МУЖ ПРЕИЗЯЩНЕЙШИЙ

Царь был настороже, подозревая что-то неладное, но так и не мог разобрать, откуда, из какой именно политической щели сквозит угроза. Первым, кто все это отчетливо понял и щель заткнул, был тогдашний военный министр граф Алексей Андреевич Аракчеев. Его в царскую орбиту втянуло то самое «шестое монархическое чувство», тот самый обессмысленный самодержавный инстинкт, что некогда толкал Александра Павловича в объятия республиканского идеала, а теперь — аккурат у «конституционной» черты — толкнул в объятия визиря.

Умный царедворец, неспешно взраставший в полноту вельможной силы, оплетавший трон глубоко пущенными корнями, чем дальше, тем больше замыкавший царя на себя и превращавшийся в полномочного посредника между государем и государством, — он мгновенно распутал плетение словес, на которое Сперанский был мастер. Аракчеев нутром угадал действительную цель преобразований — механистичное обезличивание власти.

Сначала стирается грань между родовитым дворянином и талантливым выскочкой (для чего были осуществлены указы от 3 апреля и 6 августа 1809 года).

Потом выскочка вытесняет вельможу (не случайно Аракчеева не поставили в известность о готовящихся преобразованиях, а лишь сообщили об их результате, уравняв в правах с простым высокопоставленным чиновником).

Затем на место доверенного лица при государе поставляется коллегиальное мнение Государственного совета.

Наконец, придет время и самого государя?

Бюрократическому строю не нужен самодержец, ему нужен опытный дирижер. Кто? Да скорее Сперанский, чем Александр. Впрочем, загадывал ли Аракчеев так далеко, неизвестно; главное, что реформы размывали почву, на которой все тверже стоял он сам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.