Стихотворения О. Мандельштама
Стихотворения О. Мандельштама
I. СТИХИ «ВОЛЧЬЕГО ЦИКЛА» 1931
(1) ***
Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть -
Душно, — и все-таки до смерти хочется жить.
С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.
2 марта. Ночь
(2) ***
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17-28 марта
(3) ***
Ночь на дворе. Барская лжа!
После меня — хоть потоп.
Что же потом? — храп горожан
И толкотня в гардероб.
Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди на зубок:
С шапкой в руках, шапку в рукав
И да хранит тебя Бог!
Апрель
(4) ***
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину Москвы -
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
Ты со мною поедешь на «А» и на «Б»
Посмотреть, кто скорее умрет.
А она — то сжимается, как воробей,
То растет, как воздушный пирог.
И едва успевает грозить из дупла
— Ты как хочешь, а я не рискну, -
У кого под перчаткой не хватит тепла,
Чтоб объехать всю курву-Москву.
Апрель
(5) ***
Я с дымящей лучиной вхожу
К шестипалой неправде в избу:
Дай-ка я на тебя погляжу -
Ведь лежать мне в сосновом гробу!
А она мне соленых грибков
Вынимает в горшке из-под нар,
А она из ребячьих пупков
Подает мне горячий отвар.
— Захочу, — говорит, — дам еще…
Ну, а я не дышу — сам не рад.
Шасть к порогу — куда там! — в плечо
Уцепилась и тащит назад.
Тишь да глушь у нее, вошь да мша,
Полуспаленка, полутюрьма…
— Ничего, хорошо, хороша!
Я и сам ведь такой же, кума.
4 апреля
(6)***
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда…
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье -
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,
Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду -
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.
3 мая
II. «АРЕСТНЫЕ» СТИХИ 1933
(7) ***
Холодная весна. Голодный Старый Крым.
Как был при Врангеле — такой же виноватый.
Овчарки на дворах, на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.
Все так же хороша рассеянная даль.
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят, как пришлые, и вызывает жалость
Вчерашней глупостью украшенный миндаль.
Природа своего не узнает лица,
Их тени страшные — Украины, Кубани…
Как в туфлях войлочных голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.
Старый Крым. Апрель-май
(8) ***
Квартира тиха, как бумага -
Пустая без всяких затей,-
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон.
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать -
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть…
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни наглей
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей!
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна.
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель -
Такую ухлопает моль…
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать -
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Ноябрь
(9) ***
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца -
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет -
Он один лишь бабачет и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз,
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь
III. ИЗ ПЕРВОЙ ВОРОНЕЖСКОЙ ТЕТРАДИ 1935
(10) ЧЕРНОЗЕМ
Переуважена, перечерна, вся в холе,
Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,
Вся рассыпаючись, вся образуя хор, -
Комочки влажные моей земли и воли…
В дни ранней пахоты черна до синевы,
И безоружная в ней зиждется работа -
Тысячехолмие распаханной молвы:
Знать, безокружное в окружности есть что-то.
И все-таки земля — проруха и обух:
Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай.
Гниющей флейтою настраживает слух,
Кларнетом утренним зазябливает ухо…
Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте!
Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст,
Черноречивое молчание в работе…
Апрель
(11) КАМА
I
Как на Каме-реке глазу темно, когда
На дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,
Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла,
Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Там я плыл по реке с занавеской в окне,
С занавеской в окне, с головою в огне.
И со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала — трех конвойных везла.
II
Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток -
Полноводная Кама неслась на буек.
И хотелось бы гору с костром отслоить,
Да едва успеваешь леса посолить.
И хотелось бы тут же вселиться — пойми
В долговечный Урал, населенный людьми.
И хотелось бы эту безумную гладь
В долгополой шинели беречь, охранять.
Апрель-май
(12) СТАНСЫ
I.
Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души.
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу — и люди хороши.
2.
Люблю шинель красноармейской складки,
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.
3.
Проклятый шов, нелепая затея,
Нас разлучили. А теперь, пойми,
Я должен жить, дыша и большевея,
И, перед смертью хорошея,
Еще побыть и поиграть с людьми!
4.
Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме.
Клевещущих козлов не досмотрел я драки -
Как петушок в прозрачной летней тьме -
Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, -
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
5.
И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка,-
Нежнее моря, путаней салата -
Из дерева, стекла и молока.
6.
Моя страна со мною говорила -
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила — и вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.
7.
Я должен жить, живя и большевея,
Работать речь, не слушаясь, сам-друг.
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню всё — немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.
8.
И не ограблен я и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как «Слово о полку», струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля — последнее оружье -
Сухая влажность черноземных га…
Май-июнь
(13)***
День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что рослона дрожжах.
Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон — слитен, чуток…
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.
День стоял о пяти головах и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса:
Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах -
Глаз превращался в хвойное мясо.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко,
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка — ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов -
Молодые любители белозубых стишков.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой -
За бревенчатым тыном, на ленте простынной
Утонуть и вскочить на коня своего!
Апрель-май
IV. ИЗ ВТОРОЙ ВОРОНЕЖСКОЙ ТЕТРАДИ ЗИМА 1936/1937
(14) ***
Из-за домов, из-за лесов,
Длинней товарных поездов,
Гуди, помощник и моих трудов,
Садко заводов и садов.
Гуди, старик, дыши сладко,
Как новгородский гость Садко
Под синим морем глубоко,
Гуди протяжно в глубь веков,
Гудок советских городов.
6 — 9 декабря
(15) ***
Когда заулыбается дитя
С развилинкой и горести и сласти,
Концы его улыбки, не шутя,
Уходят в океанское безвластье.
Ему невыразимо хорошо,
Углами губ оно играет в славе -
И радужный уже строчится шов
Для бесконечного познанья яви.
И цвет и вкус пространство потеряло,
Хребтом и аркою поднялся материк,
Улитка выползла, улыбка просияла,
Как два конца их радуга связала,
И в оба глаза бьет атлантов миг.
9 — 11 декабря
(16) ***
Мой щегол, я голову закину,
Поглядим на мир вдвоем.
Зимний день, колючий, как мякина,
Так ли жестк в зрачке твоем?
Хвостик лодкой, перья черно-желты,
Ниже клюва в краску влит,
Сознаешь ли, до чего щегол ты,
До чего ты щегловит?
Что за воздух у него в надлобье -
Черн и красен, желт и бел!
В обе стороны он в оба смотрит — в обе!
Не посмотрит — улетел!
9 — 27 декабря
(17)***
Не у меня, не у тебя — у них
Вся сила окончаний родовых:
Их воздухом поющ тростник и скважист,
И с благодарностью улитки губ людских
Потянут на себя их дышащую тяжесть.
Нет имени у них. Войди в их хрящ,
И будешь ты наследником их княжеств,-
И для людей, для их сердец живых,
Блуждая в их развилинах, извивах,
Изобразишь — и наслажденья их,
И то, что мучит их в приливах и отливах…
9 — 27 декабря
(18) ***
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и хранимых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.
Кость усыпленная завязана узлом,
Очеловечены колени, руки, плечи -
Он улыбается своим широким ртом,
Он мыслит костию, и чувствует челом,
И вспомнить силится свой облик человечий.
Декабрь
(19) ***
Эта область в темноводье
Хляби хлеба, гроз ведро -
Не дворянокое угодье -
Океанское ядро.
Я люблю ее рисунок,
Он на Африку похож.
Дайте свет: прозрачных лунок
На фанере не сочтешь…
Анна, Россошь и Гремячье -
Я твержу их имена -
Белизна снегов гагачья
Из вагонного окна.
Я кружил в полях совхозных,
Полон воздуха был рот,
Солнц подсолнечника грозных
Прямо в очи оборот.
Въехал ночью в рукавичный,
Снегом пышущий Тамбов,
Видел Цны — реки обычной -
Белый, белый, бел-покров.
Трудодень страны знакомой
Я запомнил навсегда,
Воробьевского райкома
Не забуду никогда.
Где я? Что со мной дурного?
Степь беззимняя гола.
Это мачеха Кольцова,
Шутишь — родина щегла!
Только города немого
В гололедицу обзор,
Только чайника ночного
Сам с собою разговор…
В гуще воздуха степного
Перекличка поездов
Да украинская мова
Их растянутых гудков.
23-29 декабря
(20)***
Вехи дальнего обоза
Сквозь стекло особняка.
От тепла и от мороза
Близкой кажется река.
И какой там лес — еловый? -
Не еловый, а лиловый,
И какая там береза,
Не скажу наверняка:
Лишь чернил воздушных проза
Неразборчива, легка…
26 декабря
(21) ***
Как подарок запоздалый
Ощутима мной зима:
Я люблю ее сначала
Неуверенный размах.
Хороша она испугом,
Как начало грозных дел:
Перед всем безлесным кругом
Даже ворон оробел.
Но сильней всего непрочно-
Выпуклых голубизна,
Полукруглый лед височный
Речек, бающих без сна…
29-30 декабря
(22) ***
Оттого все неудачи,
Что я вижу пред собой
Ростовщичий глаз кошачий -
Внук он зелени стоячей
И купец травы морской.
Там, где огненными щами
Угощается Кащей, -
С говорящими камнями
Он на счастье ждет гостей, -
Камни трогает клещами,
Щиплет золото гвоздей.
У него в покоях спящих
Кот живет не для игры -
У того в зрачках горящих
Клад зажмуренной горы,
И в зрачках тех леденящих,
Умоляющих, просящих,
Шароватых искр пиры.
29 — 30 декабря
(23) ***
Твой зрачок в небесной корке.
Обращенный вдаль и ниц,
Защищают оговорки
Слабых, чующих ресниц.
Будет он, обожествленный,
Долго жить в родной стране -
Омут ока удивленный, -
Кинь его вдогонку мне!
Он глядит уже охотно
В мимолетные века -
Светлый, радужный, бесплотный,
Умоляющий пока… [295]
2 января
(24) ***
Улыбнись, ягненок гневный, с Рафаэлева холста -
На холсте уста вселенной, но она уже не та…
В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль.
8 синий, синий цвет синели океана въелась соль…
Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,
Складки бурного покоя на коленях разлиты.
На скале черствее хлеба — молодых тростинки рощ,
И плывет углами неба восхитительная мощь.
9 января
(25) ***
Я около Кольцова,
Как сокол, закольцован,
И нет ко мне гонца,
И дом мой без крыльца.
К ноге моей привязан
Сосновый синий бор,
Как вестник без указа,
Распахнут кругозор.
В степи кочуют кочки,
И все идут, идут
Ночлеги, ночи, ночки -
Как бы слепых везут…
9 января
(26) ***
Когда в ветвях понурых
Заводит чародей
Гнедых или каурых
Шушуканье мастей, -
Не хочет петь линючий
Ленивый богатырь,
И малый, и могучий
Зимующий снегирь.
Под неба нависанье,
Под свод его бровей
В сиреневые сани
Усядусь поскорей…
9 — 10 января
(27) ***
Дрожжи мира дорогие -
Звуки, слезы и труды, -
Ударенья дождевые
Закипающей беды,
И потери звуковые
Из какой вернуть руды?
В нищей памяти впервые
Чуешь вмятины слепые,
Медной полные воды -
И идешь за ними следом,
Сам себе не мил, неведом -
И слепой и поводырь.
12 — 18 января
(28)***
Влез бесенок в мокрой шёрстке
Ну, куда ему? куды? -
В подкопытные наперстки,
В торопливые следы, -
По копейкам воздух версткий
Обирает с слободы.
Брыжжет в зеркальцах дорога -
Торопливые следы
Постоят еще немного
Без покрова, без слюды.
Колесо брюзжит отлого -
Отлегло — и полбеды.
Скушно мне — мое прямое
Дело тараторит вкось:
По нему прошлось другое,
Надсмеялось, сбило ось.
1 — 18 января
(29) ***
О, этот медленный одышливый простор -
Я им пресыщен до отказа! -
И отдышавшийся распахнут кругозор -
Повязку бы на оба глаза!
Уж лучше б вынес я песка слоистый нрав
На берегах зубчатых Камы,
Я б удержал ее застенчивый рукав,
Ее круги, края и ямы…
Я б с ней сработался — на век, на миг один! -
Стремнин осадистых завистник -
Я б слушал под корой текущих древесин
Ход кольцеванья волокнистый.
16 января
(30) ***
Что делать нам с убитостью равнин,
С протяжным голодом их чуда?
Ведь то, что мы открытостью их мним,
Мы сами видим, засыпая, зрим, -
И все растет вопрос — куда они? откуда? -
И не ползет ли медленно по ним
Тот, о котором мы во сне кричим, -
Народов будущих Иуда…
16 января
(31) ***
В лицо морозу я гляжу один:
Он — никуда, я — ниоткуда.
И все утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.
А солнце щурится в крахмальной нищете -
Его прищур спокоен и утешен,
Десятизначные леса — почти что те…
И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб безгрешен.
16 января
(32) ***
Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой [296]
Ты наслаждаешься величием равнин,
И мглой, и холодом, и вьюгой.
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен -
Благословенны дни и ночи те
И сладкогласный труд безгрешен.
Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто, сам полуживой,
У тени милостыню просит.
15 — 16 января
(33) ***
Не сравнивай: живущий несравним.
С каким-то ласковым испугом
Я соглашался с равенством равнин,
И неба круг мне был недугом.
Я обращался к воздуху-слуге,
Ждал от него услуги или вести,
И собирался в путь, и плавал по дуге
Неначинающихся путешествий…
Где больше неба мне — там я бродить готов,
И ясная тоска меня не отпускает
От молодых еще воронежских холмов
К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.
18 января
(34) ***
Я нынче в паутине световой -
Черноволосой, светло-русой.
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
И не с кем посоветоваться мне,
А сам найду его едва ли -
Таких прозрачных плачущих камней
Нет ни в Крыму, ни на Урале.
Народу нужен стих таинственно-родной,
Чтоб от него он вечно просыпался
И льнянокудрою, каштановой волной -
Его звучаньем — умывался…
19 января
(35) ***
Слышу, слышу ранний лед,
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами, -
С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей Алигьери пел мощней
Утомленными губами.
Так гранит зернистый тот
Тень моя грызет очами,
Видит ночью ряд колод,
Днем казавшихся домами,
Или тень баклуши бьет
И позевывает с вами,
Иль шумит среди людей,
Греясь их вином и хлебом,
И несладким кормит хлебом
Неотвязных лебедей…
21-22 января
(36) ***
Где связанный и пригвожденный стон?
Где Прометей — скалы подспорье и пособье?
А коршун где и желтоглазый гон
Его когтей, летящих исподлобья?
Тому не быть — трагедий не вернуть,
Но эти наступающие губы,
Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.
Он — эхо и привет, он — веха, нет, — лемех…
Воздушно-каменный театр времен растущих
Встал на ноги, и все хотят увидеть всех,
Рожденных, гибельных и смерти не имущих.
19 января — 4 февраля
(37)***
Как светотени мученик Рембрандт,
Я глубоко ушел в немеющее время,
И резкость моего горящего ребра
Не охраняется ни сторожами теми,
Ни этим воином, что под грозою спят.
Простишь ли ты меня, великолепный брат,
И мастер, и отец черно-зеленой теми,
Но око соколиного пера
И жаркие ларцы у полночи в гареме
Смущают не к добру, смущают без добра
Мехами сумрака взволнованное племя.
4 февраля
(38) ***
Еще он помнит башмаков износ,
Моих подметок стертое величье,
А я его: как он разноголос,
Черноволос, с Давид-горой гранича.
Подновлены мелком или белком
Фисташковые улицы-пролазы, -
Балкон-наклон-подкова-конь-балкон,
Дубки, чинары, медленные вязы…
И букв кудрявых женственная цепь
Хмельна для глаза в оболочке света,
А город так горазд и так уходит в крепь
И в моложавое, стареющее лето.
7 — 11 февраля
(39) ***
Пою, когда гортань — сыра, душа — суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:
Здорово ли вино? Здоровы ли меха?
Здорово ли в крови Колхиды колыханье?
А грудь стесняется — без языка — тиха:
Уже не я пою — поет мое дыханье -
И в горных ножнах слух и голова глуха…
Песнь бескорыстная — сама себе хвала:
Утеха для друзей, а для врагов — смола.
Песнь одноглазая, растущая из мха -
Одноголосый дар охотничьего быта,
Которую поют верхом и на верхах,
Держа дыханье вольно и открыто,
Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердито
На свадьбу молодых доставить без греха.
8 февраля
(40) ***
Вооруженный зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую все, с чем свидеться пришлось,
И вспоминаю наизусть и всуе.
И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым,
Я только в жизнь впиваюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить, сон и смерть минуя,
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную.
8 февраля
(41) ***
Были очи острее точимой косы -
По зегзице в зенице и по капле росы
И едва научились они во весь рост
Различать одинокое множество звезд.
8 февраля
(42) ***
Я в львиный ров и в крепость погружен
И опускаюсь ниже, ниже, ниже
Под этих звуков ливень дрожжевой -
Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
Как близко, близко твой подходит зов -
До заповедей роды и первины -
Океанийских низка жемчугов
И таитянок кроткие корзины…
Карающего пенья материк,
Густого голоса низинами надвинься!
Богатых дочерей дикарско-сладкий вид
Не стоит твоего — праматери — мизинца.
Не ограничена еще моя пора:
И я сопровождал восторг вселенский,
Как вполголосная органная игра
Сопровождает голос женский.
12 февраля
V. ИЗ ТРЕТЬЕЙ ТЕТРАДИ. ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ В ВОРОНЕЖЕ ВЕСНА 1937
(43) ***
Если б меня враги наши взяли
И перестали со мною говорить люди;
Если б лишили меня всего в мире -
Права дышать и открывать двери
И утверждать, что бытие будет
И что народ, как судия, судит;
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать бы стали б, -
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И раскачав колокол стен голый,
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом,
И, в океан братских очей сжатый,
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы,
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земли очи,
И промелькнет пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой — Ленин,
А на земле, что избежит тленья,
Будет губить разум и жизнь — Сталин.
Февраль — начало марта
(44)***
Я скажу это начерно — шепотом,
Потому что еще не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра.
И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище -
Раздвижной и прижизненный дом.
9 марта
(45) ***
Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя:
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
Так соборы кристаллов сверхжизненных
Добросовестный луч-паучок,
Распуская на ребра, их сызнова
Собирает в единый пучок.
Чистых линий пучки благодарные,
Собираемы тонким лучом,
Соберутся, сойдутся когда-нибудь,
Словно гости с открытым челом…
Только здесь на земле, а не на небе,
Как в наполненный музыкой дом -
Только их не спугнуть, не изранить бы -
Хорошо, если мы доживем.
То, что я говорю, мне прости,
Тихо, тихо его мне прочти.
15 марта
(46) ***
Флейты греческой тэта и йота -
Словно ей не хватало молвы, -
Неизваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы.
И ее невозможно покинуть,
Стиснув зубы, ее не унять,
И в слова языком не продвинуть,
И губами ее не размять.
А флейтист не узнает покоя -
Ему кажется, что он — один,
Что когда-то он море родное
Из сиреневых вылепил глин…
Звонким шепотом честолюбивым,
Вспоминающих топотом губ
Он торопится быть бережливым,
Емлет звуки, опрятен и скуп.
Вслед за ним мы его не повторим,
Комья глины в ладонях моря,
И когда я наполнился морем,
Мором стала мне мера моя.
И свои-то мне губы не любы,
И убийство на том же корню,
И невольно на убыль, на убыль
Равноденствие флейты клоню.
7 апреля
(47) ***
Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
Не гадают цыганочки кралям,
Не играют в Купеческом скрипки,
На Крещатике лошади пали,
Пахнут смертью господские Липки.
Уходили с последним трамваем
Прямо за город красноармейцы,
И шинель прокричала сырая:
«Мы вернемся еще, разумейте!»
Апрель
Данный текст является ознакомительным фрагментом.