседателю, дал левому, а тот, это видели все, замотал головой и подписать отказался. Судья встал и предложил встать всем присутствующим. Он начал читать, прочел те, всячески порочащие нашу семью доводы, какие я уже не раз повторял. Единственное новое он добавил, что члены семьи предъявили многочисленные справки на весьма незначительные суммы, и следовательно, живут на какие-то неизвестные нетрудовые доходы. Закончил он чтение, что суд постановил выселить семью бывших князей Голицыных из Москвы как лишенных избирательных прав, решение может быть обжаловано в городской суд в двухнедельный срок.

Следующим делом было о выселении нашей соседки Елизаветы Александровны Бабыниной как бывшей помещицы и лишенки. Она, бедная, претерпела все невзгоды только оттого, что жила с нами в одной квартире. Ее потом приютили дочь и зять — профессор физики А. Б. Млодзеевский.

Впоследствии отец, будучи юристом по образованию, все возмущался — это неслыханно, что суд не удалился на совещание.

Сильверсван говорил, что, конечно, такое поведение судьи — это повод для кассации. И другой повод — отказ одного из заседателей подписать решение суда. А все же он посоветовал не откладывая начать искать новое жилье где-либо в Подмосковье.

Как раз тогда в самом разгаре бурлило дело "Расшитая подушка", и самая деятельная и практичная из нас — моя мать — была занята беседами с адвокатом Орловским и на допросы ее вызывали. Кто же будет искать новое жилье?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.