ЭЛЕГИЯ МИХАИЛА ТАЛЯ===(ФРАГМЕНТ)
ЭЛЕГИЯ МИХАИЛА ТАЛЯ===(ФРАГМЕНТ)
В конце шестидесятых годов в тогда еще «нашей» Ялте проводился семинар молодых драматургов. После долгих уговоров согласился выступить перед молодняком один из самых образованных и интеллигентных литературоведов Виктор Борисович Шкловский. Он в те дни отдыхал в писательском пансионате. Обычно он начинал каждую свою лекцию так, словно эта лекция уже длится часа полтора, как бы продолжая: «...и вот что самое интересное, – сказал он, выйдя в центр маленькой сцены, – вы здесь сидите, слушаете меня... Рядом с вами сидит ваш друг Вася или Толя... Он балагур, выпивоха, охотник на девочек, и вам в голову не приходит, что этот Вася или Толя – натуральный гений, что вы сидите рядом с гением, обращаетесь к нему на «ты» и даже считаете себя существенно более талантливым... И только спустя годы вдруг выясняется, что вы сидели когда-то рядом с гением, а вы, как выяснилось спустя те же годы, – совсем не гений и, вполне возможно, даже не очень талантливый... И если вы находите в себе силы признать это, хотя бы под одеялом, то вы, по крайней мере, – честный человек...»
Не исключаю, что Виктор Борисович сказал все это не совсем теми словами, что я привел, но смысл был именно такой.
По-разному люди трактуют слова «гений» и «гениальность». Есть даже мнение, что гениальность – это разновидность шизофрении с типичной, ярко выраженной «идеей фикс», но только эта «идея фикс» у гения прорывает пространство и время, предопределяет будущее, уподобляясь внезапной ослепительной вспышке во мраке нашей жизни, позволяя всем остальным увидеть что-то, непонятное сначала, таинственное и, возможно, страшное... И тогда мы либо задумываемся над этим, либо отрицаем это и с удовольствием, с чувством собственной правоты подбрасываем хворост в костер, на котором будет сожжен гений.
Именно так это часто и происходит. Но у меня есть и свое добавление в толкование гениальности. Мне кажется, что все в мире, в том числе и гениальное, уже давно КЕМ-ТО создано, но тщательно спрятано, закодировано, замаскировано, «заминировано»... и гению СВЫШЕ дано право расшифровать эту тайнопись, что он и делает в течение всей отпущенной ему жизни, порой даже неосознанно... А когда сокрытое рано или поздно становится очевидным и понятным всем остальным, то возникает ощущение, что все это давным-давно известно, и странно, что столь простое открытие не было сделано раньше.
Иными словами, гений – Богом избранный человек, может быть, даже случайно. Но в одном случае он сознает свою гениальность, а в другом – даже не подозревает об этом. Живет, как дышит. Но в итоге оба – гении...
Гению не надо завидовать. Его надо воспринимать как гения. И если природа подарила вам возможность восхищаться, то и восхищайтесь им как гением.
Я еще не могу перечислить, сколько гениев сидело рядом со мной за мою жизнь – выпивали, шутили, заводили легкомысленные романы... Но одного гения могу назвать точно.
Это – Михаил Таль...
...Стояло теплое лето на Рижском взморье. То было первое лето Таля в ранге чемпиона мира. На дачу, где он жил с женой и совсем маленьким сыном, меня привел мой друг, известный артист эстрады Гарри Гриневич (его уже тоже нет с нами). Он представил нас друг другу. Я назвался, а Миша протянул мне руку и сказал: «Е2-Е4».
И в дальнейшем, сколько бы мы с ним ни встречались в самых разных обстоятельствах, он неизменно здоровался со мной первым ходом белой королевской пешки...
Это было удивительно красивое, безоблачное лето с ленивым, как в фильмах Висконти, течением жизни, с ошарашивающе красивой женой, перед которой чемпион выглядел молоденьким, романтически влюбленным в свою госпожу пажом, норовящим перехватить и прочитать каждый ее взгляд, предугадать каждое ее желание... Жизнь виделась роскошной дорогой с ликующими на обочинах поклонницами и поклонниками, готовыми носить своего кумира на руках. Но кумиру всего этого вроде бы и не было нужно.
Он ехал на белом коне за изящной лошадкой в яблоках, в грушах, в персиках... на которой грациозно покачивалась самая красивая женщина в мире, держа на руках самого красивого в мире мальчика... И это казалось тем прекрасным мгновением, которое вот-вот должно было остановиться... Еще Бобби Фишеру только восемнадцать лет, еще Анатолий Евгеньевич Карпов – лишь талантливый десятилетний мальчик, еще нет и «в проекте» Гарри Каспарова...
Я не хочу да и не имею права квалифицировать Мишу Таля как шахматиста. Об этом написаны тома. Написаны высококлассными профессионалами, как не добравшимися до чемпионского трона, так и посидевшими на нем... Но даже для них, немало преуспевших в деле, именуемом шахматы, разговаривающих друг с другом на языке шахматной нотации так, как разговаривают между собой поэты, рассыпая цитаты из мировой поэзии, словно бриллианты из волшебного мешка сокровищ, – даже для них Таль представлял непостижимую загадку... Что уж говорить о шахматных «обывателях», если гроссмейстер Пал Бенко мог серьезно заявить, будто Таль во время партии гипнотизирует его, вынуждая проигрывать выигрышные позиции! Он даже решил, что нашел противоядие от парализующего взгляда Таля: пришел на очередную партию в черных отражающих очках и играл в них до того момента, пока в очередной раз не попал – как бы вдруг – в безнадежное положение... И тогда Бенко снял очки... В тот же момент темные очки надел Таль... Абсолютная шутка гения, которому и в голову не могло прийти, будто он обладает какими-то неземными декоординирующими флюидами... Хотя, кто знает, может быть, Таль действительно что-то «излучал», сам того не ведая... Ведь кое-кто, говоря о Тале, ставил вопрос: а из нашей ли он галактики?
И почти весь шахматный мир ополчился против гения. Каждый подсознательно хотел доказать, что Таль не избранник Божий, он из того же теста, что и остальные смертные, пусть и великие. Уверяли себя и других, что он играет в ненормальные, в неправильные, в «кривые» шахматы, да и живет ненормальной, неправильной, «кривой» жизнью...
К поединку с ним готовились, против него вооружались, анализируя свои проигранные ему партии и партии поверженных им коллег... И клялись перед очередным поединком «убить», наконец, молодого монстра. Но начиналась партия, возникала в какой-то момент завораживающая «талевская» свирель, и упоенные ее мелодией противники добровольно лезли в пучину нелогичных, необъяснимых позиций с каскадом вроде бы самоубийственных жертв... И уже вот он – желанный миг победы! Но, словно в кошмарном сне, парализована воля, высосана последняя энергия, и ватная рука делает суицидальный ход, и обрывается звук свирели, и возникает перед глазами бланк, на котором остается написать одно слово «сдался» и удостоверить это собственной подписью.
Все это напоминало современные триллеры с оборотнями или посланцами дьявола, против которых оказываются бессильными самые опытные охотники, полицейские, самые совершенные технические средства.
Кажется, все предусмотрено, но в самый последний момент из какого-нибудь люка высовывается жуткая рука или щупальце, и очередная жертва проваливается в преисподнюю...
Но Талю все это было невдомек. Он играл в свою игру, он видел больше, чем остальные, он источал энергию, он «оживлял» фигуры, он делал то, что обязан был делать, что не мог не делать по данному ему природой праву. Он жил в своем, талевском, измерении, где он был Моцартом, где он должен был создавать свою великую шахматную музыку. И подобно Моцарту, убедившему мир в том, что существует не семь канонических нот, а – неисчислимое их количество, Таль убеждал мир, что на шахматной доске не тридцать две фигуры, а столько, сколько дано увидеть именно ему, что пожертвованные и погибшие фигуры оставляют на доске свой след, их души продолжают витать над партией, а оставленные ими поля заколдованы и несут противнику поражение, разочарование, непонимание того, что же, в конце концов, произошло... И часто рождалась зависть по отношению к победителю...
Таль не был снобом. В своем стиле он одинаково относился к победе как над чемпионом, так и над любителем в сеансе одновременной игры.
Часто, если я оказывался в том же городе, где проходил турнир с участием Таля, и в свободное время он давал сеанс одновременной игры, мне непременно следовало от него приглашение «сесть двадцать шестым». И я с радостью это приглашение принимал. Ну что Арканов за партнер для Таля? Жалкий перворазрядник... Но если партия складывалась так, что дальнейшее ее течение не представляло для Миши интереса, он с серьезным видом предлагал мне «ничью», которую я, естественно, принимал, становясь предметом восхищения со стороны участников сеанса и болельщиков. Зато, если партия втекала в талевское русло, он садился напротив меня на стул, нависал над доской, лицо его приобретало странное выражение, от которого становилось не по себе, он пожирал меня своими проникающими глазами, тяжело дышал, шевелил губами и делал наповал разящие ходы. «За что? – думал я. – За что, Миша? Мы же друзья...» И сразу же после окончания экзекуции он превращался в нежного, застенчивого Мишу и произносил: «Не убегай после сеанса. Мы с тобой выпьем, если не возражаешь...
И я не возражал.
Но что-то после того лета, в моем представлении, пошло не так. Монументальный Михаил Моисеевич Ботвинник «ссадил» Мишу с трона, а потом раскололся, казалось бы, прочный семейный плот. И по одну сторону остался Таль, а по другую – самая красивая женщина в мире и самый красивый в мире мальчик... И болезни, и операции, и привыкание к морфию в послеоперационный период (такое случается), и мучительное отвыкание от него, и «Кент» в нечеловеческих количествах... Вторая семья, еще одна... И ничего материального для себя. Все для тех, кто в данный момент рядом с ним и добр к нему... И практически полная нищета, хотя выигрывал он «неслабые» турниры и по составу участников, и по призовым фондам. А для себя – только шахматы да любовь к сыну, к дочери... И огромное количество кривотолков, потому что не укладывается гений в прокрустово ложе «нормального» человека... И как остается он загадкой в шахматах, так еще большей загадкой остается он как личность... Ну, не пришелец же он на самом деле... И вся его нарастающая с годами отрешенность какая-то... Как будто все равно, как продолжается жизнь и чем она закончится...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.