18

18

У виноделов Gigondas, прямо у пресса, путешественники со смехом и шутками пьют молодые вина.

— Солнце и вино — вот и все, что нужно мужчине! — провозглашает Бисмарк.

Но Орлов и тут продолжает работать на своего шефа.

— Итак? — говорит он, словно между прочим. — Если станете прусским премьер-министром, вы и вправду начнете войну с Данией, Австрией и Францией за немецкие княжества?

— Ни в коем случае! — отвечает Бисмарк. — Успокойте Горчакова: Пруссия никогда первой ни на кого не нападет! Во всяком случае, если я буду премьер-министром.

Орлов делает изумленное лицо:

— А как же ваш германский кулак?

— Дорогой мой! Нас, немцев, очень легко склонить на войну, но оборонительную, а не завоевательную. Спросите у вашего канцлера. Он же считает меня своим учеником. Спросите у него и он вам скажет: выиграть можно только национально-освободительные войны. То есть когда на вас нападают! А теперь забудем о политике и выпьем за нашу красавицу Кэтти!

Слово «нашу» Бисмарк произнес так, что Катарина с испугом вскинула на него глаза, — словно это уже случилось.

Впрочем, кто знает, когда это происходит — в момент физического соития или куда раньше, когда хотя бы один из участников этого сакрального действа начинает мысленно вожделеть другого, и там, на тонком энергетическом уровне, куда, слава Богу, еще не смогли ученые влезть своими руками и приборами, — там, в телепатических волнах ночных сно- и ясновидений происходит первое эротическое соблазнение и соитие.

Огромный, почти двухметровый Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд фон Бисмарк унд Шёнхаузен, гордый и дерзкий померанский дуэлянт и барон, которого боялась даже королева Августа и побаивался король Вильгельм, вдруг почувствовал, как его всего, целиком, словно малого ребенка, вобрали в себя зрачки ее глаз, опустили куда-то вниз, в жаркую пульсирующую пропасть, оросили там огненными фонтанами страсти и выбросили назад, на землю, обессиленного настолько, что ноги стали ватными и дыхание кончилось.

А она, тихо усмехнувшись, села в карету и позвала мужа:

— Николя…

Но в Arles, в те острые моменты, когда на ринге окровавленный бык в бешенстве мчался на тореадора, чтоб поднять его на рога, Кэтти, сидя на зрительской трибуне между Бисмарком и мужем, в ужасе схватила и стиснула их руки — сразу у обоих, одновременно!

Так, держа обоих мужчин, она просидела на протяжении всего боя быков, и Бисмарк воспринял ее цепкое пожатие, как еще один знак. Однако он и тут сдержался, не ответил на этот жест. И был вознагражден — в древней провансальской деревне La Tuliere, что возле городка Grignan, Кэтти заказала хозяину сувенирной лавки выгравировать «Kathi» на агатовом брелоке для часов и протянула Бисмарку этот брелок:

— Дядюшка, это вам. На память.

— Мерси, мон амур.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.