XV

XV

Мне остается рассмотреть последний отдел психологии Пушкина – его представление о человеческой речи. Легко заметить, что высшее, огненное состояние духа, и низшее, окаменелость духа, представлены у него неизменно бессловесными. Ангел молчит, Мария в «Бахчисарайском фонтане» молчит; мало говорят Анджело и Мазепа. Только среднее, жидкое состояние духа – «кипение» или «волнение» духа – есть, по Пушкину, исток слова: жидкое чувство как бы непосредственно изливается жидким же словом. Характерна одна его описка в черновой, противоречащая его собственному словоупотреблению:

И словом – искренний журнал,

В который душу изливал

Онегин в дни свои младые…

Здесь отчетливо нарисована картина чувства, изливающегося словом. Наоборот, в другой раз Пушкин изобразил речь жидкостью, льющеюся в душу слушателя:

что иногда

Мои небрежные напевы

Вливали негу в сердце девы

(«Не тем горжусь я», черн.).

Этот образ речи-жидкости так внедрился в его сознание, что он безотчетно употребляет в серьезном, даже трагическом повествовании оборот, который можно принять за каламбур:

Полны вином, кипели чаши,

Кипели с ними речи наши

(«Полтава»).

как в другом месте шутя:

вечера

Где льются пунш и эпиграммы

(«В. В. Энгельгардту», черн.).

Этот образ внушает Пушкину такие речения, как «здесь речи – лед», то есть замерзшая жидкость, или сравнение благостной речи с елеем:

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

(«В часы забав»).

Речь, как душевный поток, разумеется, несет то самое количество жара, какой присущ духу, изливающемуся ею. Пушкин так изображает музыку Россини:

Он звуки льет – они кипят,

Они текут, они горят…

Как зашипевшего Аи

Струя и брызги золотые

(«Путешествие Евгения Онегина»).

и точно так же – поэзию Языкова:

Нет, не Кастальскою водой

Ты воспоил свою камену;

Пегас иную Иппокрену

Копытом вышиб пред тобой.

Она не хладной льется влагой,

Но пенится хмельною брагой;

Она разымчива, пьяна,

Как сей напиток благородной,

Слиянье рому и вина

Без примеси воды негодной.

(«К Языкову»).

Так и в «Пророке» Пушкина пылающий уголь, заменивший сердце, естественно будет рождать огненный глагол. Предметным же содержанием речи является, конечно, то чувство, которое изливается ею; Пушкин пишет:

мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви, полны тобою

(«Ночь»).

И, полны истины живой,

Текут элегии рекой

(«Евгений Онегин», IV).

его стихи

Полны любовной чепухи,

Звучат и льются

(Там же, VI).

В нем (сонете) жар любви

Петрарка изливал

(«Сонет»).

Пред юной девой наконец

Он излиял свои страданья

(«Кавказский пленник»).

Я в воплях изливал души пронзенной муки

(«Странник»).

Излить мольбы, признанья, пени

(«Евгений Онегин», VIII).

И наконец любви тоска

В печальной речи излилася

(«Кавказский пленник»).

– в черновой было еще характернее: «стесненной речью пролилася»,

Может, я мешаю

Печали вашей вольно изливаться

(«Каменный гость»).

Пушкин много раз прибегал к этому образу речи-жидкости:

Слова лились, как будто их рождала

Не память робкая, но сердце

(«Каменный гость»).

(Душа) ищет, как во сне,

Излиться наконец свободным проявленьем,

и тотчас затем:

Минута – и стихи свободно потекут

(«Осень»).

Меж нами речь не так игриво льется

(«19 октября 1836 г,»).

Текут невинные беседы

(«Евгений Онегин», VII).

Его стихи

Звучат и льются

(Там же, V).

В душе моей едины звуки

Переливаются, живут,

В размеры сладкие бегут

(Там же, VIII, черн.)

Так говорил державный государь,

И сладко речь из уст его лилася

(«Борис Годунов»).

и стихов журчанье излилось

(«А, Шенье»).

В размеры стройные стекались

Мои послушные слова

(«Разг. книгопр. с поэтом»).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.