ФЕВРАЛЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ФЕВРАЛЬ

В воскресенье в тот уикэнд, что мы провели на окраине Лонг Бинь, меня зачислили в полуотделение, которое отправлялось охранять четырёх подрывников из инженерной части. Похоже, что чрезмерное изобилие миномётных снарядов, замеченное на последнем патрулировании, частично происходило со склада боеприпасов, взорванного диверсантами. Инженерная команда должна была собрать исправные снаряды. Мы сопроводили их и, пока они работали, охраняли их, стоя на расстоянии, которые нам представлялось безопасным. Они, должно быть, знали своё дело, потому что собрали снаряды по всей местности без единого подрыва. Они действовали, как будто считали себя бессмертными. Они даже не носили с собой оружие для самозащиты. Ровно в 16.00 их рабочий день закончился, и мы вернули их на базу.

Ещё двух пехотинцев и меня после этого отправили дежурить на пост прослушивания. Взяв рацию, мы пробрались на семьдесят пять метров от лагеря сразу после захода солнца. Наш выход мы постарались рассчитать так, чтобы было ещё достаточно светло, и мы могли разглядеть, куда идём и что впереди. Мы собирались прибыть на пост сразу, как только станет слишком темно, чтобы нас можно было заметить, такая уловка. Мне впоследствии представилось много случаев попрактиковаться, потому что, как правило, каждый стрелковый взвод ставил пост прослушивания каждый вечер, когда мы находились в поле. К счастью, мы не выставляли такие посты в Лай Кхе.

Находиться на посту прослушивания было опаснее, чем просто сидеть в ночном лагере с остальными. На посту нас не защищала многочисленность, и если бы мы влипли в неприятности, никто не полез бы спасать наши задницы до рассвета. Мы предоставлялись сами себе. Вопреки опасности, я всё ещё придерживался мировоззрения Альфреда Э. Ньюмана[66]: «Что мне, огорчаться?». Я не оценивал ситуацию так серьёзно, как она того заслуживала и не слишком беспокоился. Я просто отстранялся и предоставлял другим переживать.

Надо было стараться соблюдать предельную тишину, а значит — никаких ячеек. Хотя мы иногда рыли ячейки для наблюдательных постов, мы никогда не делали этого на постах прослушивания. Три человека на посту были роскошью, потому что на пост прослушивания обычно ставили двоих. Вот так. Мы просто слушали, не идёт ли кто-нибудь. Через пять минут после начала каждого часа тот из нас, кто не спал, должен был одеть наушники рации. Взводный радиотелефонист вызывал нас для проверки бдительности.

— Лима Папа Один, это один-шесть, доложить обстановку, приём.

Мы не отвечали. Если всё шло своим чередом, надо было нажать тангенту на микрофоне рации два раза, не торопясь. Это означало «всё отлично». Если мы столкнулись с проблемами, или поблизости показались ВК, ответом был одиночный щелчок. Это порождало серию коротких вопросов, на которые следовало отвечать: один щелчок — «да», два — «нет». В ту ночь обстановка у нас оставалась на два щелчка каждый час.

Мы оставались на посту прослушивания большую часть следующего дня, изображая наблюдательный пост. Солнце изжарило землю, когда мы вернулись в роту. Линия периметра была плоской и голой, по-видимому, там поработали бульдозеры. Наши ячейки находились, по меньшей мере, в тридцати метрах друг от друга, в два раза дальше обычного, потому что местность была открытая, с хорошей видимостью между всеми позициями. Также был хороший обзор вперед во всех направлениях, до самой границы зарослей.

С учетом открытой местности и хорошего обзора я был более чем озадачен, когда нашёл на дне своей ячейки мину-ловушку, сделанную из ручной гранаты. Сначала мне показалось, что это просто граната отцепилась у кого-то с пояса, и всё. Никто, однако, не терял гранат, и все, включая и Фэйрмена, настаивали, что дело серьёзное. Наша ячейка оставалась пустой на ночь, и, по-видимому, парни, охраняющие соседние ячейки, малость ослабили бдительность. Граната была почти полностью зарыта в землю рычагом вниз. Нельзя было понять, нет ли под ней ещё одной или не скрыто ли что-то ещё в земле, там, куда надо встать, чтобы добраться до гранаты. Некоторое время мы стояли там, обдумывая ситуацию. Джилберт косил, а Фэйрмен ругался. Затем мы вернулись к сути проблемы и стали обсуждать различные подходы и методы обезвреживания мины. Все они выглядели лотереей. Я про себя взвешивал — рискнуть всем ради спасения своей ячейки или схватить инфаркт или тепловой удар, копая новую. Осторожность победила. Хьюиш, который втайне мечтал стать подрывником, дал мне один из своих блоков С-4. Взрыв уничтожил гранату вместе с моей ячейкой, превратив её в широкую, но мелкую яму.

По всем признакам этот случай должен был стать поводом задуматься. Если они могли безнаказанно пробраться и устроить подобное, то почему они ещё не убили меня посреди ночи? Что их могло от этого удержать в ближайшем будущем? Ситуация должна была бы встревожить меня гораздо больше. Однако, я, молодой дуралей, больше переживал о том, что придётся рыть новую ячейку, чем о том, что кто-то подложил мне адскую машину, которая могла бы оторвать мне ноги.

Фэйрмен после взрыва отирался поблизости, чтобы давать мне советы, насколько глубокой мне отрыть новую ячейку и сколько усердия вложить в проект. Затем он сменил курс и решил, что раз у меня нет ячейки, то я могу присоединиться к Уиллу Смиттерсу на посту прослушивания. Предложение выглядело пугающе. Смиттерс пробыл во Вьетнаме вдвое меньше меня. Мы оба были невежественными новичками. Нам предстояло отправляться на индейскую территорию, одним, ночью, и я за старшего. Что-то в этом сценарии явно было не так. Может, легче было бы меня просто застрелить?

Смиттерс был из молодого пополнения, симпатичный парень из Теннесси, шатен со всегда уложенными волосами, хотя я ни разу не видел, чтобы он пользовался расчёской. Так было даже после того, как он целый день носил каску. Рот у него частенько был полуоткрыт, как у рыб или у Джеймса Дина в кино.

Ночь прошла без событий, если не обращать внимания на мои нервы. Всё было совсем не так, как в предыдущую ночь. Поскольку меня назначили старшим, я не мог действовать вслепую. Я должен был обдумать, какой дорогой идти, где может найтись хорошее место для остановки, не произведём ли слишком много шума, и что нам делать, если мы заметим противника, или — что ещё хуже — он заметит нас. Ситуация определённо заставила меня поволноваться.

Мы потащились в путь, но не на требуемые сто метров. Метров через семьдесят мне показалось, что, хотя мы не так уж и далеко, но между нами и периметром столько плотной растительности, что мы фактически отрезаны от остальных. Ощущая себя оторванным и уязвимым, я принял командирское решение, что поскольку семьдесят метров — это почти сто, мы остановимся и устроим пост прослушивания прямо здесь. Смиттерс, похоже, не вполне признавал во мне командира, отчего я ещё настойчивее заявил, что знаю, что делаю. Для меня это была страшная ночь, даже несмотря на то, что все наши доклады состояли из двух щелчков. Когда она, наконец, закончилась и нам разрешили вернуться к роте, мне сильно полегчало. Признаюсь, я немного гордился, что руководил патрулём. Мне казалось, что я всё сделал правильно. Некоторые такие задания, типа идти головным или постов прослушивания, требовали лишь немного здравомыслия, силы воли и решительности, и никаких специальных навыков вроде чтения карты.

Одним из моих тайных страхов было то, что Фэйрмен может заставить меня ориентироваться по карте во время патрулирования. Мы бы закончили маршрут в Малайзии. Я не умел читать карты на пехотной подготовке в Штатах, а карты во Вьетнаме были ещё хуже, они были абсолютно непостижимы! Если там не стояла большая точка со стрелкой и надписью «Вы находитесь здесь», они находились выше моего понимания. К счастью, карту мне ни разу не давали.

В роте появился новый парень, сержант Родарте, профессиональный военный. Он только что перевёлся в армию с флота, потому что считал, что в армии будет больше возможностей для продвижения. Я не понял, осознавал ли он, что вакансии в армии открываются оттого, что люди, их занимавшие, оказываются убитыми.

Родарте был реально забавный парень, дружелюбный, с широким кругом интересов, и любил поспорить. Может быть, он отточил искусство спорить, когда подолгу плавал в море, не имея, чем заняться. Он был чуть полноват и, похоже, быстро уставал во время длинных маршей, неся всё снаряжение, которое нам полагалось нести. С учётом всего перечисленного, Док Болдуин дал ему прозвище «Стремительный». Это была полная противоположность к его внешнему виду. Нам всем это казалось смешным, и Стремительный, похоже, не возражал.

Примечательно, что Стремительный, как и я, почти не умел читать карту. Но, если меня учили ориентироваться по карте, но я в учёбе не преуспел, то их на флоте просто этому не учили. Может быть, он здорово разбирался в сигналах сонара или таблицах глубин, но в пехоте эти навыки ему не помогли бы. Учитывая, что он стал командиром отделения, это обещало значительные сложности. К счастью, он оказался достаточно умён, чтобы это понять, открыто признать и получить помощь от солдат своего отделения, например, от Кордовы, который провёл во Вьетнаме уже несколько месяцев и хорошо понимал карту.

С каждым проходящим днём я чуть-чуть больше чувствовал себя скитальцем, смирившимся со своей ролью, обречённым блуждать по этому маленькому клочку юго-восточной Азии без выраженной связи с внешним миром, пока мне не скажут, что можно ехать домой. Иногда я беру с собой свой бумажник с деньгами, если нам случается покинуть Лай Кхе на какое-либо время. Однако, большую часть времени он лежит в моей тумбочке. Он больше не ходит со мной в короткие однодневные патрули и ночные засады на той стороне реки.

Я больше не носил с собой ключи. Поначалу кольцо с ключами меня успокаивало. На нём висел брелок в виде автомобильного номера в дюйм[67] длиной, Ассоциация ветеранов-инвалидов прислала его нам за пожертвование. Номер на брелке совпадал с калифорнийскими номерами маминого «Фольксвагена-жука» и теоретически с ним потерянные ключи могли вернуться к нам, если бы нашедший бросил их в любой почтовый ящик. В начале лежащие в кармане ключи связывали меня с домом и прибавляли чувства защищённости. Теперь я ощущал себя в большей безопасности и не хотел потерять их. Так что они тоже оставались в тумбочке.

То же самое случилось с моим водительским удостоверением и другими документами. Потерять их во Вьетнаме было бы большой ошибкой. Одна из самых живучих легенд во Вьетнаме говорила о том, что если ВК узнают твой американский адрес, то отправят бомбу твоей семье. Эту историю рассказывали на начальной подготовке в Калифорнии, на дополнительном пехотном обучении в Джорджии, в школе джунглей во Вьетнаме и во всех аэропортах в промежутках. Более того, половина рассказчиков утверждала, что лично знает одну из жертв. Эта история была просто неудержимой. Конечно же, я передал предупреждение своим родителям, которые должны были быть начеку насчёт подозрительных посылок всё время, пока я служил за океаном.

Нашим следующим заданием стала вылазка на поиск и уничтожение. Вышла вся рота, но нашли мы немного. Сказать по правде, мы вообще ничего не нашли. Сказать совсем по правде, через некоторое время наш взвод даже не мог найти остальную роту. Я думаю, что лейтенант Джадсон сбил нас с курса. Иногда он оставался в тылу, как наш начальник штаба, а иногда выходил в поле в 1-ым взводом. К несчастью, в тот день он пошёл с нами и, должно быть, держал карту вверх ногами.

Наш взвод на несколько сотен метров оторвался от остальной роты, может быть, даже на километр. Серьёзность ситуации стала ещё более очевидной, когда тени вытянулись и мы ускорили шаг, чтобы соединиться с ротой. Радиообмен был непрерывным. То и дело зажигались дымовые шашки, чтобы обозначить, где мы находимся, пока мы пытались проложить дорогу сквозь заросли, стеной стоящие между нами и остальной ротой.

Пока мы продирались, у меня с жилета оторвало мой «Инстаматик» и противогаз. Хьюиш нашёл камеру и потом вернул её мне.

— Ты подарил Вьетконгу противогаз? — заревел Джадсон. — Чёрт тебя подери!

Мне стало совершенно ясно, что исход войны в юго-восточной Азии может измениться от единственной утраченной части снаряжения. Что за болван! Этот парень потерял всю роту, по ошибке завел нас на полдороги к Бирме, и прицепился ко мне из-за вшивого противогаза. Я одарил его пустым взглядом. День был трудным и выматывающим. Большинство из нас, включая и меня, переживали приступ нахуй-синдрома. Мой взгляд ясно говорил: «Иди нахуй». Он отошёл, качая головой. К счастью, он не заметил, что пока он меня проклинал, я поскользнулся и воткнул ствол винтовки в землю, забив его грязью.

Вечером того дня, в засаде, Тайнс, Смиттерс и я занимали позицию на конце линии, среди кустов и травы, в нескольких футах[68] от грунтовой дороги, прямо возле её изгиба. После ничем не примечательной ночи мы начали собираться. Все затянуло густым утренним туманом, отчего мы все немного промокли. Мой «клаймор» стоял в десяти или двенадцати метрах дальше по дороге, направленный за поворот. Я подкрался, чтобы забрать его. Когда я, нагнувшись, чтобы выкрутить взрыватель, глянул на дорогу, то увидел, что облако тумана расступилось, как воды Красного Моря. Взвод вьетконговцев шагал по дороге, направляясь в мою сторону, плечом к плечу, в шеренгу по четыре, шесть или семь шеренг. Они не рассредотачивались, как наши патрули, а шагали сомкнутым строем, словно на первомайском параде в Москве. Одетые в чёрное или в хаки, большая часть их носила на голове обвислые брезентовые шляпы, но некоторые шли с непокрытой головой. Многие, но не все, несли винтовки. Мне показалось, один парень держал топор. Они были кучей сброда, но выглядели определённо устрашающе. У меня не было времени их разглядывать. Я моментально решил спасать свою задницу настолько быстро, насколько возможно.

Лучше всего для описания меня подойдет слова «навалил в штаны». Оставив мину, я помчался назад, пытаясь удержать баланс между скоростью и бесшумностью. По-моему, я не преуспел ни в том, ни в другом. Я рассказал Тайнсу, что по дороге идёт целая куча врагов. Он очень пристально смотрел на меня полные две секунды, пытаясь найти лучшее разъяснение в глубине моих глаз. Ничего не говоря, он прополз к дороге и чуть не вывихнул себе шею, пытаясь разглядеть то, что за поворотом. Вернувшись, он подал мне знак не стоять, как идиот, а залечь, и затем шёпотом прокричал предупреждение следующей позиции.

Мы все смотрели на дорогу, замерев, и ждали с оружием наизготовку примерно полминуты. Все переглядывались в поисках того, кто понял, где враги. Они не материализовались. Тайнс поднялся и взял рюкзак.

— Идём, идём отсюда, — сказал он. Мы все последовали за ним без замечаний, включая сержанта Конклина, командира засады.

Не желая приближаться к своему «клаймору», я дёрнул за провод и подтащил мину, словно рыбу. Слава Богу, она ни за что не зацепилась. Мы не то, чтобы прямо убежали, но определённо двигались быстрее, чем ходили обычно. Капитан выглядел слегка заинтересованным, но не слишком сильно. Насколько мне известно, наши планы на тот день никоим образом не поменялись из-за замеченных мной ВК.

Как оказалось, нашим планом на тот день стала зачистка на 5800 метров, на которой мы не нашли даже окурка. Самое смешное началось, когда поход закончился. Там поблизости не было ни ровных мест, ни рисовых полей, но командование решило, что мы должны получить снабжение с помощью вертолёта. Возможно, там было что-то полусрочное вроде батарей для раций или новых карт. Так или иначе, нам надо было вырубить посадочную площадку в пятьдесят квадратных метров. Половина роты стояла на охране, а остальные рубили всё подряд топорами и мачете, словно полоумные садовники.

Примерно через час ландшафтного дизайна мы получили участок, достаточно очищенный от растительности. Осталось единственная помеха для посадки вертолёта. Возвышаясь подобно великим египетским пирамидам, посреди нашей предполагаемой посадочной площадки стоял муравейник в шесть футов[69] высотой и трёх футов[70] толщиной у основания. Этот сталагмит состоял из какого-то секретного цементоподобного вещества, формулу которого знают только муравьи. Он был твёрдым и прочным, как бетон, и мог бы остановить танк. Мы по очереди молотили его топорами и лопатами, пока не посинели. Результаты были в лучшем случае незначительны. Муравьи лазили туда и сюда через дыру на вершине муравейника, и их деятельность к этому времени оживилась. Мы расширили дыру лопатой и запихали туда два «клаймора» и несколько кусков С-4. Хьюиш отрезал кусок запального шнура на тридцать секунд, так что у нас осталось достаточно времени отбежать и спрятаться. Я смеялся, пока бежал, вспоминая, как в детстве засовывал петарды в муравьиные норы, и думая, что на этот-то раз я точно одержу победу.

К моему удивлению, после оглушительного взрыва, когда рассеялся дым, оказалось, что муравейник по-прежнему стоит на месте. Он треснул пополам по вертикали, две половины стояли отдельно в виде торчащей из земли буквы V. Все муравьи исчезли, превратившись в лёгкую дымку. Потребовались усилия нескольких человек, чтобы свалить остатки, по одному за раз. Вуаля, посадочная площадка.

В ту ночь засадой командовал мистер Слепой Поводырь, Том Джеймисон. Очень хорошо, что мы закончили посадочную площадку, подумал я, она нам пригодится, чтобы улететь отсюда на медэваке ещё до конца патрулирования. Это был натуральный кошмар.

Покинув периметр, мы отошли примерно на тысячу метров по холмистой местности, заросшей шестифутовой[71] слоновой травой, и прибыли на то место, где, как мы думали, должны были находиться. Расстояние показалось необычно длинным. В засадах мы обычно не отходили на целый километр от остальной роты. Как обычно, перед выходом командир отделения, Джеймисон, показал артиллерийскому взводу на карте наше предполагаемое место засады. Они, в свою очередь, отметили несколько мест на карте, куда мы могли вызывать артиллерийский или миномётный огонь, чтобы точно определить наше положение или управлять обстрелом врага, если попадём в неприятности. В ту ночь эти точки были обозначены женскими именами.

Когда мы расположились в засаде, Джеймисон запросил по радио один снаряд в точку Мейбл, в трёхстах метрах к югу от нас. БУМ! Снаряд приземлился в пятистах метрах к востоку. Джеймисон сверился с картой, крутанулся на 360 градусов, перевернул карту вверх ногами, повернулся ещё на 360 и запросил снаряд в Салли, триста метров к востоку. БУМ! Этот приземлился далеко к северу. Мы заблудились. К этому времени солнце село, а луна светила так тускло, что карту легче было бы читать по Брайлю. Таким образом, не было смысла дальше болтать по рации. Настало самое время ставить повозки в круг. Мы поднялись на вершину ближайшего холмика и расположились оборонительным треугольником среди высокой слоновой травы.

Это была уже не засада. Мы просто прятались. Заблудиться означало остаться без артиллерийской поддержки в случае нападения, без спасательных вертолётов, если нас ранит, и без возможности вызвать роту на помощь, если нас окружат. Мы крупно влипли.

От меня не ускользнула серьёзность ситуации, но ужас не вселился в моё сердце и я не дрожал в предчувствии, по крайней мере, в первую половину ночи. В часы дежурства я сидел, скрестив ноги, и писал в дневник, беспечный, как мистер Магу[72], хотя воображаемое ядро со свистом проносилось мимо, в дюйме[73] от моей головы, снося неосторожных прохожих и толстые кирпичные стены, а я оставался невредим. Обычное дело. Я был невежественным дурачком.

Около полуночи уютная атмосфера моего гнёздышка среди слоновой травы начала испаряться, потому что слева послышались приближающиеся шаги. Временами я слышал приглушённое позвякивание снаряжения. Шаги, однако, вскоре превратились в шорох многих пар ног, которые были так близко, что не было времени будить Джилберта и Смиттерса, остальных членов засады. Я тихо повернулся на 180 градусов, лицом внутрь треугольника, и переложил винтовку в левую руку. Теперь вьетконговцы приближались ко мне справа, двигаясь сквозь нашу позицию и не зная, что мы там. Всё так же медленно отходя назад и поднимая винтовку, я навел ствол с лицо первого идущего, их головного, и задержал дыхание, окаменев. В его глазах отражался лунный свет, и я рефлекторно прищурился, чтобы он не увидел отражения в моих. Когда он проходил мимо, в трёх футах[74] передо мной, я словно застыл. Теперь моя винтовка была нацелена на второго проходящего. В течение примерно полуминуты целый взвод ВК прошагал мимо меня. Задним числом я мог оценить их численность примерно в десять человек.

В тот момент у меня не хватило ума пересчитать их. Они уже, наверное, добрались до другой провинции, прежде чем я смог выдохнуть и ослабить хватку винтовки. Я не знал, плакать мне, насрать в штаны или проблеваться. Я чувствовал позывы ко всему перечисленному. Случай был ужасный, просто ужасающий. Я думал, они сейчас меня убьют. Мой мозг перенапрягся, пытаясь что-нибудь придумать. О стрельбе по ним не было и речи. Для нас стало бы самоубийством, если бы они, оказавшись внутри нашего треугольника, стреляли в нас, а трое джи-ай — в них и друг в друга. Я думал быстро, ничего не придумал, ничего не сделал и это сработало. Я, словно мистер Магу, остался невредим, но уже больше не думал, как мистер Магу.

Когда мой час дежурства прошёл, я разбудил Смиттерса, но решил не рассказывать о том, что было. Это вызвало бы слишком много разговоров и слишком много шума. Утром, к моему удивлению, я обнаружил, что никто не слышал, как взвод ВК прошёл сквозь нашу позицию. Когда я осветил им ночные события, они выразили лишь умеренный интерес, как будто раз всё закончилось, то и говорить не о чем. Что за сборище тупиц! Их просто ни капельки не тронул этот определённо примечательный эпизод.

На следующий день ленивый двухкилометровый марш вывел нас к дороге, где нас подобрали прибывшие грузовики. К счастью, нам выделили достаточно времени на пеший поход, так что мы не отстали от графика, когда я задержал всю нашу колонну, налетев на муравьиный мегаполис. Это было гнездо величиной с баскетбольный мяч, шарообразное, с наружными стенками из ярко-зелёных листьев. Внутри жили тысячи кусачих красных муравьёв. Гнездо висело на кусте футах в шести[75] над землёй.

На них постоянно кто-то натыкался и ломал. Сегодня настала моя очередь. Гнездо лопнуло, словно Шалтай-Болтай и осыпало меня муравьями. Они повели себя скверно и принялись жалить меня, как будто я был муравьедом с длинным языком. Каска и винтовка упали на землю, потому что я судорожно вертелся, пытаясь освободиться от рюкзака, жилета и рубашки. Колонна впереди меня двигалась дальше, те, кто стоял рядом, предложили помочь. Где они были раньше?

Задержка получилась не слишком значительная, может быть, минута или две. Альварес вернулся посмотреть, что со мной случилось. К этому времени я уже надевал разгрузочный жилет и готовился идти дальше. Тем не менее, он выглядел недовольным, сердитым, покачивал головой в знак неудовольствия от задержки, и громко говорил, что однажды из-за меня мы все окажемся в жопе. Мне его поведение показалось несколько наигранным.

Вернувшись на обед в Лонг Бинь, мы получили горячую еду и холодное пиво, «Хэммс». В этом уголке мира пиво всегда было «Хэммс» или «Пабст Синяя Лента». Нам сказали не пить больше двух штук. Затем мы проследовали к южному концу Лонг Бинь, где нам предстояло расположиться на ночь. Несколько местных майоров и полковников зашли поручкаться с нашим новым командиром роты, капитаном Бёрком. Они были из G-2, разведывательной службы, и сказали, что ВК изо всех сил пытаются взорвать склад боеприпасов в Лонг Бинь. Поэтому они импортировали подразделения наподобие нашего для проведения дополнительных зачисток и устройства большего числа ночных засад. Затем прозвучало откровенное обсуждение участия АРВН в задачах, которые изначально должны были быть сугубо внутренними вопросами. Прискорбное положение дел. Этим парням вроде полагалось быть на нашей стороне.

Моей невезучей ролью в этой маленькой драме стала очередная ночь в засаде. Десять наших выдвинулись на пол-клика, где-то на пятьсот метров. Словом «клик» мы называли километр, примерно три тысячи футов. Мы устроили засаду в привычной манере. Около полуночи прискорбное положение дел превратилось в полный пиздец, потому что склад боеприпасов взлетел на воздух. От чудовищного грохота затряслась земля, в небо взметнулся исполинский огненный шар, вспыхнул там и сгорел. Боб Ривз почувствовал взрыв в Ди Ан, в нескольких милях оттуда.

Склад извергал новые и новые взрывы, разбрасывая красные, белые и оранжевые вспышки во всех направлениях. Повсюду летали раскалённые докрасна железки, осколки и трассеры. Светящиеся миномётные и артиллерийские снаряды взлетали к небу, а затем медленно скользили обратно к земле, где взрывались от удара. Временами столько всего взрывалось одновременно, что нельзя было различить отдельные взрывы, они сливались в непрерывный раскатистый рёв. Как если бы кто-то собрал все серии «Победы на море»[76] на одной бобине и крутил их всю ночь.

Я чувствовал себя в безопасности. По моей оценке, мы находились примерно в километре, так что ничего опасного не могло долететь до нас, если только Бог в тот день не был особенно раздражителен. Кроме того, всякий ВК, имеющий в мозгу хотя бы одно полушарие, сейчас драпал со всех сил подальше от этого места, никоим образом не желая с нами встречаться. Непрерывное многоцветное световое шоу из взрывов и вторичных взрывов стало лучшим фейерверком, что можно себе вообразить. Жаль, что день был не четвёртое июля и ансамбль не играл марши Джона Филипа Сусы[77].

На следующее утро мы возвратились под звуки непрекращающихся взрывов, потому что пожар на складе обуздать не удалось. Уже сильно после обеда он начал утихать и постепенно догорел. Газета «Старз энд страйпс» сообщила, что огонь поглотил несколько грузовиков и небольших ангаров. Одного джи-ай сбросило с койки и он сломал себе руку. Сообщалось, что погибло «сотни тонн взрывчатки». По мнению газеты, это был «крупнейший склад боеприпасов в мире». Теперь он превратился в угольную яму.

Утренний патруль силами отделения результатов не дал. Мы обыскивали территорию вокруг Лонг Бинь в поисках входа в туннель. Все знали, что эти пидоры умеют рыть, как кроты, и что они могли использовать туннель, чтобы провернуть свой номер со складом. Я лично в этом сомневался и придерживался мнения, что у них нашлись помощники внутри лагеря. Это выглядело логичнее и проще.

Днём мы поменялись местами с других отделением. Они вышли на ещё одно безрезультатное патрулирование, а мы охраняли периметр. Когда спустились сумерки, мы опять вышли в засаду, прямо рядом с тем местом, где были предыдущей ночью. Мы даже толком не расположились, как Хьюиш, идущий замыкающим, заметил двух ВК примерно в пятидесяти метрах справа. Они тоже заметили его, и обе стороны бросились на землю, не сделав ни одного выстрела. Было принято решение проползти в близлежащие заросли и устроить засаду там, если ВК потом будут возвращаться этой дорогой. Мы ждали.

Из-за двух хьюишевых гуков я начал нервничать. Ни с того ни сего оказалось, что мои личные жетоны, висящие у меня на шее, звенят, как огромный китайский гонг. Я снял их и повесил на ближайшее дерево, чтобы они не сигналили врагу при каждом моём движении. У всех тыловых парней на краях жетонов были резиновые окантовки, которые глушили металлический звон. Мы в поле таких не получили. Некоторые, чтобы избежать шума, сматывали жетоны липкой лентой вместе. Сняв жетоны, следующим движением я отстегнул слезоточивую гранату от жилета и прицепил её спереди к куртке. Жетоны я раньше я не снимал, но гранату перевешивал каждый раз, когда в засаде чувствовал нервную дрожь, а так было примерно четверть всего времени. Если бы мы попали под жестокий обстрел, и пришлось бы спасать жизнь бегством, мой план состоял в том, чтобы распылять газ за собой на бегу. При удачном раскладе враги закашляются, и снизят скорость, преследуя меня. Так или иначе, мои телодвижения той ночью не пригодились, и солнце встало без происшествий.

Когда утром мы уходили, я забыл про свои жетоны и безо всякого умысла оставил их на ветке. Потеря меня совершенно не тронула, и я никогда не пытался их восстановить. Подсознательно я, возможно, сам хотел их лишиться, и в какой-то степени обрадовался, когда это произошло. Я уже устал слушать историю о том, что если вас убьют, то какой-нибудь мудак в похоронной службе вставит вам одну из этих маленьких стальных пластинок между верхними передними зубами и треснет вам по челюсти, чтобы вклинить жетон между зубов. Так делали, чтобы навсегда гарантировать точное опознание тела. История утверждала, что так делали во Вторую Мировую, так делали в Корее, и продолжают эту славную традицию во Вьетнаме. Я не знал, правда это, или очередная легенда джунглей. Это звучало настолько отвратительно, что я был уверен, что мне будет больно, даже если я уже буду мертв. Честное слово, я скорее дал бы заклеймить себя калёным железом для идентификации, чем подвергнуться процедуре с жетоном в зубах. Кроме имени, личного номера, вероисповедания и рода войск, на жетонах указывалась группа крови. На моих первых жетонах с начального курса подготовки обозначалась группа крови А+. Когда я их потерял во время дополнительного курса и затем восстановил, меня таинственным образом перенесли в А-. Если бы я восстановил жетоны, находясь за океаном, трудно было представить, до чего я бы опустился, наверное, до обезьяньей крови.

В ротном клубе в Лай Кхе было радио, на котором время от времени ловили «Ханойскую Ханну». Она говорила по-английски и с гордостью рассказывала нам, каким пехотным частям в этот раз надрали зад, сколько сбито вертолётов и какие авианосцы бороздят воды у Станции Янки и Станции Дикси[78] близ побережья Вьетнама. Она также объявляла, сколько американских военнослужащих погибло на предыдущей неделе. Иногда она даже называла несколько имён. Я думал, что было бы необычайно круто, если бы они нашли мои жетоны и потом объявили бы меня по радио убитым в бою. Я слушал, но, конечно, этого так и не произошло.

Командование было очень уязвлено своим фиаско со складом боеприпасов и потребовало от нас вывесить на крепостной стене несколько местных ВК, что означало патрули силами отделения с утра, патрули силами отделения днём, и засады силами отделения вечером. Это начинало надоедать. Сегодня официальные армейские любители слухов, разведслужба G-2, прибыли проинформировать нас, что ВК планируют взорвать стоящую неподалёку семиярусную высоковольтную вышку. Через неё в Лонг Бинь подавалось высокое напряжение, и она должна была стать первостепенной мишенью. Около полудня мы вышли к вышке и разведали места для хорошей ночной засады.

Остаток дня мы просидели вместе со всей ротой в месте нашего расположения в Лонг Бинь. Во время отдыха меня вдруг охватило предчувствие обречённости. Это было не обычное волнение или нервная дрожь, случающиеся иногда приступы общей нервозности, которые мы все испытывали тогда и впоследствии. Это было зловещее предчувствие. Я был искренне убеждён, что ВК придут той ночью. Должно было случиться что-то плохое. Я мог погибнуть в этой вылазке. Предчувствие было столь сильным, что не обращать на него внимания я не мог. Я боялся. Я не хотел идти, но был обязан. Я чувствовал беспокойство весь остаток дня и в начале патрулирования. Этот случай оказался моим единственным предчувствием собственной смерти за все проведённое во Вьетнаме время. Я благодарен судьбе за это.

Нам не хотелось подходить ближе, потому что основание вышки окружали противопехотные мины. Через час после того, как мы устроились, вышка была уже едва различима на фоне огней Лонг Бинь вдалеке. Небольшое умственное расстройство, недавно беспокоившее меня, волшебным образом развеялось. Во время первой часовой вахты, я изо всех сил боролся со сном. Я был поглощён битвой со своими веками, стараясь удержать их поднятыми, когда в кустах в нескольких футах[79] от меня упал камень. Это моментально вернуло меня в реальность. Замерев, я ждал развития событий. Прилетел ещё один камень. Может быть, это прикалываются парни с соседних позиций? Нет, такого и представить себе нельзя: вы не станете швыряться камнями, когда вас в темноте окружают неуравновешенные тинэйджеры с автоматическим оружием. Потом у меня в голове немного прояснилось. Рядом с нами там находились ВК, и они пытались выявить наши позиции, вызвав огонь. Упал ещё один камень.

Какая-то фигура, пригнувшись низко к земле, приближалась ко мне по кустам справа. Наведя на неё винтовку, я до половины нажал спусковой крючок, потом вдруг решил остановиться и закричал: «Стой! Кто идёт?», вместо того, чтобы просто открыть огонь. Мой вопль оказался слишком громким. Ему следовало бы больше походить на шёпот. Приближающийся ко мне человек оказался Шарпом. Он сказал мне соблюдать тишину, спросил, не мы ли кидаемся камнями и заверил меня, что они тоже не кидаются.

— Сохраняйте спокойствие, думаю, мы тут не одни, — сказал он и пополз дальше, не оставив ни советов, ни инструкций. Я был настолько смятён тем, что лишь миллисекунда отделяла меня от убийства сержанта Шарпа, что ВК меня больше не занимали. Ощущение в животе было ужасным. Я никогда не смог его до конца забыть. Этот случай оживил воспоминания о подрыве «клаймора» в школе джунглей, отчего остаток ночи стал ещё более неудобоваримым, чем был и без того.

Во время следующего часа упало ещё несколько камней. Мы играли в игру на долготерпение и постепенно зондирование местности прекратилось. К концу я превратился в один комок нервов. На следующий день мы задним числом все решили, что разумно было не выдавать свою позицию выстрелами, но странно, что мы не додумались кинуть пару гранат. Кто знает, может быть, нам повезло бы. Ещё мы решили, что одержали в некотором роде победу, если G-2 не ошибались и ВК действительно приходили взорвать вышку, но не смогли этого сделать из-за нас.

Та ночь стала примером обучения без отрыва от работы. Многое из того, с чем мы сталкивались во Вьетнаме, становилось таким обучением. Нас не учили, как поступать в той или иной конкретной ситуации, к примеру, что делать, если ВК прячутся в кустах и кидают камни на вашу ночную позицию. Мы оказались достаточно сообразительными сохранять тишину, но недостаточно опытными, чтобы догадаться бросить гранату. Как и во многих других случаях, мы учились по ходу дела. Если бы такое произошло снова, мы бы уже подумали воспользоваться гранатами. Вот так выглядело обучение без отрыва в зоне боевых действий. Либо вас убьют, либо вы поймёте, что делать.

Мои нервы всё ещё были не в порядке от того, что я чуть не прихлопнул Шарпа. До того времени мы не пользовались паролями. А если пользовались, то чаще всего это было слово «душа» в качестве пароля и «брат» в качестве отзыва. Считалось, что ВК этого не знают. Возможно, стоило бы заводить пароли на каждую ночь, чтобы снизить возможность ошибок и исключить случайные выстрелы, если кому-то понадобится перейти с позиции на позицию в темноте. Хорошая мысль, но командовал не я. Шарпу и дела не было до того, настолько близко он оказался к досрочной отправке домой.

Когда показалось солнце, мы без происшествий покинули позицию и вернулись к роте, планов на остаток дня, похоже, не было. Когда начальство это заметило, они предложили отрыть ещё ячеек. У нас их было достаточно для всех, и они предложили их углубить. Мы согласились. Надо было подготовиться на случай, если «Гарлем Глоубтроттерс»[80] вдруг окажутся тут во время миномётного обстрела и им придётся укрыться в наших ячейках. Довольные, что мы чем-то заняты, всё равно чем, начальство оставило нас в покое.

Позже в тот же день состоялась сорокаминутная лекция про полевую санитарию, малярию, гепатит, и вензаболевания. Присутствие обязательно. Лекция оказалась такой скукой, что к концу я находился почти в коме. Чего им точно не стоило делать, чтобы оживить рассказ — показывать свой низкопробный фильм о венерических болезнях с невыносимыми язвами на гениталиях. После окончания я показал лектору свой член. Его глаза загорелись.

— Это джунглевая гниль, — сказал он, — Сообщите своему медику. У них есть такой порошок в маленьких баночках.

Я застонал и поблагодарил его за мудрый совет.

С посещением военного магазина мы пролетели, потому что он был уже закрыт. Тыловики, которые им заведовали, не работали после обеда. Неприятность обернулась благом. Вместо шопинга мы болтались по округе, и нашли помывочный пункт. Он состоял из цементной плиты с установленными по краям фанерками, обеспечивающими некоторую, но не полную приватность. Сверху висели огромные резиновые мешки, похожие на гигантские клизмы. Мы разделись, отвернули краны и приняли наш первый душ с момента выезда из Лай Кхе. День прошёл не впустую. Казалось неправильным снова одевать то же самое старое засаленное бельё, но всё равно было здорово.

Вместе со всей ротой мы вышли на тысячу пятьсот метров в относительно безопасную зону в зарослях и окопались на ночь. Как обычно, все установили «клайморы». Я раздобыл фальшфейер, чтобы поставить его под свой «клаймор», как некоторые делали. Идея заключалась в том, что если гук снимет мою мину, чтобы украсть её или развернуть в обратную сторону, фальшфейер сработает и предупредит меня. Вьетнам изобиловал историями о «клайморах», развёрнутых в обратную сторону, так что при подрыве семьсот стальных шариков 25-го калибра летели в джи-ай.

Эту легенду джунглей я слышал много раз. Больше проблем создавали, как мне кажется, ошибки самих джи-ай, которые ставили мины не той стороной. Теоретически эти прямоугольные, открыто стоящие надземные мины походили на миниатюрные модели экранов из кинотеатров под открытым небом. Джи-ай, не задумываясь, ставили мину задом наперёд, потому что думали, что в нужную сторону надо направлять «экран». Соответственно, в качестве предупреждения, на минах с одной стороны была отштампована надпись, гласящая «Этой стороной к противнику».

На следующее утро, совершенно забыв, какую умную штуку я придумал с фальшфейером, я выкрутил взрыватель и снял мину. ПУФФ! Фальшфейер сработал, оставив ожоги второй степени на моей правой ладони и безымянном пальце. Ожог причинил такую боль, что я выронил мину. Конечно, вспышка фальшфейера на мгновение ослепила меня. Глядеть вниз в поисках мины и взрывателя было всё равно, что смотреть на сварку.

БУХ! От фальшфейера сработал взрыватель, который взорвался мне прямо в лицо, осыпав меня гравием. Опасаясь, что сейчас может взорваться мина, которая разорвёт меня тучей подшипниковых шариков, я бросился к своей ячейке и нырнул в неё головой вперёд. Фальшфейер шипел ещё несколько секунд и погас, так и не запалив мину. На дне своей ячейки я беззвучно молился, чтобы никто ничего не заметил, но услышал, как кто-то докладывает по рации о том, что срабатывают фальшфейеры, слышна стрельба и солдаты укрываются в ячейках. Звучало это так, как будто нас одолевает противник.

Вскоре показались Фэйрмен и капитан Бёрк. Нечего было и думать соврать или как-то вывернуться, так что я во всём признался деловым тоном, как будто не произошло ничего особенного. Капитан Бёрк недавно стал нашим командиром. Он сменил Паоне, который провёл в поле шесть месяцев и сменился в тыл. По-видимому, офицеры ротного звена проводили только полгода в гуще событий, а затем получали более безопасную работу на остаток года во Вьетнаме. Бёрк был профессиональным военным, лет двадцати пяти. Он имел любопытную привычку прицеплять наручные часы к петле рубашки возле левого края воротника. До тех пор он казался уравновешенным человеком, серьёзно относившимся к важным вещам, но не слишком беспокоившимся насчёт повседневных мелочей. Ознакомившись с ситуацией, он повернулся и пошёл прочь без единого слова. Однако по пути капитан покачивал головой, как бы говоря, что я тупой осёл. Возможно, он уже начинал видеть во мне реинкарнацию Сэда Сэка [81]или Битла Бейли[82].

Предыдущим вечером Тайнс несколько раз говорил мне не забыть про фальшфейер с утра, когда я пойду снимать мину. Видимо, он опасался, что всё закончится тем, что случилось. Без сомнения, он никогда не слышал излюбленного высказывания моего отца о своих детях: «Вы можете приказывать Роннау, но много ему не прикажешь».

Фэйрман отреагировал несколько более оживлённо. Он чувствовал себя обязанным постоянно ругаться и притом орать во весь голос, чтобы все слышали. Это было частью его работы, и, можете мне верить, он с ней вполне справлялся. Видя недостаток сочувствия, я решил не упоминать про свой обожженный палец. Это лишь продлило бы мучения от нашей встречи.

Утро во Вьетнаме — дело нелёгкое, и тот раз не был исключением. Завтрак состоял из одного кофе. Конечно, после целой ночи без курения несколько первых сигарет я курил так жадно, как будто поедал их. Потом, словно по часам, начиналось туалетное движение. К сожалению, приходилось выходить за периметр. Мы не хотели раскладывать вонючие кучки внутри лагеря. Получилось бы неприятно, если бы нам пришлось бы задержаться в этом месте. Кроме того, кто на зелёной божьей Земле захочет, мирно завтракая, видеть перед собой чью-то волосатую срущую задницу?

Достаточно часто меня пробирала дрожь, когда я сидел совершенно один со спущенными штанами. Обычно, делая своё дело, я клал винтовку на землю. Однако при приступах страха я старался не выпускать её из рук. Трудно одновременно усаживаться, какать и подтираться, притом держа винтовку в боеготовом положении, но я научился. К счастью, кофеин и никотин действовали безотказно, словно сифонная клизма, так что мне никогда не приходилось сильно задерживаться. Однако ощущение незащищённости и уязвимости во время каждого такого утреннего ритуала меня так никогда и не покинуло.

От нас требовали регулярно бриться, и бритьё стало одной из моих утренних процедур. Небольшие усики разрешались, бороды — нет. У нас не было ни одного бородатого президента со времён Бенджамина Гаррисона[83]. Наш главнокомандующий регулярно брился и нам это тоже полагалось. Таков был военный подход. Одно- или двухдневную небритость ещё могли стерпеть, но не более того. Некоторые парни носили баночку крема для бритья на операциях в поле. Но не я. Мой способ был такой: умыться поутру и побриться, прежде чем смывать мыло.

Я не был поклонником бритья без смазки. На подготовительных курсах сержанты-инструкторы временами заставляли нас бриться насухую, без воды, и в этом было мало приятного. Иногда так делали в качестве группового возмездия за умышленное нарушение, например, не спустить воду в унитазе. В других случаях причина могла быть не столь очевидной. Иногда мы получали подобный приказ под видом воспитания характера, правда, не очень понятно, какая черта характера вырабатывалась таким образом. К счастью, побрить моё лицо было всё равно, что удалить пух с персика, так что это оказалось сносно.

Ещё одним неприятным утренним моментом была возня со стрелковыми ячейками. Раньше на войне были фронты, так что если вы покидали ячейки, то просто оставляли их позади. Во Вьетнаме чётких фронтов не было. Вы могли в один из дней пройти по лужайке с востока на запад, а неделей позже — по тому же объекту недвижимости с запада на восток. Командование решило, что мы не должны оставлять постройки, укрытия или ячейки, чтобы их впоследствии не использовали против нас. Так что почти каждый день во время завтрака нам приказывали засыпать наши ячейки, потому что мы уходили. Это было далеко не так тяжело, как рыть чёртовы ямы, но кому захочется начинать день с перелопачивания кучи земли?

Ближе к вечеру операция закончилась. Нам не сказали, было ли так задумано, или это просто совпадение, но Тет, вьетнамский Новый год, начался на следующий день. Соединённые Штаты объявили перемирие на период Тета, как я думаю, в надежде, что оно перерастёт во что-то более длительное и постоянное. Мы уже объявляли подобное перемирие в предыдущую пару лет, но до сих пор приобретали лишь изрядное количество солдат, убитых и раненых в это время.

Наш план теперь состоял в том, чтобы выдвинуться к ближайшему открытому пространству, которое для нас послужило бы местом отправки. Прямо перед прибытием туда капитан Бёрк подошёл к третьему отделению, в самый конец, и вручил мне и ещё нескольким солдатам коробки спичек. Он сказал нам поджигать всё вокруг по мере продвижения. Это поспособствует общему процессу дефолиации и помешает ВК следовать за нами по пятам. У меня в каске лежало письмо от моего брата Келли. Я быстренько его перечитал, а затем использовал для розжига и подпалил небольшое поле слоновой травы. Трава была сухой и легко занялась. В ответном письме Келли я сообщил ему, что его письмо послужило делу борьбы с Вьетконгом.

Кое-где нам встречалась зелёная растительность, которая отказывалась сотрудничать. Это раздражало Сою, который превратился в пироманьяка-берсерка и опустошил свой огнемёт в окружающие нас заросли. Своим загущённым керосином он мог заставить гореть всё, что угодно. Конечно, его мотивация к участию подогревалась острым желанием носить значительно меньший груз весь остаток дня. Я забыл спросить у него, как он перезаряжал эту штуковину и сделал крупную ошибку, когда не попросил его дать разок выстрелить. Вот было бы приключение!