И СНОВА НЕПРОСТО

И СНОВА НЕПРОСТО

Не удивительно, что многие, как Н.С.Лесков, осуждали отца Иоанна за «потворство» массовому поклонению его личности, объявляя это идолопоклонством. На самом деле всё было гораздо сложнее. Законы массового психоза одинаковы в любом месте и во все времена. Бессмысленно осуждать футбол за драки футбольных фанатов (хотя любопытно, что старец Оптиной пустыни отец Амвросий уже в начале XX века называл футбол «дьявольской игрой»). Слава отца Иоанна питалась не только его чудесами, но и бесконечным доверием со стороны самых простых и не искушенных в глубинах христианства людей. В своих приходах они не получали того духовного утешения, которое бывает особенно необходимо людям, чья повседневная жизнь, наполненная тяжелым физическим трудом, бесконечными заботами о пропитании семьи, болезнями своими и своих родных, бесправием перед сильными мира сего, лишена высшего смысла и даже вообще какого-нибудь смысла. В отце Иоанне они видели героя-праведника, который не скрылся в затвор, спасая душу от мира, но сделал свою праведную жизнь как бы частью жизни темной массы, кстати, вполне осознававшей свою темноту. Проанализировав письма к отцу Иоанну, Надежда Киценко пишет, что в подавляющем большинстве просьбы об исцелении сопровождались ясным пониманием того, что болезни посланы им «за грехи», а не являются простым следствием несправедливости судьбы. Но как избавиться от грехов, когда сама жизнь ежедневно толкает к ним и нет ни сил, ни времени, ни образования, чтобы всё это как-то осмыслить и исправить?

Есть множество свидетельств о том, как общие исповеди отца Иоанна оказывались мощным толчком к преображению людей, отвращая их от пьянства, от воровства, от любодеяний, возвращая волю к жизни и спасая от самоубийства.

Не случайно перед отцом Иоанном благоговела не только «темная» толпа. С огромным уважением к необычному священнику относились и просвещенные люди, далекие от фанатизма, – отец и сын Сикорские[26], врач Боткин, художник Репин. Из рук отца Иоанна получил благословение перед отправкой на Японскую войну адмирал Макаров, назначенный командующим Тихоокеанской эскадрой, – легендарный мореход, океанограф, полярный исследователь, кораблестроитель.

К духовной помощи Иоанна Кронштадтского порой прибегали люди самые неожиданные. Например, поэт-декадент Константин Фофанов, которого за стихотворение «Таинство любви» (1885, опубликовано в 1888 году) Святейший Синод грозил отлучить от церкви задолго до отлучения Толстого. Фофанов страдал от алкоголизма и психического расстройства. Его невеста служила гувернанткой в доме кронштадтского купца. Фофанов писал в своих воспоминаниях: «Моя жена, воспитанная с детства в строгих церковных началах, в девушках часто подумывала пойти в монастырь. За советом, между прочим, она обратилась и к отцу Иоанну Кронштадтскому.

Батюшка не одобрил ее намерения.

– Не в монастыре надо спасаться, – строго заметил он ей, – а в миру надо спасаться!

Когда же через несколько времени его духовная дочь была помолвлена за меня, она снова обратилась за советом к своему глубоко чтимому духовнику.

Теперь он одобрил ее намерение.

– Женщина спасется чадородием, – сказал он ей убедительно.

Жена моя еще колебалась в выборе жениха и, слыша обо мне нелестные сплетни, сообщила и об этом кронштадтскому Батюшке.

– Всё равно – пусть хоть и пьет, – выходи за него! Это твое назначение.

И еще раз повторил, что женщина спасется чадородием».

Сам Константин Фофанов дважды встречался с отцом Иоанном. Первый раз это случилось в 1882 году. Отец Иоанн еще не был «Всенародным Батюшкой».

«Мне надо было быть тогда летом по одному личному делу в Кронштадте. Но лица?, к которому я приезжал, я не застал дома. Пароход ушел, и меня застала ночь под открытым небом. В досаде и горе я присел на скамье бульвара и задремал. Всё уже было тихо и пустынно; должно быть, приближался рассвет. Вдруг я заметил: поспешной походкой пробирается по тихому бульвару невысокого роста человек в темной, коричневой рясе.

– Что ты? – строго и отрывисто спросил он меня. Я опешил: необыкновенная участливость прохожего дьякона или священника удивила меня.

Он стоял минуты две, поговорил со мной, хотел выразить свое участие денежной помощью. Я отказался. Он нервно зашагал вперед».

Вторая встреча состоялась в 1901 году. Один знакомый поэту священник представил его отцу Иоанну. Тот провел его в алтарь на исповедь.

«После нескольких незначительных фраз, к моему удивлению, отец Иоанн сказал вкрадчиво:

– Говорят, что ты пьешь… но ты не пьяница!.. Бросить можешь! Только враг тебе завидует, потому что твой дар от Бога! У тебя большой дар! – глядя утвердительно и странно, повторил он – продолжал, волнуясь и повышая голос: – А враг завидует и вот так и хочет тебя в бездну!.. в бездну!.. в бездну бросить!.. вот так и крутит, потому что завидует Божьему дарованию».

Во время этой встречи отец Иоанн произнес странные слова:

«– А я ведь могу сделать всё! Что бы ты хотел? Я могу!

Этого я уже вовсе не ожидал; я был и так счастлив, что вижу с глазу на глаз великого пастыря и беседую с ним, что слезы едва не подступили к горлу, и я ответил:

– Батюшка, ничего не надо!..

При этих словах отец Иоанн обнял меня и, целуя, сказал:

– Господь благословит тебя!»

Любопытно, что в воспоминаниях поэта общая исповедь Иоанна Кронштадтского рисуется в ином освещении, нежели в вышеописанном случае с гибелью женщины. Мы видим уже не взрыв народной стихии, но, напротив, ее умиротворение и нравственное обновление:

«Перед выносом Чаши с Дарами отец Иоанн обратился к толпе со следующими словами:

– Вот вы теперь примите Тела и Крови Самого Христа – и Он войдет в вас, и вы будете близки Ему, как родные. И если Господь Бог возлюбил Сына Своего, то и вас возлюбит и простит все ваши грехи… Только искренне покайтесь… припомните ваши грехи… помолитесь… и Бог простит вас.

И когда через некоторое время отец Иоанн вынес Чашу с Дарами, толпа благоговейно молчала.

При десятитысячной толпе такое молчание было поразительно; даже кликуши смолкли, только пестрело море голов, слегка преклоненных. Многие пали на колени. Мне показалось, что от тысяч сдержанных вздохов в храме пронеслась волна ветра. И отрывисто и особенно отчетливо раздалось: “Верую, Господи…”»