XII

XII

Итак, основной образ пушкинского миросозерцания построен, как у Гераклита, по принципу безусловного монизма. Он мыслит чистое бытие как невещественно-пламенеющую и светящую мысль, и, наоборот, душевную жизнь – как известные состояния одухотворенного вещества, как полный движения и, конечно, светящий жар, или холод с неподвижностью и тьмою. Это понимание души должно было привести Пушкина в его безотчетном мышлении к той же психологической теории, какую развил Гераклит. Если душа есть по существу движение-огонь, то в своих проявлениях она неминуемо осуществляет закономерные состояния вещества, то есть душевные процессы облекаются в одну из трех форм вещества, либо в газообразную, либо в жидкую, либо в твердую. Это предположение подтверждается многочисленными показаниями Пушкина.

К первому разряду (газообразность душевных состояний) относятся две группы свидетельств Пушкина. Первая обобщается мыслью, что некоторое душевное состояние разлито в воздухе, как бы и есть самый воздух, объемлющий человека, так что человек помимо воли дышит им. Так Пушкин говорит:

Еще поныне дышит нега

В пустых покоях и садах

(«Бахчисарайский фонтан»).

Он даже не подозревает странности и смелости своих слов, когда пишет в черновом наброске о Тавриде:

Покойны чувства, ясен ум,

Пью с воздухом любви томленье,

и немного ниже:

Тебя я посещаю вновь,

Пью (жадно) воздух сладострастья.

Как в другом месте, приведенном выше, он говорит: «Пылает близ нее задумчивая младость», так он скажет:

Одна была – пред ней одной

Дышал я чистым упоеньем

Любви поэзии святой

(«Разг. книгопрод. с поэтом»).

точно самый воздух, окружающий любимую женщину, насыщен любовью. Таковы же у него многочисленные речения «дышать счастьем», местью, изменой, – например:

Мы в беспрерывном упоенье

Дышали счастьем

(«Бахчисарайский фонтан»).

Гирей, изменою дыша

(Там же).

Теперь дыши его любовью

(«Цыганы»).

Сюда же надо отнести такое выражение, где известное душевное состояние рисуется как насыщенная им воздушная струя:

Желаний огонь во грудь ее вдохнув

(«Гавриилиада»).

Вторую группу, по существу тождественную с первой, но по характеру образа отличную, составляют те речения Пушкина, в которых душа в целом или отдельное ее состояние представляется как бы особенной волной воздуха, пересекающей окрестный нейтральный воздух: «душа летит» куда-нибудь, или «лечу мечтой» куда-нибудь, Самое разительное место этого рода образ совершенно наглядный – уже было приведено выше:

и молнийной стрелой{145}

Душа к возвышенной душе твоей летела

(«К Жуковскому»).

чисто гераклитовский образ огненной воздушной струи,

К тебе я сердцем улетаю

(«Руслан и Людмила», V).

и сердце понеслось Далече

(«А, Шенье»).

Ум далече улетает

(«Зорю бьют»).

На крыльях вымысла носимый,

Ум улетал за край земной

(«Руслан и Людмила», Эпилог).

Я пил, и думою сердечной

Во дни минувшие летал

(«Друзьям»).

Все думы сердца к ней летят

О ней в изгнании тоскую

(«Бахчисарайский фонтан»).

В изгнаньи скучном каждый час,

Горя завистливым желаньем,

Я к вам лечу воспоминаньем

(«Горишь ли ты»).

Куда с надеждой и тоской

Ее желанья улетали

(«Всеволожскому»).

Туда летят желания мои

(«Желание»).

Мечты летели за мечтами

(«Руслан и Людмила», V).

На время улети в лицейский уголок

Всесильной, сладостной мечтою

(«Взглянув когда-нибудь»).

Но верною мечтою

Люблю летать, заснувши наяву,

В Коломну, к Покрову

(«Домик в Коломне»).

Лечу к безвестному отважною мечтой

(«К Жуковскому»).

И думой им во след летит

(«Руслан и Людмила», I).

Наконец, иногда душевное состояние представляется Пушкину в виде воздушного существа, выделившегося из человека и реющего над ним:

Мечта знакомая вокруг меня летает

(«Погасло дневное светило»).

Я ехал к вам: живые сны

За мной вились толпой игривой

(«Приметы»).

И сны зловещие летают

Над их преступной головой

(«Братья разбойники»).

И снова милые виденья

В часы ночного вдохновенья,

Волнуясь, легкою толпой

Несутся над моей главой

(«Евгений Онегин», I. 58–59, черн.).

Там доле яркие виденья…

Вились, летали надо мной

и там же дальше:

Какой-то демон обладал

Моими играми, досугом:

За мной повсюду он летал

(«Разг. книгопр. с поэтом»).

как в стихотворении к княгине З. А. Волконской:

И над задумчивым челом…

И вьется, и пылает гений.

Мы увидим дальше, что в «Илиаде» ярость Ахиллеса изображена совершенно так же – выделившейся наружу из него: вокруг его головы во время сражения пылает страшное пламя. Законы мифотворчества неизменны во все времена, им равно следуют и древнеэллинский рапсод, и русский поэт XIX столетия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.