Невинность и чистота

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Невинность и чистота

ШЕЛ АВГУСТ 1999 года. Я сидела на заднем дворе у своей голландской подруги в Бреда, приехав к ней через Францию, Бельгию и Лондон. Я объяснила, что в кармане у меня ни гроша, но есть обратный билет.

Мне очень хотелось пройти аттестационный тренировочный курс «Работа» под руководством Байрон Кэти, и я внесла аванс, не имея средств оплатить оставшуюся сумму. Однако мне казалось, что каким-то образом все сложится хорошо. Мне причиталась компенсационная выплата за дорожную аварию, поэтому авантюра не казалась такой уж безрассудной. Проблема состояла в том, что ни банк, ни кредитное учреждение, ни друзья в Де– нмарке не могли одолжить мне ни единого цента под эту выплату, поскольку не было известно, ни какова сумма, ни дата выплаты. Тем не менее я нашла столько денег, сколько смогла, используя все возможные источники. В самую последнюю минуту два близких друга из Перта одолжили мне деньги на билет.

«Думаешь, я сошла с ума?» – спросила я у своей подруги. Энергичная Джулия, которой было тогда около восьмидесяти, рассмеялась. Нет, она так не думала; напротив, она восхищалась моим авантюризмом и тут же предложила две сотни гульденов, сумму более чем достаточную для полной оплаты двухнедельных занятий. Она проявила такое радушие, приютив меня, а теперь хотела побаловать меня за свой счет. Какое счастье! Джулия была состоятельной, щедрой женщиной, и я отлично проводила время в ее обществе.

Сидя на заднем дворе, я вдыхала ароматы лета, столь изысканные по сравнению с грубыми запахами Австралии. Впервые за сорок девять лет я вновь оказалась в Голландии. В двадцати минутах езды от Бреда был мой родной город Тилбург. Я чувствовала себя так, будто попала в сказку.

Вскоре начались занятия. В первой части «Работы» надо было написать утверждение. «Отец разрушил мою жизнь», – начала я. Хотя я любила своего отца и простила его, он действительно разрушил мою жизнь – это был «факт», с которым я смирилась. Отвечая на вопрос своего помощника-ведущего «Правда ли, что ваш отец разрушил вашу жизнь?», я признала, что это очевидный и абсолютный факт. Разве все мое существование его не подтверждает?

«И кем бы вы были, если б не считали, что отец разрушил вашу жизнь?»

Этот вопрос поставил меня в тупик. Сознание опустело, и внезапно я ощутила большую усталость: мне захотелось отрешиться от всего, упасть в обморок, сделать все, что угодно, только не позволить себе осознать, что я могу жизнь без этой мысли. Я с трудом заставила себя подумать и ответить на поставленный вопрос.

Целых четыре дня я не понимала, что это была моя интерпретация произошедших со мной событий и общего хода моей жизни. С течением лет я свыклась с мыслью о том, что я – жертва насилия. Выздоровевшая или выздоравливающая, но все– таки жертва. Кроме того, если я не могу обвинять отца, то тогда кого же мне обвинять? Я не собиралась брать на себя вину за разрушение собственной жизни.

В пятый день меня озарило. Дело было не в том, кто из нас виноват. Что если обвинять вообще некого? Что если и я, и мой отец делали лучшее, на что были способны, исходя из собственного уровня зрелости? Наконец-то я была готова отказаться от своего статуса жертвы, столь ценимой какой-то частью меня. Желание обвинить других и избежать ответственности, поняла я, это глубокое, бессознательное стремление, уводящее нас прочь от главной истины.

Я нашла женщину-помощника, четыре дня назад начинавшую со мной занятие. В ответ на ее вопрос об отце я, наконец, ответила: «Я буду чувствовать себя счастливой. Буду нормальной, просто собой, буду жить полной жизнью, как и любой другой человек».

Отец буквально вбил в меня убеждение, что я – плохая. Самым сильным эффектом от «Работы» было переворачивание мыслей с ног на голову, поэтому, препарировав свое сознание, я обнаружила, что называла себя плохой гораздо чаще, чем это делал отец, пусть не нарочно. Вывернув все наизнанку, я получила освобождающую истину. Утверждение «Моя жизнь разрушена» превратилось в утверждение «Моя жизнь благословенна».

Эта истина глубоко меня тронула, и я расплакалась, чувствуя радость.

К КЭТИ на тренинг пришел Бретт, молодой человек, испытывавший стыд из-за профессии своего отца, управляющего публичным домом. Услышав слова Бретта, я тоже испытала стыд.

Кэти не видела ничего плохого в проститутках и их занятии. Она говорила, что эти женщины оказывают необходимые услуги, а амстердамские проститутки к тому же очень стильные. Она старалась сделать так, чтобы мы поверили в противоположное, и если нам это удавалось, мы, якобы, получали представление о своих убеждениях.

Такой наивный идеализм пробудил во мне гнев. Неужели она не знала о грязной, отвратительной стороне проституции – наркотиках, деградации, насилии, лжи, притворстве, жажде денег? Как она могла так легкомысленно назвать проституток «женщинами, оказывающими необходимые услуги», будто это какие-нибудь кассирши?

Несмотря на слова Кэти, несмотря на весь свой предыдущий опыт, в глубине моей души все еще сохранялось убеждение в собственной виновности. Разве я не игнорировала намеки на то, что пора остановиться? Разве я не противилась интуитивным прозрениям и не продолжала заниматься своей работой несмотря ни на что? Я подумала, что если бы Кэти знала мою историю, она бы оставила свои наивные взгляды.

Некоторое время я боролась с этими мыслями, а потом обратилась к одной из помощниц. «Мне стыдно, и у меня не хватает смелости обсудить это с Кэти».

«Хорошо, – сказала та. – Доверившись мне, вы сделали первый шаг». Я чувствовала ее поддержку, когда просила Кэти поработать со мной.

Чужим тихим голосом я спросила, могу ли подняться. Глядя в ясные голубые глаза Кэти, я объяснила, почему была хуже обычной проститутки и не достойна прощения Бога и природы. Я сказала, что попала в зависимость от такого стиля жизни и продавала себя за деньги, идя против того, чем на самом деле хотела заниматься. По сути, я предала себя.

«Вы делали лучшее, что могли?» – разнесся по залу ее простой вопрос, усиленный динамиками.

Мой ответ был столь же простым и искренним: «Да, лучшее».

«Так в чем же проблема?»

Я ощутила приятное облегчение. Сколько шума из ничего! В какие ловушки мы сами себя толкаем, хотя это совершенно не обязательно. И все же кое-что еще тяжким грузом лежало у меня на душе.

«Кэти, тем, что я делала, я изменяла чувства клиентов. Мне кажется, что приходившие ко мне мужчины были не способны на нормальные отношения, и я только ухудшала их положение, из-за меня мужья и отцы отдалялись от своих близких. Они часто испытывали чувство вины, а я его усиливала…» Слова иссякли, и я посмотрела Кэти в лицо.

«Если те мужчины действительно были такими отчужденными, как вам кажется, вы предлагали им то, что им было нужно и чего они нигде больше не могли найти. И кто вы, чтобы судить этих мужчин, чтобы говорить, как они должны жить?» В типичной для себя прямолинейной манере она почти выкрикнула: «Откуда вам известно, что ваши поступки были правильными? Да просто потому, что вы их совершали. Мы делаем, то, что делаем, до тех пор, пока не перестаем».

Вина, что я ощущала целую жизнь вследствие стыда, была полностью уничтожена за десять минут. Я хрипло выдавила из себя благодарность и отправилась обратно на место, испытывая небывалое доныне ощущение мира и покоя. Я чувствовала себя очищенной – не в христианском смысле, когда священник отпускает грехи, а избавившейся от иллюзий и лжи. Теперь я точно знала, что была невиновна, даже когда считала, что предаю саму себя. Я ничем не отличалась от остальных: все делают то, что делают, исходя из собственной мудрости или невежества, иначе бы они делали что-то другое. Теперь, осознав это, я могла с пониманием взглянуть на других, в особенности на своих родителей.

То, что я считала своим реальным «я», будучи ребенком, монахиней и проституткой, являлось плохой, испытывающей вину частью меня. Поскольку я так ей доверяла, она непропорционально разрослась и даже обрела собственную жизнь, превратившись в субличность, похожую на дьявола. Любое самообвинение наделяло этого дьявола энергией, необходимой ему для существования. Как здорово было обнаружить в себе чистоту и невинность, тихое и вечное состояние благодати!

МЫ С ДЖУЛИЕЙ отправились на велосипедную прогулку по великолепным лугам, вдыхая аромат трав и диких цветов. Мы гуляли по диким песчаным пляжам, отдыхали у каналов, рек, плотин и озер, посещали старинные деревни и фермы. В детстве мой мир был настолько ограничен, что я даже никогда не видела моря. Я гордилась тем, что Джулия так внимательна ко мне. Она привезла меня в Велюв, на природные луга и холмы – это одно из немногих мест Голландии, где не слышно транспортного шума. Мы легли на траву, испытывая радость от лицезрения окружающей красоты.

Наконец, пришло время путешествия в одиночку. Я села на поезд и отправилась в Тилбург. Я не думала, что после сорока девяти лет отсутствия узнаю родные места, однако меня ожидал сюрприз.

От железнодорожной станции я шла по знакомым улицам, где мы часто гуляли с братьями и сестрами, потом пересекла большую площадь, на которой проходили ежегодные Кермис, или ярмарки, и вошла в собор, где венчались мать и отец. Внезапно зазвонил церковный колокол, тот же, что слышали мои родители, проходя по этому проходу к алтарю. Я была глубоко тронута, думая о том, что их сложная совместная жизнь началась здесь, в этой самой церкви, с большой любовью и смелостью.

Я подошла к дому, в котором когда-то жила, и увидела совершенно новый фасад, а не восстановленный старый. Я постучала в дверь, и мне открыл нынешний владелец. Я, как могла, объяснила, что когда-то давно жила в этом доме, а теперь приехала из Австралии, и он пригласил меня в гостиную, а сам удалился на кухню. Кресло, в которое я села, стояло рядом с окном, у которого я лежала ребенком, болея скарлатиной. Я выглянула на задний двор: он казался невероятно маленьким, однако именно в этом дворике в окружении кирпичных стен стояли наши качели и лесенка для лазания.

Я спросила, можно ли мне осмотреться, и владелец разрешил, оставив меня бродить в тишине.

Угольный сарай соединили с домом, сделав из него отличный санузел. Старый туалет был без дверей, без пола, и никто не удосужился как-то украсить его. Там, где когда-то была тропинка, овощные грядки, кусты сирени и беседка, новый владелец соорудил крытый гараж и большую пристройку для отдыха. В Голландии крытые гаражи и любое дополнительное пространство – большая роскошь.

Я вернулась внутрь дома. В приятно окрашенной кухне я заметила на стенах оригинальные деревянные панели. Дверь, ведущая в подвал, теперь скрывала буфет под лестницей. После изобретения холодильника всякая необходимость в сырых подвалах отпала. Напротив входа узкая, покрытая ковром лестница вела в спальни. Я не стала просить разрешения подняться.

На меня нахлынули воспоминания, но я не почувствовала ничего, кроме радости – радости от того, что я родилась и жила здесь, испытала то, что выпало на мою долю. Прошлое больше не несло в себе горечи. Вместо нее у меня остались воспоминания, сиюминутные мысли, истории, и все это благодаря Байрон Кэти и ее «Работе».

КУДА теперь, если не в Англию? В Англии жила Элис, моя старая любовь, образ которой никогда не покидал меня. В течение этих лет мы изредка общались, и она всегда спрашивала: «Ты когда-нибудь, наконец, приедешь в Британию?» И вот, несмотря ни на что, я ехала!

Громыхавший поезд проследовал через всю Англию от Лондона до Манчестера. Я вышла на перрон, но Элис не заметила. Подойдя к выходу, я увидела ее внушительную фигуру – Эллис спешила вверх по пандусу навстречу мне.

«Я так боялась, что тебе придется ждать!» – с беспокойством произнесла Элис. Я взглянула на нее, ожидая ответного взгляда, говорящего, что она признала меня – ведь когда-то я была от нее без ума, а теперь хоть и пришла в себя, но все равно испытывала к ней особое отношение. Элис протянула руку, а затем обняла меня, не касаясь лицом. Я потянулась к ней, чтобы поцеловать в щеку, но меня остановило крепкое рукопожатие и торопливое начало разговора.

Элис засыпала меня вопросами о путешествии. Она широко улыбалась, и я заметила румянец на ее щеках. Элис нервничала! Я старалась отвечать, одновременно изучая ее, и она тоже изучала меня.

Ее губы были красными и без помады, а красивая улыбка оставалась все такой же открытой. Зеленые глаза спокойно и уверенно встретили мой взгляд. Она стала старше и мудрее, говоря о жизни довольно едко, в особенности когда речь заходила о политиках и молодых женщинах. Элис была рада тому, что живет в Англии, а не где-нибудь в Ирландии. Природный авантюризм Эллис звал ее отправиться на западное побережье Ирландии, но практическая ее половина получала удовольствие от жизни в Англии.

У Элис оказался симпатичный двухэтажный дом, и она провела меня в маленькую швейную комнату, где стояла узкая старомодная железная кровать. «Комнату для гостей, – объяснила она, – сейчас занимает сестра Бриджит».

«Та самая сестра Бриджит, историк из «Стелла Марис»?»

Это действительно оказалась она. Сейчас ей было за восемьдесят, и она часто приезжала навестить Элис, хотя та покинула орден. Сестра Бриджит оставалась преданна ВСИ, и я не слышала от нее ни жалоб, ни новостей, которые можно было бы назвать слухами.

Почему Элис, столь критически относившаяся к происходящему в мире, продолжает каждый день ходить в церковь? Элис, которую я увидела, по сути, до сих пор оставалась монахиней, носила шерстяную кофту без воротника и все в таком роде. Она не думала о том, как выглядит, и казалась старомодной в лучшем смысле этого слова.

Элис не захотела читать главы из моей книги, включая и ту, что рассказывала о ней. Возможно, она никогда ее не прочтет. Я поняла, что мы не будем обсуждать прошлое и задавать друг другу личные вопросы. Судя по всему, сейчас основной задачей Элис было хорошо принять меня в своем доме. Она рассказала мне историю края, где жила, и возила меня по округе до тех пор, пока я не обрела уверенность, что смогу пользоваться автобусами. Ее бунтарский дух проснулся лишь тогда, когда она узнала, что сестры из Броудстейрс не позволили мне зайти к ним в гости. Элис отвела меня на встречу со старой приятельницей из ордена, жившей в гордом одиночестве в четырехэтажном доме неподалеку.

Элис знала, как добраться до ее квартиры незамеченными. Она представила меня сестре Мэри (настоящее имя приятельницы Эллис я изменила по ее просьбе). Она оказалась старой, высохшей монахиней, чьи волосы, однако, сохранили природный каштановый цвет; судя по лежащим всюду книгам, она ежедневно наслаждалась чтением. Она не слишком крепко держалась на ногах и просидела все время, пока мы были у нее в гостях.

Несмотря на свой возраст, сестра Мэри сохранила здравый ум. Она подозрительно оглядела меня, и я почувствовала ее внутреннюю борьбу с самой собой, пока она решала, можно ли мне доверять. Наконец, она решила открыться и рассказать мне свою историю. Поначалу она колебалась, не зная, как именно я собираюсь использовать эту информацию, но в те драгоценные полчаса, что мы у нее пробыли, сестра Мэри подробно рассказала о главе ордена, так сильно повлиявшей на мою жизнь и на жизни многих других.

Сестра Мэри знала ее много лет. «У нее был тот еще характер, причем задолго до прихода на должность главы», – с чувством сказала она. – Прежде чем появиться в Броудстейрс, Маргарет Винчестер служила настоятельницей одного канадского монастыря и была известна своим странным отношением к сестрам. К примеру, она заставляла их спать на полу, а не в кроватях».

Как это было похоже на ту женщину, которую я знала! Я представила героизм живших под ее началом сестер, вынужденных терпеть постоянные сюрпризы, которые она готовила, дабы испытать послушание и смирение монахинь. Я сказала: «Маргарет Винчестер казалась мне не слишком здравомыслящей».

Сестре Мэри не понравилась эта критическая оценка, и она стаала объяснять мне глубинные причины скандального поведения, которым запомнилась глава ордена. «Во время войны, – начала сестра Мэри, – она была настоятельницей и жила в Бро– удстейрс. Она переживала за всех, кто там жил. Во время каждого налета у нее начиналась истерика, а когда зажигательная бомба упала на деревню, она решила, что та попала в корпус послушниц. Этот шок повлиял на ее рассудок».

Ага, подумала я, значит, когда я ее встретила, она находилась в таком состоянии, по крайней мере, шестнадцать лет! Почему же она победила на выборах главы ордена в 1948 году?

«Она была эффектной личностью», – сказала сестра Мэри, словно прочитав мои мысли. Я согласилась, но про себя подумала, что и Гитлера можно назвать «эффектным».

Сестра Мэри перешла к тому, отчего в молодости она была вынуждена предпринять шаги против главы собственного ордена. «Пока руководила мадам Винчестер, она заставляла членов общины шпионить друг за другом, и эта зараза распространилась очень быстро. Доносили даже на сестер, которых просто подозревали в нарушении правил. Кажется, глава была зациклена на строгой дисциплине и точно знала, чье поведение не соответствует ее критериям. Те, кто подчинялся требованиям, наделялись властными полномочиями, а непокорных сестер преследовали и понижали в должности».

Я писала так быстро, как только могла; сестре Мэри это явно не нравилось, но подобные детали были слишком важны, чтобы доверить их памяти. Сестра Мэри хотела, чтобы я поняла: она начала действовать лишь тогда, когда Маргарет Винчестер зашла чересчур далеко.

«Неожиданно она приказала сестре Хелен, директору большой средней школы в Англии, закрыть свое учебное заведение. Орден преследовал всех светских учителей и учащихся, внесенных в список учеников на следующий школьный год. Сестра Хэлен была преданной монахиней, но и здравого смысла ей было не занимать. Она решила, что это уже чересчур: настало время обратить на происходящее внимание более высокого начальства – епископа Лондона. Такого рода вещи никогда не случались раньше, и глава ордена не предвидела этот политический маневр. У нее не оставалось выхода, как оставить ее школу в покое».

Сестра Мэри взглянула на Эллис – та сидела сбоку от нее, сложив на коленях руки. Элис кивнула: да, это она помнит – продолжай, сестра Мэри.

«Однако, – рассказывала сестра Мэри, – предприняв такой невероятный шаг, то есть обратившись к епископу через голову настоятельницы, сестра Хэлен разожгла внутри ордена войну. Нашлись такие, кто стал более открыто выступать против мадам Винчестер: большинство этих монахинь были из канадских общин, в свое время они пересекались с будущей главой ордена. (Разумеется, среди них оказалась и сестра Мэри, оставившая свою робость и колебания). Маргарет Винчестер сделала свой ход, отправив вольнодумцев в далекие монастыри, однако это не принесло плодов. Только ее отставка могла спасти орден от дальнейшей узурпации власти и самодурства, что и произошло в 1967 году».

Я записывала, потрясенная событиями, о которых монахини, счастливо живущие в Австралии, даже не подозревали. Выяснилось, что я была не единственной жертвой отвратительного отношения главы ордена и далеко не одинока в своих суждениях о жизни монастыря в начале шестидесятых. Однако с точки зрения сестры Мэри, шестидесятые оказались годами упадка и потери позиций ордена в католическом сообществе. Перемены породили подлинный исход, но сестра Мэри всячески старалась произвести на меня впечатление, что не это было ее желанием и ее действия не имели целью подорвать авторитет ордена. Подобные проблемы переживало большинство религиозных орденов.

Я поблагодарила сестру Мэри за то, что она поделилась со мной этими сведениями, но видела, что та не слишком уверена в правильности своего поступка.

БЛАГОДАРЯ финансовой поддержке Элис я полетела в Дублин и села на автобус до Лимерика, чтобы повидать старую подругу, сестру Антуанетту. Как ни странно, водитель не знал адреса, и у меня появилась возможность поездить по округе, спрашивая дорогу. Было время, когда все знали, где находится монастырь Лорел Хилл.

Когда я постучала в дверь, мне оказали поистине царские почести. Навстречу вышла настоятельница монастыря сестра Кэтрин и группа пожилых монахинь, некоторым из которых было больше восьмидесяти лет. Они были полны любопытства и радости из-за внезапной перемены в своих унылых занятиях, благодаря посетительницу, прибывшую издалека, чтобы повидать их любимую Антуанетту.

Меня провели в ее маленькую комнату. Сестре Антуанетте было уже девяносто: хотя физически она была слаба, память ее оставалась великолепной. Ласковая улыбка не изменилась и все так же освещала ее глаза, прячущиеся за стеклами очков; мы беседовали и смеялись до тех пор, пока она не утомилась. Она поверить не могла, что я проделала весь этот путь только для того, чтобы ее увидеть. Я извинилась за то, что так надолго исчезла, и все свое трехдневное пребывание в монастыре постоянно давала ей понять, сколь много она для меня значит.

Каждый день я проводила с ней все время, уходя лишь тогда, когда она хотела отдохнуть. Беседуя, Антуанета слегка покачивалась в кресле. Она показала мне фотографии, сделанные во время праздника, устроенного в день, когда исполнилось пятьдесят лет ее жизни в монастыре, и мы начали вспоминать Бе– наллу, причем она рассказывала мне о том, что я успела позабыть. Но после шестидесяти пяти лет монашества и девяноста лет жизни Антуанетта очень устала: она больше не могла читать, писать письма или смотреть телевизор. Временами мы просто молчали и смотрели друг на друга, и я до глубины души радовалась, что мы, наконец, встретились.

В Австралии я получила ответ на открытку, которую послала сестре Антуанетте к Рождеству: она тихо скончалась вскоре после нашей встречи. Благослови, Господь, ее прекрасную добрую душу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.