14 Е. Пензин-второй. Ученым можешь ты не быть

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

14

Е. Пензин-второй. Ученым можешь ты не быть

Многие вещи непонятны не потому,

что наши понятия слабы, но потому,

что сии вещи не входят в круг наших понятий

Козьма Прутков

Капитан 1-го ранга Евгений Константинович Пензин-второй — из правильных минёров. На пути от командира БЧ–3 до флагмина эскадры он набрал такую скорость, что влетел сразу в кресло начальника 24-й кафедры Военно-Морской академии, «отпустив» её начальника Валентина Михайловича Ковтуна в Минно-торпедный институт на смену Андрею Андреевичу Хурденко. Цепочка сработала — природа не терпит пустоты. Андрей Андреевич надевал шляпу. Цепочка сработала не без помощи свыше, конечно, но в высшей степени справедливо. Начальник Минно-торпедного управления Северного флота контрадмирал Емелин Геннадий Валентинович в конце 70-х годов считал Пензина самым эрудированным флагминским минером, правда, не очень везучим, но зато достаточно осторожным — он не пренебрегал промышленным и институтским «прикрытием» при проведении торпедных стрельб.

И Емелин, и Пензин вожделенно смотрели на юг. Емелину нужна была любая адмиральская должность в любом городе из двух — в Москве или в Ленинграде. Как адмирал, он считал, что умеет всё. Пензин смотрел на 24-ю кафедру Военно-Морской академии, куда его планировал начальник факультета вооружения Виктор Иванович Поршнев. Подвернись Емелину должность первому — и быть Пензину начальником МТУ Северного флота. Но адмиральские должности, да еще в центре, на полу не валяются. Первому должность освободилась Пензину. Итак, он из правильных минёров стал теоретиком.

Без учёного звания в академии никуда, без учёной степени — тоже. Значит, нужно было садиться за диссертацию. Он в своё время окончил ленинградскую «Корабелку», был призван на флот, плавал на подводных лодках на Балтике. Службу любил, но быстро понял, что Балтика для стартов вверх — место неподходящее. Особенно ему. В командиры путь закрыт по определению: из фольксштурма к перископу практически дороги нет. Во флагминские специалисты — без вопросов, но флагминские специалисты меняются нечасто. А годы летят. Сегодня — «перспективный офицер», завтра — «перспективный офицер», а послезавтра — «занимаемой должности соответствует». Обмен между флотами не практиковался. Да и кто пойдет, например, с Северного флота на Балтику? На Севере двойной оклад, а здесь, кроме таллинских кафе и калининградского зоопарка — никаких чудес. Сменить театр можно только с помощью Академии, тем более о ней всё известно давно — отец, капитан 1-го ранга Пензин Константин Васильевич, преподаёт на кафедре военно-морского искусства.

Мы поступали в Академию вместе в 1970 году и учились в одной торпедной группе — 211Т. В Академии он поражал нас парадоксальностью и нестандартностью своего мышления, соединением здравого смысла с необыкновенной веселостью. Многое мы списывали на его молодость: «Товарищ недопонимает!» — он был моложе нас лет на пять. А он выдавал нам тирады:

— Зачем нам Балтийский флот? Зачем? Ну, было время парусного флота — плавучих артиллерийских батарей в условиях бездорожья. Согласен, флот на Балтике был нужен. И при броненосном флоте — тоже, вроде, нужен. В начале. Но когда изобрели минно-артиллерийские позиции, длиннющие сети, когда появилась серьёзная авиация, зачем здесь флот? Момент, когда флот на Балтике стал не нужен, мы проспали. В эту войну без него можно было обойтись, без проблем. Хорошо, что новые линкоры не успели построить. Весь наш флот был практически уничтожен, а его остатки заперты в Финском заливе. За всю войну мы потопили здесь подводными лодками 115 транспортов, потеряв при этом почти 50 подводных лодок, по два транспорта на погибшую лодку, а у американцев этот показатель почти 100, у англичан — 13, у немцев — 18, у итальянцев — около десяти, даже у японцев — шесть транспортов на одну погибшую лодку. Нашего вклада и невидно. Что такое 115 транспортов из многих тысяч?

— Ну, а что ты скажешь, Женя, об Александре Ивановиче Маринеско? — пытался остановить Пензина Юра Стекольников, — Целую дивизию отправил на дно, слышал, небось?

— Я ничего не имею против Александра Ивановича. Он один такой у нас, и рядом с ним поставить некого. Из своих. А в компании из наших союзников и противников он будет чуть выше среднего. Чуть-чуть. Потому что на каждую подводную лодку, участвующую в войне, приходится около 20 тыс. тонн потопленного тоннажа. Без нас, естественно. Ну, а у Маринеско — 40 тыс. тонн. Из-за него, что, целый флот держать? Всего в войну подводными лодками всех воюющих стран, опять же без нас, выпущено 30 тыс. торпед. Ну, мы добавили на Севере около 700, на Чёрном море — около 400 и на Балтике — около 500. Всего около 1600. Нет, флот на Балтике не нужен. Только одни заботы: топить самим — не топить? О чем все это говорит? Балтика — трудный театр. Современными минами это море может быть ликвидировано и потому для флота не пригодно. Так, чтобы ликвидировать дивизию кораблей ОВРа, надо иметь торпедные катера — и всё. С давних времен воины для проведения сражений выбирают определенные места: Куликово поле, Бородино, где можно развернуться. Или ищут оборонительные рубежи по рекам, болотам и пр. Ну а мы, моряки, если есть немного воды — подай линкор или авианосец. А для Балтики хоть делай специальное оружие. Системы самонаведения противолодочных торпед на принципе гидролокации здесь почти неработоспособны — мелководье, на дне масса металла. Что-то осваивают, кому-то докладывают, говорят, наверное, что всё в порядке. У нас «наверх» идут не обязательно умные. Самое главное-исполнительные, лично известные, ну и политически подкованные, которые вешают на стену лозунг: «Наша цель — коммунизм», а то, что на другой стене был ранее повешен лозунг «Каждую торпеду — в цель!» — уже неважно.

Здесь мы его горячую речь останавливали. Ну что за коллектив без парторганизации?…

— Помолчи. Это вопросы не по твоему окладу…

Он был по-интеллигентски худенький и очень улыбчивый, словно ожидал от каждого шутку и уже готовился к ней заранее. Строевой подготовки ему явно не хватало. Академический парад на Дворцовой площади был его первым и последним строевым мероприятием. Лыжный кросс в парке на Ушаковской набережной мы завершали кружкой пива у заблудшего сюда ларька. После пива Пензин переключался вдруг на бытовые темы:

— Почему бы на крышах «хрущоб» не делать стандартные парники и не выращивать в них огурцы и помидоры. Все есть — вода, тепло, свет, работники и потребители. Боимся, как бы не «осел» у кого-нибудь в кармане рублик! Нужны директор, заместитель, агроном, бухгалтер, сторож и фининспектор. Как раз те семеро с ложкой, с которыми боремся со времен Некрасова. Почему бы, вообще, все ремонтные, пошивочные, справочные не отдать тем, кто хочет ими владеть? Боимся, а вдруг станут миллионерами. А то, что очередей не станет, а качество будет, — это никого не волнует… Какую тему ни возьмешь — то ли глобальную, то ли бытовую — приходишь к одному и тому же: те, кто выше, должны много думать, много работать, крутиться. Но ведь ищут путь наверх, наоборот, к меньшей ответственности и большей праздности. В условиях коллегиальной безответственности, — заявлял Пензин, — порядка не будет никогда.

От бытовой темы его вновь бросало на флот, теперь на Черноморский:

— Зачем нам Черноморский флот? Стране нужен или современный флот, или не нужно никакого. Это еще Корнилов с Нахимовым поняли и затопили парусный флот. Что мы имеем? — Средиземноморскую эскадру с временем жизни Ч + 30 минут. Ну, успеют они разрядить свой боезапас по кому-то, а дальше — на дно. Мы топили уже свою Средиземноморскую эскадру и после звонких побед возвращались в Россию пешком в 1809 году. А что останется на Черном море? Уничтожать самим свой Черноморский флот нам не впервой. Сейчас мины и ракеты позволяют экономить на Балтийском и Черноморском флотах ради Северного и Камчатского флота. Именно Камчатского. Владивосток с его прекрасными бухтами и всё Приморье давно пора превратить в курортную зону на осенний период. Там в это время прекрасная погода…

То его вдруг бросало на уровень подготовки командиров:

— Вы читали книгу Ловелля Томаса «Корсары глубин»? Это довоенное издание. Американский журналист описывает тактические приёмы немецких подводных лодок в Первой мировой войне. Немцы начали войну, имея 29 подводных лодок, в ходе войны было заложено 800. В строй вступило около 350-ти. Масштабы! Построить подводную лодку не просто, но и подготовить экипаж для неё не простая задачка. В начале войны немецкая «U–9» в течение одного часа потопила три английских крейсера общим водоизмещением 36 тыс. тонн, и всё при штормовой погоде. Это я к тому, какие есть у корсаров глубин рекорды. Кстати, о рекордах. Американец, командир подводной лодки «Тэнг», Ричард О`Кейн за один поход потопил 13 судов общим тоннажем около 110 тыс. тонн. Но лодка погибла от собственной торпеды, последней торпеды, которой можно было и не стрелять, так как выпущенная перед ней шла точно в цель.

Трагедия. Спаслось девять человек. От своей торпеды погибла и вторая подводная лодка «Таллиби». Был еще третий случай циркуляции торпед, но «Тиноссе» повезло. У немцев в начале войны были три аса-подводника. Принс «U–47», Шепке с «U–100» и Крейчмерс «U–99». К марту 1941 года они уже потопили приблизительно по 250 тыс. тонн каждый. Двое погибли, Крейчмерс попал в плен. При этом Прин атаковал и потопил в Скала-Флоу линейный корабль англичан «Ройял Оук», так что это была настоящая работа, а не стрельба в тире.

— Слушай, Женя, если Балтийский и Черноморский флоты, по твоим понятиям, нам не нужны, то куда же мужиков девать? Они ж от безделья сопьются. А так добывают уголёк, плавят металл, строят корабли, ходят строем в колонне по два. Все под присмотром. Или нам тоже строить пирамиды на египетский манер?

— Мужикам всегда можно найти работу. Дороги, автомобили, быт — у нас ведь ничего не обустроено. Американцы покрыли асфальтом всю страну. А у нас даже за пивом нужно стоять в очереди. Но мы отвлеклись. Такие боевые успехи даром не достаются. Нам нужно брать пример с бывших союзников и противников. А мы помалкиваем об этом в тряпочку. Как, впрочем, и они о Сталинграде и Курской дуге. Свои подвиги и герои лучше заморских.

Немцы учили командиров основательно. Вот, скажем, ты командир лодки, тебя атакует миноносец. Дистанция до него катастрофически уменьшается — 15 кабельтов… 10 кабельтов… 6 кабельтов… 4 кабельтова… Что делать? Молчишь? А вот немецкий командир ПЛ приготовил трехторпедный залп: среднюю пустил прямо эсминцу в лоб. Эсминец, естественно, будет отворачивать вправо или влево, чтобы избежать встречи с торпедой. И тут через небольшой интервал времени выпускаются остальные две торпеды на повышенной скорости. Одна с углом упреждения вправо 10 градусов, другая с углом влево 10 градусов. Одна из торпед должна поразить цель. Все просто, когда учат думать. А у нас учат цитатам. Начнут вспоминать, что сказал о флоте, Петр Великий например, про обеспечение свободы судоходства. И еще кто-нибудь из эпохи парусного флота. Надо бы запретить цитировать, особенно в подтверждение современных действий. Кто без цитат не может — уволить. Думай сам. У цитат тоже есть время жизни.

— У тебя такие мысли в голове, Женя, потому что ты мало топал строевым шагом на плацу, за плечами нет ни одного парада на Дворцовой, кроме академического, а поход в Ленинград на День ВМФ у вас шел в зачет за боевую службу, — иногда шутливо прерывал его наш одноклассник Эдик Коршунов, которому требовалась тишина, чтобы освоить математические гаммы из специальных глав высшей математики. Он тоже из командиров БЧ–3, с Северного флота, из Гаджиева. Служил на «стратеге» и возвращаться назад не хочет: жена — ленинградка, квартира в Ленинграде есть — большая заявка на должность научного сотрудника. — Посидел бы ты в прочном корпусе одиннадцать лет, только одними бы цитатами и говорил. Из руководящих документов. А у тебя за плечами пять лет. Так что эта формула, как говорили ученые в Академии, здесь не работает.

Северный флот делегировал троих из пятерки в нашу 211Т группу.

Вот Юра Стекольников, капитан 3-го ранга, из отдела боевой подготовки МТУ. Сменил палубу эскадренного миноносца на паркет. Анализировал результаты практических торпедных стрельб. Мог неделю молчать, делая своё дело. Реагировал на происходящее, в основном, слабой, замедленной улыбкой. Самый трудный предмет для него — английский. Англичанка Галина Владимировна Трибуц, дочь бывшего командующего Балтийским флотом, невзлюбила простонародное произношение «ю эс сей тудей» и упорно делала из него английского джентльмена. Тот был готов на всё. Вот и сейчас шепчет «ю эс сей тудей». Тоже не прочь «застрять» в Ленинграде, хотя и на флоте курс наверх определился. Если покрутить как следует проценты потерь торпед, неудовлетворительных ходов и выстрелов, привлечь всякие там законы распределения случайных величин, связать всё это с уравнением теплопроводности, добавить чего-нибудь из области безопасности эксплуатации — будет густое учёное варево. А перед учёным двери открываются с меньшими усилиями.

Тройку северян замыкал Новиков, начальник приборного цеха арсенала, тоже капитан 3-го ранга. Звали его Толя, еще он имел кличку «Убогий» за успехи в спорте. Единственный из пятерки, по нынешней терминологии, — сексуально озабоченный. Семья осталась на Севере, то ли из-за того, что жена занимала хорошую должность, то ли из-за того, что двойной оклад был прочнее их семейных уз. Он решал задачу перехода в военные представительства в любое место Союза, кроме Севера. Там ему за десять лет поднадоело. Он с вниманием слушал Женю Пензина и восхищенно говорил: «Голова… Ну, голова… Не голова, а Дом Советов. Будешь академиком, возьми меня секретарем — портфель носить…»

Сегодня у нас горячий денёк. После лекций планировалось совещание на кафедре, которое мы окрестили «смычкой». Преподаватели и слушатели старшего курса будут слушать нас об опыте нашей службы. Как старший в группе, я призывал народ серьёзно готовиться к этой «смычке». Времени нам отвалили на подготовку много. «О чем будем говорить, мужики? Нужны не просто воспоминания о былом, надо нарисовать этим ученым мужам картину эксплуатации торпедного оружия в полном объёме, когда в первом отсеке, как в хорошем универмаге, — полный набор имеемых на вооружении торпед. У одной нужно пузыри считать, у другой — воздух замерить, третью — без воздуха хранить, винты крутить и пр. Нужно нарисовать картину эксплуатации от арсенала до отсека подводной лодки, включая транспортировку, погрузку, снаряжение. Одно хранить в каюте командира, другое — у старпома. Пусть думают. Смотрим на торпеду с разных точек зрения: как командир БЧ–3 — ты. Женя, как флагмин — ты, Эдик, как начальник цеха арсенала — ты, Толя, как офицер МТУ — ты, Юра, и, как специалист института — я. Позвольте мне выступить за институт. Много я имел контактов с этими инопланетянами. И последнее. Если не хотите обратно на флот, демонстрируйте кафедре свою склонность к научной работе. Они часто общаются с другими учёными, могут замолвить: „Вот Пензин у меня учится. Золотой парень. У тебя места для него есть?“ Придут, возьмут тебя. Женя, за уши и расцелуют. И если все хорошо у нас получится, отметим мероприятие на каком-нибудь плавсредстве. Сегодня. Немедленно. На два „открытия“. Не больше. (Под плавсредством понимался плавучий ресторан, которых на Неве было достаточно, а под „открытием“ — число опустошаемых бутылок.)

А пока мы двинулись на кафедру, где профессора Григорий Михайлович Подобрий, Василий Сергеевич Белобородое, Владимир Викторович Халимонов, Андрей Иванович Носов будут совершать „выезд на флот“, внимательно слушая наши речи. Мы были приняты очень доброжелательно и были приятно удивлены, что все флотские проблемы давно им известны. Очень удивлялись, что до сих пор они еще не решены. В это время Григорий Михайлович настойчиво собирался возглавить Минно-торпедный институт. Но его обошел Андрей Андреевич Хурденко, начальник торпедного управления института. Все случилось правильно, хотя, как говорят, он уже похлопывал Андрея Андреевича по плечу и говорил: „Мы с тобой, Андрей, сработаемся“. Андрей Андреевич был существенно энергичней и лучше знал флот. Правда, для чего маятник в гидростатическом аппарате торпеды, лучше знал, конечно, Григорий Михайлович, но время требовало применять уже датчики угловых скоростей… Кафедра состарилась. Её специалисты не были своевременно востребованы в органы управления минно-торпедной службы…

В тот день у нас все получилось. Собственно, срывов мероприятий, которые планировались на конец рабочего дня, в основном по пятницам, у нас не случалось и ранее.

Так летели дни, недели, месяцы. Как-то неожиданно поступила на факультет команда: „Всем собраться в актовом зале“. Пришли. Расселись. Наиболее осведомленные сообщили, что в Академию приехал академик Анатолий Петрович Александров. Он прибыл скорее всего повидаться с начальником Академии адмиралом Орлом Александром Евстафьевичем, а тот решил по этому поводу „оформить мероприятие“. Они немного опаздывали. Наконец, Анатолий Петрович с Александром Евстафьевичем прошли через зал. Александров вел себя совершенно раскованно, приветствовал знакомых, поднимал вверх руки, улыбался, что-то говорил. Поднялись на сцену. Орел подтвердил циркулирующий слух:

— Анатолий Петрович в командировке в Ленинграде. Вспомнил о приемке в свое время первой атомной подводной лодки „К–3“, где я был председателем Государственной комиссии, и решил заскочить в гости. Тогда он усиленно проталкивал лодку, а я возражал, требовал доработки. Вот посидели, поговорили. Пригласил его от вашего имени встретиться с вами.

Мы зааплодировали. Орел продолжал:

— Анатолий Петрович любезно согласился. Его на флоте многие знают и любят. Он много сделал для нас еще в годы войны. Работал с корабелами, с минерами, размагничивал корабли. Можно сказать, он спас много кораблей от вражеских мин.

Анатолий Петрович делал протестующие жесты, но Орел продолжал:

— Большой вклад внес Анатолий Петрович в создание атомного флота… Анатолий Петрович встал, вежливо усадил адмирала в кресло и произнес:

— Мы сегодня действительно вспомнили работу на пашей первой атомной подводной лодке. Не все шло безупречно. Стоял вопрос вообще о целесообразности приема её на вооружение. Особенно активно выступал ваш начальник. Доходило до крупных ссор.

Теперь адмирал делал протестующие жесты, но Анатолий Петрович продолжал:

— Сидим мы как-то за столом, а ваш начальник как раз разливал коньяк… Аудитория оживилась, а адмирал подрастерялся, не зная, как ему реагировать.

— Так вот, разлил он коньяк, пустую бутылку в руках держит. А в этот момент я возьми и предложи взять флоту подводную лодку в опытовую эксплуатацию. Тогда ваш начальник позвал вестового и говорит ему без тени улыбки, протягивая пустую бутылку:

— Возьми-ка её, голубчик, в опытовую эксплуатацию. Поставишь ее когда-нибудь нам при встрече…»

Все громко рассмеялись. Смеялся Анатолий Петрович, Александр Евстафьевич тоже, но смущенный. Он, конечно, не предполагал, какие детали давнего их разговора осели в голове у академика. Далее Анатолий Петрович вспомнил войну, Севастополь, рассказал много интересных деталей тех лет. Когда мы расходились, Пензин хлопнул меня по плечу:

— А ты всё стонешь о недостатках в торпедах. Везде все одинаково. До безобразия. О чем говорить, если само государство не доработано и находится в опытовой эксплуатации более полувека.

Да, в условиях всеобщей секретности, такая информации была нам недоступна. Казалось, что везде хорошо, а вот у нас — кабак. Легче от этого знания не стало, но все-таки…

Два года обучения в Академии пролетели незаметно. Защищены дипломные проекты. «Организован» отказ флотов от своих «академиков», согласованы очередные назначения. Спокойнее всех в это время чувствовал себя Пензин. Он снова на флот, теперь Северный, флагмином.

Толя Новиков — в военное представительство в Европейской части, о чем мечтал, а мы с Юрой и Эдиком — в Минно-торпедный институт, тоже не вопреки воле. Все, однако, единодушно считали, что лучшим местом службы, конечно, является Академия: прямо на службе можно было без проблем «пропустить» бутылочку пива. В те годы это был большой дефицит. Шутка это, конечно.

Последний день. Тяжелая дубовая дверь Академии последний раз хлопнула по спине, чуть ниже и подтолкнула по трапу вниз в раздевалку. Далее по широкому трапу на третий этаж в свою 221Т группу.

«Товарищи учёные! — приветствовал пас Пензин, который пришел пораньше, чем никогда не отличался, — хотите послушать мнение флота? Слушайте! Старайтесь организовать конкурсные проекты при разработке нового оружия. Без конкуренции лучших не выявишь. От соревнования, да еще социалистического, где человек человеку друг, товарищ, брат и медицинская сестра, толку не будет. Генеральный разработчик минно-торпедного оружия „Гидроприбор“ к настоящему времени выдыхается, не может сделать торпеду без впускного и запирающего клапанов. Так что от меня спокойной жизни не ждите».

Шли годы. Женя старел, матерел. Его лицо, всепогодная посадочная площадка для улыбки, чаще было серьёзным и озабоченным. Ген, отвечающий за волосы на голове, свои функции выполнял из рук вон плохо. Корм, по-прежнему, был не в коня… Но для профессионального аналитического мышления на флоте было много конкретных задачек. Мы изредка встречались — то в Ленинграде, то на флоте.

— Зачем мы строим эти двухкорпусные подводные монстры, — говорил он с тоской при встрече. — все равно их далеко от базы выпускать не будут — опасно. Можно не уберечь до пусков. Тогда уже лучше делать погружные платформы на Каспии или на Байкале. Противолодочная оборона обеспечена природой. Никакой тебе противоторпедной защиты не нужно, да и атомная силовая установка ни к чему… Вот тут приезжал твой заместитель, учил, как правильно ставить приборы в торпеды: креновыравнивающий, прибор потопления. Зачем учить? Нужно делать так, чтобы неправильная установка исключалась. Ну, научим мы одних, завтра придут другие, будут вновь тиражировать эти же самые дефекты. Вот кто мне понравился, так это Юрий Константинович Москалев из Ломоносовской военной приемки. Специалист высочайшего класса. Поболее бы таких. На состязаниях мы «отличились», четыре кислородных на грунте. Самое главное — все плавали. Тонули на глазах торпедолова. Одну успели схватить, она уже тонула, пускала пузыри. Приехала комиссия разбираться, Евгений Матвеевич Барыбин, заместитель главного конструктора из института. Москалев походил около торпеды, пощупал выхлопные клапаны турбинного отделения и спрашивает:

— Евгений Матвеевич, что делали с тепловым процессом в прошлом году?

— Ну. Сделали альфу меньше единицы. Ну и что?

— Мы все: «Какая „альфа“, какая единица?»

— Это соотношение между керосином и кислородом в камере сгорания. Сделали кислород по минимуму. Вроде, ну и что? Не догорит чуток керосина.

— Но он догорит за турбиной, там, где выхлопные клапаны. Воздух там есть из лабиринта. В результате повреждаются уплотнения выхлопных клапанов. Торпеда чуть поплавает и тонет. На полигоне при пристрелке торпеды успевают поймать, а здесь пока торпедолов подойдет — одни пузыри.

— Вот так — один Москалев, и не нужно никакой комиссии. Здорово он меня выручил — век не забуду.

Помолчав, продолжал:

— К тебе в отдел в этом году должен быть назначен Женя Литвинов. Флагмин дивизии от Меринова, вернее от Григорьева. Все называю по-старому. Ты его знаешь. Заканчивает Академию. Толковый парень, я тебе скажу. С женой ему не повезло. Собственно, а кому с женой везёт?

Пензин рассмеялся выскочившему афоризму. Я-то знал, что ему лично с женой повезло. Они познакомились с Ниной в «корабелке» и счастливы двумя сыновьями. Один, Димыч, закончит опять же «корабелку», второй, Алексей, — Военно-морское училище.

— Так ты о чем, о Литвинове или о его жене?

— О Литвинове, не прозевай! Хороший специалист и отличный художник. Талант. Главное, прошел школу «индейца». Да, кстати, он же у тебя в отделе. Совсем забыл.

Мы сидели в его квартире в Полярном и пили водку. Женя не брал торпедный спирт, предпочитая поддерживать госмонополию. Нина с детьми была в Ленинграде. Стрельба торпедами, ради которой я был командирован в Полярный, откладывалась по погоде.

— Я слышал, у вас было много всплытий торпед в точке залпа, — вернул я его к торпедной теме.

— Да, этим тоже отличились, включая опять же кислородные. Приезжал Виктор Николаевич Костючекко, старший военпред с завода. Негерметичность перепускного клапана. Говорит, что уже изготовлены клапана улучшенной конструкции и разосланы по флотам. До нас пока доедет, еще помучаемся.

Мы палили еще по одной, закурили.

— Скоро буду завязывать с этим делом, он кивнул на рюмку и на сигарету, мальчишки подрастают, начинают подражать. Вот и буду хорошим папой. Туг намечается вакантная должность в Академии. Попробую. А у тебя что в планах на ближайшие сто лет?

— Не буду говорить. Хотя и не суеверен. Надежда на покровителей, хотя протекцию зарабатываю потом, а не в ресторане.

— Да. Конкурсы на замещение вакантных должностей только в учебных заведениях. И то для близира. Объявлений «Требуется начальник» не бывает.

Прошло еще несколько лет. Наши планы на удивление реализовались. Он — в Академии, я — в УПВ. Встречались только на службе, один-два раза в году. Хорошо бы посидеть вечерок за чашкой чая, да некогда. Он приезжает в Москву, в УПВ, информировать о составе учебных групп по специализации, ему формулируют главные задачи, на которых нужно заострить внимание слушателей.

— Слушай, знаешь на чем меня Бугов заострил? На вводе данных в торпеды. Следить, чтобы все знали, что при вводе «?», шпиндель «?» не должен вращаться! Вот для чего нужна Академия! Здесь техническая осведомленность напрямую обеспечивает тактическую проницательность.

Зная, насколько важно первое назначение в судьбе офицера после окончания то ли училища, то ли Академии, Пензин взял за правило рассматривать в УПВ наиболее целесообразное использование выпускников по их деловым качествам, а не имеемым родственным и другим связям. Евгений Константинович стал решительным сторонником права достойным выпускникам самостоятельно выбирать назначение, считая это наилучшим вознаграждением. Это, конечно, правильно. Достойный теряет время и уверенность, выписывая зигзаги служебной кривой.

Он стал единственным начальником 24-й кафедры, который знал, в какую сторону открывается дверь зала заседаний в Главном Штабе ВМФ, активно участвуя в разработке предложений по противоторпедной защите подводных лодок и защитил кандидатскую диссертацию на эту тему.

У него все было впереди. Молод, энергичен, умен. Пронесшийся по стране вихрь унес не только сухие листья…

Мы по-прежнему изредка встречаемся академической группой. Разливаем знакомую водку в знакомые рюмки на знакомой даче. Профессор Юрий Иванович Стекольников долго смотрит на зеркальную гладь прозрачного напитка, словно наконец-то увидел ту самую истину, которая обитает в вине и, боясь вспугнуть ее, бережно подносит рюмку ко рту. Доцент Пензин, ныне, как и всегда кухонный мужик, суетится над тушеной курицей. Сын его, Димыч, ловит нас в объектив заморского фотоаппарата.

За окном ингерманландская осень. Прохладный вечер. Темень и тишина. Вездесущие радиоволны взбудоражили вокруг нас вечный эфир в поисках способа, превратившись в звук, залететь в наши уши. Телевизионная антенна накачивает в холодный телевизор грохот орущих ребят из рок-группы.

Но у нас включена одна только память. Ушаковской набережной.

— Мужики. Надо полагать, кто-то подслушивал нашу травлю в Академии. Но про Северный и Тихоокеанский флот мы ничего плохого не говорили, что и они, мол, стране не нужны. Поговорим о том, как они крайне необходимы стране. Может быть, кто-нибудь нас услышит?