294 К Шарлотте и Денису Плиммерам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

294 К Шарлотте и Денису Плиммерам

Незадолго до того Плиммеры взяли у Толкина интервью для «Дейли телеграф мэгэзин» и теперь прислали ему черновик своей статьи. В законченном варианте статья была напечатана в номере от 22 марта 1968.

8 февраля 1967

Сэндфилд-Роуд 76, Хедингтон, Оксфорд

Уважаемые мистер и миссис Плиммер!

С вашей стороны очень любезно прислать мне экземпляр предварительного наброска вашей статьи; спасибо вам большое. Ясно, что по ходу интервью вам со мною пришлось непросто: из-за того, что говорю я слишком быстро (это врожденное и излечению не подлежит) и крайне неучтиво расхаживаю взад-вперед, и трубка, опять же… На самом деле я вовсе не хотел показаться неучтивым. У меня артрит, и, когда сидишь слишком долго, колени начинают болеть. Если во время интервью можно постоять на ногах — уже облегчение. От курения в таких случаях следовало бы воздержаться, но, как выяснилось, беседы с корреспондентами раздражают и отвлекают меня все больше, так что требуется успокоительное.

Черновик был доставлен на этот адрес за день до того, как я вернулся, надеясь вновь взяться за свою работу как таковую; а теперь вот я выкроил время им заняться. В статье есть пара моментов, которые я предпочел бы изменить, и некоторое количество неточностей и недоразумений, что, вне всякого сомнения, вкрались в текст отчасти по моей собственной вине. Среди прочих моих особенностей вы не упомянули о том, что я — педант, помешанный на точности, и даже в том, что другому покажется сущей ерундой. У меня не было времени изложить эти подробности ясно и разборчиво, так что надеюсь, что редактура и сокращение вашей статьи могут подождать день-другой. Я попытаюсь выслать свои замечания как можно раньше, чтобы вы их получили до пятницы.

Боюсь, в одном я вынужден буду вас разочаровать. Мне сообщили, что «Уикэнд телеграф» желает проиллюстрировать вашу статью фотографиями меня за работой и дома. Ни при каких обстоятельствах я не соглашусь снова фотографироваться с такой целью. Подобное вторжение в мою личную жизнь я воспринимаю как вопиющую дерзость и тратить на это время позволить себе не могу. Вызванное им раздражение потом долго дает о себе знать — куда дольше, нежели длится само вторжение. А моя работа требует сосредоточенности и душевного спокойствия.

Искренне Ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

Ниже приводятся выдержки из комментариев Толкина к черновику интервью с ним, что были отосланы Шарлотте и Денису Плиммерам. Отрывки, выделенные курсивом, являются цитатами из черновика.]

Тесный гараж, который служит ему рабочим кабинетом

Да позволено мне будет заметить, «кабинетом» он никогда не именовался, разве что на домашнем жаргоне: в дни более счастливые кабинетом я располагал. Гараж оборудовали на скорую руку, когда мне пришлось освободить свой кабинет в колледже и возникла необходимость складировать куда-нибудь все то, что я мог сохранить из моей библиотеки. Большинство ценных книг с тех пор оттуда убрали, так что самое важное, что там хранится, — это ряды аккуратных папок, которыми ведает моя секретарша, работающая на полставки. Только она и пользуется регулярно этим помещением. Я сам никаких книг там в жизни не писал…..

Мой теперешний дом и его местонахождение навязаны мне силою обстоятельств: мне даже из меблировки мало что нравится. Мне здесь страшно неудобно; но о хаосе переезда и перемещения моего имущества нечего и задумываться до тех пор, пока я не выполню обусловленную договором работу. Когда и если я это сделаю, ежели я к тому времени еще буду в добром здравии, я надеюсь уехать далеко-далеко, так, чтобы новый мой адрес не появлялся ни в каких справочниках.

Если вы задаетесь вопросом, отчего я принял вас, учтивую, очаровательную пару, в этакой дыре, позвольте мне объяснить, что в моем доме нет общей гостиной; есть лишь гостиная моей жены, заставленная ее личными вещами. В «Нью-Йоркере» эта гостиная была описана крайне пренебрежительно (одним из наших визитеров)[442]; и, когда статью процитировали лондонские газеты, мы с женой стали объектом насмешек (и, что еще хуже, соболезнований). С тех пор она отказывается пускать к себе в комнату кого бы то ни было, кроме самых близких друзей. Сам я точно никого не пущу (и уж конечно, не фотографа) в свою «жилую комнату», где в обществе книг, которыми я действительно пользуюсь, и папок с неопубликованными материалами, я по большей части провожу дни, когда я дома; там-то я и пишу, насколько время позволяет.

Толкин, высокий, крепко сложенный

На самом деле, я невысок, и сложения отнюдь не крепкого. Сейчас во мне росту 5 футов 8 ? дюйма; сложения я крайне хрупкого, с характерно небольшими кистями рук. Большую часть жизни я отличался исключительной худобой и малым весом. А уже после пятидесяти обзавелся «животиком». Так оно частенько случается с теми, кто играл в спортивные игры и занимался плаванием, когда возможностей к тому не остается.

Толкин дал почитать «Хоббита» нескольким оксфордским друзьям. Одна из них, мать — настоятельница общежития для девушек, одолжила рукопись студентке, Сьюзен Дагналл….

Мать-настоятельница стояла во главе монастыря (ордена Святого Младенца) в Черуэлл-Эдж, что, помимо прочих своих функций, содержал общежитие для девушек-студенток. Но, насколько мне известно, история была такова: мисс М. Э. Гриффитс (ныне одна из старейших членов английского факультета) начинала работать тьютором по английскому языку; до того она была моей ученицей и оставалась другом семьи. Я одолжил ей машинописный текст «Хоббита». Она одолжила его Сьюзен Дагналл, своей ученице, жившей в общежитии[443]. Сьюзен одолжила его матери-настоятельнице, чтобы ее развлечь: та как раз поправлялась после гриппа. Насколько этот текст развлек настоятельницу, я не знаю; так что она — своего рода тупик в его путешествии. В обоих случаях — и матери-настоятельнице, и Сьюзен Дагналл — рукопись одалживалась без моего ведома[444], я вообще не придавал ей значения, однако тем самым были заложены основы моего успеха, поскольку так я познакомился с «Аллен энд Анвин». Мне всегда незаслуженно везло в главном. Печально, что мисс Дагналл, которой я в итоге стольким обязан, если не ошибаюсь, погибла в автокатастрофе вскорости после своей свадьбы.

[ «Сильмариллион»] был отклонен [издательством «Аллен энд Анвин»] за то, что слишком мрачен и в нем слишком много кельтского.

Рецензенты издательства «Аллен энд Анвин» были абсолютно правы, отклонив его; не за то (я надеюсь), что, по их выражению, «он слишком мрачен и в нем слишком много кельтского на вкус современного англосакса»; поскольку этот свой характер, столь неверно описанный, он сохранил, равно как и «Властелин Колец» по большей части; но потому, что его требовалось переписать и получше обдумать. По большей части он представлял собою сочинения совсем ранние, восходящие еще к 1916 г., а зарождалось все это куда раньше.

Средиземъе возникло из пристрастия Толкина к созданию языков….

Упоминание об «изобретении Языка», как мне кажется, вышло несколько путаным. Я сам виноват, что упомянул мимоходом о сложных материях и личных теориях, о которых вообще лучше не заводить речи, если не излагаешь их подробнее, нежели оно уместно (или интересно) в подобной статье. Вообще-то данный вопрос к делу особенно не относится: придумывание языков для забавы — распространенное явление среди детей (я некогда написал об этом статью, под названием «Тайный порок»), так что в этом отношении я не исключение. Процесс порою перетекает и во взрослую жизнь, но только тогда обычно держится в секрете; хотя слышал я о случаях, когда такого рода язык{То есть язык, который придумывается в первую очередь удовольствия ради. Я не говорю о всевозможных видах слэнга, блатных языках, воровском арго, Notwelsch [Тарабарщина, галиматья (нем.). — С. Л.] и тому подобном. — Прим. авт.} использовался целой группой (например, в псевдорелигиозном обряде).

В вашем абзаце есть недостающее звено, для сути более важное (как мне кажется), чем то, что я сказал или должен был бы сказать, о «придумывании». А именно: как лингвистические построения приводят к вымышленной истории? Так что, думаю, этот отрывок станет понятнее, если написать примерно так: «Вымышленные истории возникли из пристрастия Толкина к придумыванию языков. Он обнаружил, подобно многим другим, кто доводит такого рода «придумки» до некоторой степени завершенности, что языку требуется подходящее обиталище и история, в рамках которой он мог бы развиваться».

«Придумывая язык, — говорит он, — вы более или менее ловите его из ниоткуда, из воздуха. Вы произносите: «бу-у», и это что-то значит».

Конечно же, я уже не помню в точности, что именно я сказал, но то, что здесь написано, кажется мне странным, поскольку я не верю, чтобы я намеренно стал бы говорить вещи, противоречащие моим продуманным убеждениям. Я насчитаю, что придумщик ловит шумы из воздуха. Если это и прозвучало, то лишь как разговорное «упрощение», возможно, понятное в контексте беседы, но не в обезличенном печатном тексте: имелось в виду, что он артикулирует некую последовательность звуков наугад (насколько сам он сознает), но при этом, конечно же, звукосочетание обусловлено его лингвистическим «багажом» и бесчисленными нитями связано с другими похоже звучащими «словами» в его собственном языке и любых других, ему известных. И даже так, скажи он «бу-у», это ничего не будет значить. Никакие голосовые шумы ничего не значат сами по себе. Смысл в них вкладывает человеческое сознание{Пример тому — мой «хоббит». Отсюда явствует, сколь специфична подобная атрибуция в каждом отдельно взятом случае (зачастую она не ясна даже самому производителю «шумов», а другим ее и вовсе не отследить). Если бы я приписывал смысл восклицанию «бу-у», в данном случае на меня бы повлияли не слова, содержащие элемент b?, из многих других европейских языков, но рассказ лорда Дансени (прочитанный много лет назад) про двух идолов, установленных в одном и том же храме, по имени Чу-Бу и Шимиш. Если бы я когда-либо и воспользовался этим «бу-у», так в качестве имени для какого-нибудь нелепого, тучного, самодовольного персонажа, мифологического или человеческого. — Прим. авт.}. Порою это происходит невзначай, зачастую по случайной (нелингвистической) ассоциации; или в силу ощущения «фонетической адекватности» и/или в силу индивидуальных предпочтений определенных фонетических элементов или комбинаций. Последнее, естественно, наиболее очевидно в личных придуманных языках, поскольку такова одна из их главных целей, осознанных или нет: реализовать эти пристрастия. Именно эти предпочтения, отражающие врожденный лингвистический вкус индивидуума, я и называю его «родным языком», хотя «врожденный лингвистический потенциал» звучало бы точнее, поскольку реализуется он нечасто, даже в модификациях «первоусвоенного» языка, языка его родителей и страны.

Средиземье…. по духу соответствует нордической Европе.

Только не «нордической», пожалуйста! Я лично терпеть не могу это слово: оно, хотя и французского происхождения, вызывает ассоциации с расистскими теориями. С точки зрения географии «северный» обычно уместнее. Но внимательное рассмотрение покажет, что даже этот эпитет к «Средиземью» неприменим (будь то в географическом смысле или по духу). Это древнее слово, и не я его выдумал, что подтвердит обращение к словарю, такому, как «Краткий Оксфордский». Это слово означает обитаемые земли нашего мира, расположенные посреди Океана. Местом действия для истории служит северо-запад «Средиземья», — примерно на той же широте, что побережья Европы и северные берега Средиземного моря. Но это ни в каком смысле не чисто «нордическая» область. Если Хоббитон и Ривенделл расположены (как предполагается) приблизительно на широте Оксфорда, тогда Минас Тирит, шестьюстами милями южнее, находится примерно на широте Флоренции. А устья Андуина и Древний город Пеларгир — приблизительно на широте древней Трои.

Оден утверждал, что для меня «Север — это священное направление». Это неправда. Северо-западу Европы, где довелось жить мне (и большинству моих предков), принадлежит моя любовь — ведь всякий человек привязан к своему дому. Я люблю его атмосферу, я знаю больше о его истории и языках, нежели о любых других частях света; но ничего «священного» в этой области нет, и ею мои привязанности не исчерпываются. Так, например, я питаю особую любовь к латыни, а среди происходящих от нее языков — к испанскому. В отношении моей истории это и впрямь неправда; достаточно лишь прочесть краткое содержание, чтобы это понять. На Севере высились крепости Дьявола. Развитие сюжета завершается финалом, куда больше похожим на фактическое восстановление Священной Римской империи с престолом в Риме, нежели на все, что только способен выдумать «представитель нордической расы».

О комментариях К. С. Льюиса на книгу «Властелин Колец»:

«Когда он, бывало, говаривал: «Ты умеешь и лучше. Лучше, Толкин, пожалуйста!» — я всегда пытался сделать лучше. Я садился за стол и переписывал эпизод снова и снова. Так вышло со сценой, которую я считаю лучшей во всей книге: со столкновением между Гандальвом и его соперником-магом, Саруманом, в разрушенном городе Айзенгарде».

Я не считаю отрывок про Сарумана «лучшим во всей книге». Он заметно лучше первого варианта, вот и все. Я упомянул про этот отрывок только потому, что, на самом деле, это — одно из очень немногих мест, где я в итоге счел подробные критические замечания Льюиса полезными и справедливыми. Я вырезал несколько отрывков с легкомысленной хоб-битской болтовней, которую Льюис счел занудством, рассудив, что раз уж Льюису так кажется, большинство читателей (если таковые случатся) тоже заскучают. Кажется, в результате правота его не подтвердилась. По чести говоря, хоббитов он на самом деле никогда не жаловал, и менее всего — Мерри с Пиппином. Однако многим читателям они по душе, и те хотели бы, чтобы про них было написано побольше. (Если вам интересно, отрывки, что сейчас трогают меня больше всего — они написаны так давно, что теперь я их перечитываю, как если бы сочинил их кто-то другой, — это конец главы «Лотлориэн» (1365-7), и рога Рохиррим на утренней заре).

Его любовь к нордическим языкам объясняется наличием у него предков из Германии, что переселились в Англию два века назад.

Это полностью противоречит истине. Не к «нордическим»: такого лингвистического термина не существует. Общепринятый термин для того, что, по всей видимости, подразумевается, — это «германский». Но моя любовь к германским языкам никаким объяснимым образом не связана с историей моей фамилии. Спустя 150 (теперь уже 200) лет мой отец и его ближайшая родня были «британцами до мозга костей». Никто из них и никто из других представителей той же фамилии, с которыми я впоследствии познакомился, не выказывали ни малейшего интереса к лингвистике и не знали даже современного немецкого. Своим интересам к языкам я обязан исключительно матери, урожденной Саффилд (это семейство родом из Ившема, что в Вустершире). Она знала немецкий и дала мне первые уроки. Кроме того, она интересовалась этимологией и пробудила во мне интерес к ней; занимали ее также алфавиты и каллиграфия. Мой отец умер в Южной Африке в 1896 г. Она умерла в 1904 г. За два года до ее смерти я, при том, что учила меня она одна{Всему, кроме геометрии; геометрию мне преподавала ее сестра. Это была та самая те тушка, которую в последние ее годы жизни я развлек и порадовал, сочиняя и составляя «Приключения Тома Бомбадила» и консультируясь с нею насчет книги, ею заказанной. Она умерла на 92-м году жизни вскорости после публикации книги[445]. — Прим. авт.}, получил стипендию в бирмингемской школе короля Эдуарда VI.

Данте…. «мне не нравится. Он исполнен злобы и ненависти. Мне дела нет до его мелочных разборок с мелкими людишками в мелких городишках».

Мой отзыв о Данте просто возмутителен. Я всерьез и не помышляю сравниться с Данте, этим непревзойденным поэтом. Некогда мы с Льюисом читали его друг другу. Какое-то время я состоял в оксфордском «Обществе Данте» (сдается мне, с подачи Льюиса, который изрядно переоценивал мои познания относительно Данте или итальянского в целом). Правда и то, однако, что упомянутая мною «мелочность» местами казалась мне прискорбным изъяном.

«Сейчас я читаю совсем мало, если не считать волшебных сказок».

Вместо «если не считать» поставьте «даже». Вообще-то читаю я много — или, точнее, пытаюсь читать многие книги (особенно так называемые научную фантастику и фэнтези). Но нечасто случается современной книге завладеть моим вниманием{Хотя есть и исключения. Я прочел все написанное Э. Р. Эддисоном, невзирая на его исключительно скверную систему имен и личную философию. Меня изрядно захватила книга, что (если не ошибаюсь) заняла второе место, когда «Властелин Колец» отыграл Премию Фэнтези[446]: «Смерть травы»[447]. Мне очень нравится научная фантастика Айзека Азимова. Кроме того, я недавно здорово увлекся книгами Мэри Рено; особенно теми двумя, что про Тезея, «Царь должен умереть» и «Бык из моря». Пару дней назад я даже получил от нее вое торженную открытку: из всей «фэн-почты» эта, пожалуй, доставила мне наибольшее удовольствие. — Прим. авт.}. Наверное, потому, что меня давит «изнутри» необходимость закончить собственную свою работу — и еще в силу названной [в интервью] причины: «Я ищу то, чего никак не могу отыскать».

«Я всегда искал чего-то, чего никак не могу отыскать….. Что-то похожее на то, что написал сам. Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, верно?»

Приношу извинения за то, что говорил, якобы, из тщеславия. На самом деле эта реплика подсказана смирением, и в моем случае, и в случае Льюиса. Смирением дилетантов в мире великих писателей. Однажды Л. сказал мне: «Толлерс, уж больно мало на свете того, что мы на самом деле любим в историях. Боюсь, придется нам попытаться самим что-нибудь написать». Мы договорились, что он возьмется за «путешествие в пространстве», а я за «путешествие во времени». Результат его трудов хорошо известен. Мои усилия, после нескольких многообещающих глав, иссякли: уж слишком долог оказался кружной путь к тому, что мне хотелось создать на самом деле, а именно, к новой версии легенды об Атлантиде. Заключительная сцена сохранилась как «Низвержение Нуменора»[448]. Льюис этим текстом очень увлекся (воспринятым со слуха); так что ссылки на него встречаются кое-где и в собственных его сочинениях: напр. «Последнее вино» в его стихотворениях («Стихотворения», 1964, стр.40). Ни один из нас, дилетантов, особого успеха не ждал; и, собственно говоря, опубликовать «За пределы безмолвной планеты» Льюису оказалось непросто. И после всего, что произошло с тех пор, самым продолжительным удовольствием и наградой для нас обоих стало то, что мы снабжали друг друга историями для чтения или прослушивания, которые нам в самом деле нравились, — по большей части. Естественно, обоим нам в сочинениях друг друга нравилось отнюдь не все.

Толкин… числится среди «главных участников проекта» работы над недавно переведенной «Иерусалимской Библией»{Перевод Библии для католиков с латинского на современный английский язык, издан в 1966 г. и назван так по месту перевода}.

Назвать меня в числе «главных участников проекта» со стороны редактора «Иерусалимской Библии» было любезностью, мною никоим образом не заслуженной. У меня проконсультировались насчет одной-двух подробностей стиля, и я высказал замечания по поводу нескольких чужих текстов. Изначально мне выдали на перевод большое количество текста, но, закончив необходимую предварительную подготовку, я был вынужден отказаться в силу другой срочной работы и закончил только «Иону»{Книга пророка Ионы.}, одну из самых коротких книг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.