VI
VI
И вот наш путь, чрез Библию, Гераклита и Пушкина, вышел как бы в открытое море общечеловеческого мышления. Здесь все, что кипело в глубине, застывает на поверхности словом: слово – окаменелость народной метафизики. Среди бесчисленных слов, составляющих эту поверхность, проходит яркая полоса слов, в которые облеклось представление о твердом, жидком и огненном состояниях духа, порожденное основным созерцанием жизни и духа как огня. Мы до сих пор бессознательно утверждаем это представление нашей речью. И Пушкину самое слово его родного народа, ожив силою вдохновения, влило в разум это созерцание снова живым и осмысленным, как через слово же преимущественно восприняли его из духовной атмосферы человечества и Библия, и Гераклит. Нет ни возможности, ни надобности перечислить все эти слова и речения; ими полон всякий европейский язык. Все слова без исключения, обозначающие те три состояния вещества, перенесены на душевную жизнь; достаточно лишь напомнить этот факт немногими примерами:
Греческие слова: aitho, thalpo, pyroo, flegmaino – зажигать, воспламенять, употреблялись и в переносном смысле: воспламенять страстью, гневом и т. п.; отсюда pyr и flegmone – страсть, aithon – пылкий, смелый, diapyros – страстный; thermos – горячий – означало и пылкость нрава, откуда thermurgos – горячо-действующий, отважный и другие производные; azo – жечь, в переносном смысле – сохнуть о чем-нибудь. Наоборот, печаль или горе обозначались по-гречески словом algos, сохранившим в латинском языке свое первоначальное значение холода, algor.
По-латыни ardere, flagrare, flammare – пламенеть сильным чувством; Проперций скажет даже: flagrare aliquem, как Пушкин – «горю тобой». Овидий употребляет слова ignis и flamma, как Пушкин «пламень», в смысле любви; calere – быть горячим, и calere amore – пылать любовью, даже calere femina, как бы гореть женщиной; torrere – жечь, сушить, и torret amor pectora – любовь жжет грудь, у Овидия; таковы же все прилагательные: igneus, calidus, flagrans и т. д., в значении пылкий, горячий, и, наоборот, frigus – холод, в значении душевного холода.
По-французски s’enflammer – загореться, вспыхнуть, br?ler d’amour – пылать любовью, br?ler ? petit feu – лихорадочно ждать; прилагательные chaud, br?lant, ardent в значении «горячий, пылкий» – и un homme froid – холодный человек; nonchalance от non calidus – холодность, равнодушие, небрежность; итальянец говорит: a sangue caldo – в пылу гнева, и ? sangue freddo – хладнокровно. По-английски to burn – жечь, и to burn with love – пылать любовью; hot – горячий, и hotbrained – вспыльчивый, ardent – горячий и пылкий, и т. п. – и cold, cool – холодный, хладнокровный, равнодушный. В древнегерманском языке kveikja означало «зажигать огонь», отсюда немецкие keck – живой, бодрый, erquicken – оживлять, освежать, Quecksilber – живое серебро, ртуть; по-немецки heiss, hitzig – горячий, пылкий, вспыльчивый, brennen von Liebe – пылать любовью, и т. п. В русском языке таких слов и речений больше, чем в каком-либо другом европейском языке: только из этого языка мог расцвести огненный цвет пушкинской поэзии[121]. Мы говорим: «весь загорелся», «душа загорелась», «в жару спора», «объяснять с жаром», «тут мой жар несколько остыл», «его жжет раскаяние», «гореть желаньем», «сгореть со стыда», «пылать страстью», «горячий спор», «горячее сочувствие», «вспыхнуть», «вспыльчивый», «пылкий», «горячий», «горячиться», «жгучее недоумение», «жгучее горе», «жаркие мольбы», «жаркие прения», «жаркий спор» и т. п. У Баратынского:
И степи мира облетаю
С тоскою жаркой и живой{154}
у Кольцова:
Я любила его
Жарче дня и огня.{155}
И. Аксаков говорит о «жарком» и «страстном» трещаньи цикад; народ говорит: «вишь он какой зажига», то есть вспыльчивый; в народной песне поется по-пушкински точно:
Ты горазд, друг, часты искры высыпать,
Ретивое мое сердце зажигать.{156}
Говорят: «страсть еще тлела в нем», «теплое участие», «теплая молитва», и, наоборот, «охладеть», «остыть» к чему-нибудь, «холодный человек», «холодное обращение», «холодно встретил», «гнев потух», «любовь остыла»; есть пословица: «покупай с ледком – продавай с огоньком», и т. п.
Перехожу к словам, изображающим жидкое состояние духа. Греческое слово tarasso означило «приводить жидкость в движение, смешивать ее», то есть волновать, например, ponton – море; в переносном смысле – волновать или тревожить дух; отсюда греческое – ataraxia и французское – tracasserie. Тот же смысл в немецком слове r?hren – мешать жидкое – и трогать душу, и в русском «смущать». Латинский глагол fervere – кипеть, о жидкости, например: mare fervet, употреблялся в переносном смысле: animus fervet, как у Пушкина несколько раз: «Душа кипит и замирает»; отсюда fervens – кипучий, французское effervescent. Таковы еще: bouillir d’impatience – кипеть нетерпением, английское to boil over, собственно перекипать, в значении «выйти из себя», и прилагательное bouillant, boiling; немецкие aufbrausen – вскипать, и kochen – кипеть, как по-русски эти же слова: вскипеть, кипятиться, волновать, волнение и множество подобных. Народ говорит о человеке: «кипом кипит» или «ключом кипит»; у Глеба Успенского: «Злоба закипела в нем белым ключом», и т. п.
Теперь о твердом состоянии духа. Греки писали: chalkeos ?tor – медное, то есть твердое сердце, и в «Илиаде» (V 866) Арей назван chalkeos Ares. Мы говорим: «сухой» или «черствый» человек, как по-французски un homme sec, по-английски dry, по-немецки trocken и по-гречески skleros – сухой, твердый, в смысле «жестокий», «немилосердный». Мы говорим: «жесткий человек», «жесткие слова», отсюда и слово «жестокий», как у Ломоносова: железо «жестокостью превосходит все прочие металлы», и у Тургенева в «Записках охотника»: «жестокая каменная неподвижность лежавшего предо мною… существа»; «жестокий» употребляется уже исключительно в переносном смысле, откуда «ожесточить», «ожесточиться», как и по-французски endurcir. Мы говорим: «лед», «ледяной» в смысле крайнего бесчувствия, как по-английски she is all ice to me, «она совершенно равнодушна ко мне», и по-французски ?tre de glace. По-русски «твердо знать», «твердо убежден» и по-французски ?tre ferr? ? glace sur quelque chose – быть большим знатоком в чем-нибудь. О твердом состоянии духа говорят и все бесчисленные слова, означающие «плавить», «таять», «смягчать»; английское to thaw – оттаивать, и о человеке смягчаться, to melt – плавить – и смягчать, трогать; латинское mollire, французское amollir, английское mollify, немецкое erweichen, русское «смягчать», «таять от удовольствия», и соответствующие прилагательные, как mollis, soft, weich, мягкий. Мы говорим: «закалить дух» и «закал характера», «железная воля», «железный характер», как по-гречески siderofron – железный, безжалостный человек. У Жуковского в «Странствующем жиде»:
По многих, в крепкий
Металл кующих душу испытаньях;
и там же:
жизнь моя
Железно-мертвую приобрела
Несокрушимость…
у Лермонтова в «Кинжале»:
Да! Я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный!
Гончаров в «Обыкновенной истории»: «Человек с твердым характером и железной волей»; пословицы: «От каменного попа железной просвиры ждать»; «В Нижнем дома каменные, а люди железные». В этой связи замечательно русское слово «знобить». Знобить значит собственно «холодить», «морозить»: «меня знобит»; путем сложной ассоциации идей это слово приобрело переносный смысл. Академический словарь сообщает областное речение: «знобиться по ком-нибудь» в смысле «беспокоиться» или «грустить»; здесь подразумевается, очевидно, что теплое состояние души есть ее нормальное или, по крайней мере, приятное состояние, и, наоборот, всякое неприятное чувство есть озноб души: тот же ход мыслей, который, как упомянуто выше, дал греческому слову algos значение горя, печали. Отсюда развился дальнейший смысл слова – «зазнобить», «влюбить в себя», с оттенком тягости этого чувства, как в народной песне: «зазнобила сердце молодецкое», или у Некрасова:
Зазнобила меня, молодца,
Степанида, соседская дочь;
отсюда «зазноба» – уже вообще любовь и любимая девушка. Поразительно видеть, как устойчива в народной памяти прослеженная нами связь представлений: каждое из трех состояний вещества и духа мыслится неизменно отнесенным к температуре, как своей причине, и, наоборот, всякое температурное состояние – производящим соответственную перемену в физическом строе вещества или души. Народная песня поет:
Мил сердечный друг
Зазнобил меня, повысушил
Суше ветру, суше вихорю,
то есть охладить – значит уменьшить влажность, высушить, сделать более твердым. Наконец, речь, как жидкость, которою изливается наружу душа. Англичане от слова melt – топить, плавить, образовали речение: to melt in tears – залиться слезами, и французы от слова fondre – плавить, речение fondre en larmes – залиться слезами; твердая душа, оттаивая, каплет наружу слезы. Так душа в жидком состоянии изливает речь. Санскритский язык от корня arsch – струить, образовал слово rschi – поэт, глагол hu означал «лить» – и также «наливать» кому (богу) песен, гимнов, откуда hotar – жрец. О Несторе «Илиада» говорит: «Речи из уст его вещих сладчайшие меда лилися»… (reen – текли). Индоевропейский корень, содержавший в себе две гласных fl, означал кипение или волнение жидкости, как в греческом flyo – кипеть, и fl?o– переполняться, латинских fluo – течь и flumen – река, русских «блевать» и «плевать»; и тот же корень получил значение «пустословить», «болтать»; этот смысл имеют греческие глаголы flyo и flyareo, и ekfliysai и существительное fledon – болтун; в других языках тот же корень получил значение вообще «издавать громкие звуки»: по-латыни balare, по-немецки blocken, по-русски «блеять»; по-литовски blianti значит «реветь», «рычать». От латинского fundo, fudi – лить, выливать, образован глагол effutire – болтать, проболтаться; англичане говорят: a flow of words, как мы – «поток слов»; мы говорим: «излить свои чувства», «плавная», fliessend, coulant, flowing или fluent – речь. Присловья и пословицы: «У него с людьми лей – перелей» (болтовня), «Говорит, как река льется», «К осени погода дождливее, человек к старости болтливее», и т. п.
Так в языках народов открывается полная и стройная система психологических воззрений. В этой системе строго проведены две идеи: во-первых, утверждение совершенного тождества физической и духовной жизни, во-вторых, признание тепла единым и общим субстратом психо-физического бытия. В приложении к душевной жизни человека обе эти идеи естественно породили третий, конкретный тезис: всякое душевное состояние есть известное температурное состояние и соответствующий последнему физический строй: газообразный, жидкий или твердый. В скорби внезапной и страшной дух каменеет; тогда недвижны чувства, ум цепенеет, уста безмолвны. Но со временем каменная твердость души смягчается, чувство и мысль приходят в движение, – душа кипит, и льются слезы, и льются жалобы. Потому что речь – тоже жидкость: она течет из разрыхленной и тающей души, как весною ручьи из-под снега. Так и всегда говорливость – знак непрочности духовной. Кто тверд духом, тот скуп в речах; непоколебимая решимость не истаевает словами. Мы говорим много, и сами уподобляем нашу «водянистую» речь перемешиванию жидкости – двусмысленным словом «болтать». Древние говорили гуще и меньше нашего. Им было довольно писать на камне долотом; потом стали говорить на дощечках резцом, потом на папирусе или пергаменте краской; человеческий дух разжижался и слово истекало все обильнее. Наконец прежние приемники стали малы: надо было дать исток возрастающему напору накоплявшегося внутри слова, – и не случайно, но в урочный час, было изобретено книгопечатание, точно открыт канал для свободного разлития душевной жидкости в несчетные слововместилища – книги, потом в газеты. Позже и наборщик с его печатной доской или литыми буквами оказался недостаточен, – были изобретены механический набор и ротационная машина, и слово льется неиссякающими полноводными реками. Иеремия, Гераклит и Эсхил выражали свою мысль в немногих плотных словах; теперь писателей – легион, и все они безмерно многоречивы. – Мне же да будет оправданием здесь именно разоблачение природы слова. Ведь и призвать к молчанию нельзя иначе, как словом, подобно тому как остановить движущееся тело можно только движением же.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.