2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

Вот сюжет, в беглом изложении. Студент Сергей Спекторский влюблен в Ольгу Бухтееву – молодую красавицу, которая, однако, замужем за инженером, и брак будто бы счастливый. Между тем она оказывает Спекторскому недвусмысленное предпочтение:

Любовь, с сердцами наигравшись в прятки,

Внезапно стала делом наяву.

И чем она милей и ненаглядней,

Тем ближе срок, и это дело дней.

Дни проходят, и зимой – на встрече Нового, 1913 года – предполагается большим кружком московской артистической молодежи выехать на дачу. Веселая пьяная компания едет на санях и розвальнях в дачный дом, среди общего веселья Сергей оказывается с Ольгой наедине – здесь следует единственная во всем поэтическом наследии Пастернака эротическая сцена (хотя эротические подтексты явственны и во многих стихах «Живаго» – в «Осени», скажем, в «Объяснении» или «Зимней ночи»). Фрагмент был высоко оценен современниками, – в частности Тихоновым, – и это, вероятно, было не последней причиной того, что автор убрал его из текста. Он не любил именно тех своих вещей, которые любили все. Мы его, однако, процитируем – он важен для понимания дальнейшего пути и автора, и фабулы. «Спекторский» – произведение по преимуществу эротическое, в том же смысле, в каком эротично было и само отношение Пастернака к революции. Если угодно, «Спекторский» и примыкающая к нему «Повесть» – пророческие сочинения о том, как ночная кукушка перекуковывает дневную, о том, как соблазны плотской любви (совпадая с соблазнами революции и новой государственности) оказываются сильнее, чем любовь духовная.

Вот что происходит между Сергеем Спекторским и Ольгой Бухтеевой:

Когда рубашка врезалась подпругой

В углы локтей и без участья рук,

Она зарыла на плече у друга

Лица и плеч сведенных перепуг,

То не был стыд, ни страсть, ни страх устоев,

Но жажда тотчас и любой ценой

Побыть с своею зябкой красотою,

Как в зеркале, хотя бы миг одной.

Когда ж потом трепещущую самку

Раздел горячий ветер двух кистей,

И сердца два качнулись ямка в ямку,

И в перекрестный стук грудных костей

Вмешалось два осатанелых вала,

И, задыхаясь, собственная грудь

Ей голову едва не оторвала

В стремленьи шеи любящим свернуть,

И страсть устала гривою бросаться,

И обожанья бурное русло

Измученную всадницу матраца

Уже по стрежню выпрямив несло,

По-прежнему ее, как и вначале,

Уже почти остывшую как труп,

Движенья губ каких-то восхищали,

К стыду прегорько прикушенных губ.

При всей – на грани фола – рискованности метафор эти шесть вычеркнутых строф чрезвычайно удачны. Правда, стоит себе представить эту грудь, отрывающую голову своей обладательнице, – «два осатанелых вала»… но читать Пастернака, в особенности раннего, слишком трезвыми глазами – значит лишать себя львиной доли удовольствия. Не для того писано. После яростной любовной сцены герой с утра пытается признаться во всем мужу возлюбленной – у Сережи Спекторского вообще от влюбленности до брака путь короткий, он и в «Повести» будет предлагать руку и сердце шведской гувернантке, с которой едва три раза серьезно поговорил; муж оказывается человеком широких взглядов и тем навеки восстанавливает Сергея против пошлости «свободных отношений». Может быть, именно терпимое отношение к «любви втроем» отвращало впоследствии Пастернака от Бриков – он видел в этом несомненное извращение. Кстати, из отдельного издания романа вылетели и эти строчки (финал второй главы):

Нет, я рехнусь. Он знает все, скотина.

Так эти монологи лишний труд?

Молчать, кричать? Дышать зимы картиной?

Так уши, отморозив, снегом трут.

(то есть усугубляют ужасное, – таким превышением невыносимой ситуации, казалось бы, герою еще и молчать о ней, как если бы ничего не случилось. —Д. Б.).

«Послушайте! Мне вас на пару слов.

Я Ольгу полюбил. Мой долг…» – «Так что же?

Мы не мещане, дача общий кров,

Напрасно вы волнуетесь, Сережа».

По всей вероятности, это воспоминание о разговоре-объяснении с Борисом Збарским, в отношениях с которым в 1916 году у Пастернака возникла двусмысленность. Это же позволяет думать, что Ольга Бухтеева поначалу сохраняла некие черты Фанни Збарской, но в 1930 году действие вырулило совсем не туда, куда устремлялось поначалу. Если Пушкин искренне недоумевал, как это его Татьяна «удрала» такую штуку, – то для Пастернака, начинавшего роман о Спекторском, финал книги, написанный в 1930 году, был бы куда большей неожиданностью – его Ольга удрала в революцию, что, конечно, гораздо круче, нежели замуж за «толстого этого генерала». Правда, финальное объяснение с героем в обоих случаях для героя нелестно – «лишний человек» всегда теряет женщину, и это генеральная фабула всех романов о «лишних людях» с «Онегина» до «Приглашения на казнь».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.