Миф о «нарастании беззакония»
Миф о «нарастании беззакония»
А кто устережет самих-то сторожей?
Ювенал
Напомним еще раз: в результате публикаций последних пятидесяти лет у читателя должно было появиться стойкое ощущение, что все 30-е годы были временем нарастания беззакония. То есть, чем больше Сталин укреплялся у власти, тем больше зверел до того милосердный и гуманный советский суд.
(Ну, что касается милосердия и гуманности… то, по всей видимости, до советского правительства постепенно доходила та простая истина, которая все никак не может дойти до нынешних законотворцев: гуманные законы при ближайшем рассмотрении оказываются куда более жестокими, чем не гуманные. Во-первых, потому, что нормальный, законопослушный, невооруженный гражданин в этом случае гораздо меньше защищен. А во-вторых, потому, что представители правоохранительных органов начинают сами судить преступников и приводить приговоры в исполнение. Маленький пример: отмена смертной казни привела к тому, что террористов у нас живыми не берут. Никого. Даже четырнадцатилетнюю обманутую девчонку, которая при менее гуманном законодательстве имела бы шансы отсидеть, выйти и стать нормальным человеком, без пощады шлепнут на месте. Это всего один пример. А их много.)
Между тем, конечно, все было совсем не так. Не будем снова копаться в «низах», поговорим… ну хотя бы о наркомах. Вот латыш Петерис Стучка — один из первых наркомов юстиции РСФСР, а затем председатель Верховного суда. Этот человек, уже далеко не мальчик (в 1917 году ему исполнилось 52 года), писал: «Слово «преступность» не что иное, как вредная отрыжка буржуазной науки… Возьмем… крестьянина, который напился «вдрызг» и в драке убил случайно того или другого… Если крестьянин совершил убийство по бытовым побуждениям, мы этого убийцу могли бы отпустить на свободу с предупреждением… И наоборот, кулак, эксплуататор, даже если он формально и не совершал никаких преступлений, уже самим фактом своего существования в социалистическом обществе является вредным элементом и подлежит изоляции» [Цит. По: Кожинов В. Россия. Век ХХ-й (1901–1939).].
Узнаете? Это не что иное, как теоретическое обоснование «классового подхода». По счастью, на местах у судей все же было несколько иное мнение, а если они разделяли теории товарища Стучки, то их поправляло «общество», разбираясь с «предупрежденными» с помощью все того же дядюшки Линча. Самосуды были проблемой в 1920 году, и они оставались проблемой пятнадцать лет спустя — так народ корректировал неподходящие ему теории.
…Первый Уголовный Кодекс появился в 1922 году, четыре года спустя последовал второй, что позволяет судить о качестве первого. Что же касается УПК [УПК — Уголовно-процессуальный кодекс. ], то о нем еще долго спорили, и этот спор сам по себе достоин баллады. Вот что пишет по этому поводу американский исследователь Питер Соломон.
«Весной и осенью 1927 г. прокурор РСФСР Н. Крыленко выдвигал идею о необходимости нового уголовно-процессуального кодекса… Крыленко был давно недоволен проведением сложных формальных судебных разбирательств в том виде, в котором они реализовывались губернскими судами. Поскольку иногда такие суды оканчивались победой обвиняемых, Крыленко объявил, что наступило время сократить объем состязательности на процессах, ликвидировать нормы, которые защищали подсудимого и давали в распоряжение защитников ресурсы, способные отвести наказание от врагов революции. Крыленко… предложил разрешить присутствие судебной защиты во время процессов исключительно по усмотрению судей. Исключения должны были делаться при следующих условиях: присутствие на суде прокурора, несовершеннолетие обвиняемого или в случае, если на помощь подсудимому приходил профсоюз… Проект кодекса давал судьям право прекращать в любое время допрос любого свидетеля, полностью приостанавливать на любом этапе судебное разбирательство, а также вообще не прибегать к судебному разбирательству, если обвиняемый признавал свою вину. В последнем случае суд непосредственно приступал к вынесению приговора.
В довершение всего этого, Крыленко… настаивал на том, что при социализме уголовный процесс должен рассматриваться не как вопрос юридического права, а как техника, а поэтому правила для ведения этого процесса не должны быть обязательными для исполнения. Вместо длинного, замысловатого кодекса, состоящего из 400 статей, судебные работники должны были иметь в своем распоряжении краткий кодекс, который бы определял структуру судебного разбирательства… В дополнение к этому кодексу, издавался бы административный наказ, включавший в себя технические правила для направления работы судей в данный, конкретный момент. Наказ выполнял бы роль «ориентировки», а не роль инструкций, подлежащих обязательному исполнению» [Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998. С. 67–68.].
Ясно, о чем тут речь? Говоря по-простому, суд должен человека осуждать, а не оправдывать. А для этого надо прижать защиту и дать побольше прав судьям, да и свободу заодно им предоставить, заменив законы «наказами», которые при желании можно исполнять, а можно вешать в сортире. Высокое, однако, доверие судьям — такое, словно бы они олицетворяют все человеческие добродетели. В каких отношениях на самом деле находились судьи и добродетель, мы уже говорили…
Товарищ Крыленко, между прочим, был в то время не каким-нибудь газетным горлопаном, а прокурором РСФСР, а потом — наркомом юстиции. Пусть его предложения и не прошли, но взгляды-то остались при нем. А сколько народу на самых разных уровнях правоохранительной системы их разделяло? Не говоря уже о том, что любое упрощение любой юридической процедуры само по себе воспринималось как команда: «Фас!» И не говоря уже о том, что на местах сплошь и рядом вообще не исполняли законы — просто потому, что не считали нужным. А при таких наркомах, судьях и прокурорах…
* * *
…Все же к 1927 году советское правосудие удалось более-менее привести в чувство. В центре — скорее более, на местах — скорее менее. И тут началась коллективизация — и все по-новой! Братья полибинских чоновцев по всей стране воспряли в качестве бойцов «колхозного фронта» — ура, мы снова делаем революцию! И опять принялись наводить порядок, руководствуясь все тем же революционным правосознанием, ломая напрочь едва проклюнувшиеся ростки правового государства. О том, как обстояло дело с «законностью» на местах, говорится в секретной инструкции партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры, датируемой 8 мая 1933 года:
«В ЦК и СНК имеются сведения, из которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне все еще продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов и члены правлений колхозов. Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиции, теряют чувство меры и зачастую проводят аресты без всякого основания, действуя по правилу: "сначала арестовать, а потом разобраться "».
И — по-видимому, в который уже раз! — говорится:
«Воспретить производство арестов лицам, на то не уполномоченным по закону…
Аресты могут быть производимы только органами прокуратуры, ОГПУ или начальниками милиции.
Следователи могут производить аресты только с предварительной санкции прокуратуры.
Аресты, производимые начальниками милиции, должны быть подтверждены или отменены райуполномоченными ОГПУ или прокурорами по принадлежности не позднее 48 часов после ареста».
Это уже почти середина 30-х годов — а воз и ныне… ну, если не там, то близко от точки старта.
3 марта 1935 года Прокурором Союза стал А. Я. Вышинский — профессиональный юрист высокого класса и, кроме того, человек чрезвычайно активный. По сути, это назначение было из ряда сталинских мер по превращению СССР в правовое государство. И уже 17 июня появляется Постановление Совнаркома и ЦК, где говорится: «Во изменение инструкции от 8-го мая 1933 г., аресты по всем без исключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора».
С этого дня прокурорский надзор над работой НКВД присутствует постоянно. Как присутствует, то есть каковы сами прокуроры, — это уже другой вопрос. Но та мера, о которой сегодня знает каждый школьник — прокуратура осуществляет надзор за следствием, — была введена в действие именно в 1935 году, и добился этого именно Вышинский. Он еще долго препирался с наркомом внутренних дел Ягодой по поводу полномочий прокуратуры — чекистам, само собой, хотелось поменьше контроля, однако основная победа над стихией была одержана.
Но с кадрами в советских правоохранительных органах и в органах юстиции была просто беда. В мае 1936 года на встрече Вышинского со следователями прокуратур прокурор Калининской области доложил об образовательном уровне своего аппарата. Даже в 1936 году 65 процентов следователей имели низшее образование, и еще 19 процентов — среднее. Не лучше обстояло дело и в НКВД. По состоянию дел на 1 января 1940 года высшее и незаконченное высшее образование имели всего 9,1 % чекистов, среднее — 36,2 % и низшее — 54,7 %. Это уже после того, как из органов была «вычищена» значительная часть выдвиженцев времен Гражданской войны, и при том, что на работу в «органы» старались брать людей хотя бы со средним образованием. Что же там творилось до «чистки»?
Учились все эти кадры по ходу работы, а как с правовой точки зрения выглядела эта работа, мы уже говорили.
Стоит ли удивляться, что, когда вновь наступило чрезвычайное положение, все многолетние усилия опять пошла насмарку, и снова воцарилась все та же низовая, «революционная» законность Страны Советов. Но центральная власть тут была совершенно ни при чем. Главную роль сыграли объективные факторы — какая была культура следствия и суда, такая и была, выше головы не прыгнешь. А роковую роль — факторы субъективные. Но о них — несколько позже.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.