Три полпреда
Три полпреда
МАЙСКИЙ
Хочу вспомнить о таком видном представителе плеяды советских дипломатов периода второй мировой войны, как Иван Михайлович Майский.
Что сказать о нем?
Само его назначение на внешнеполитическую работу многих шокировало. Как это человек, который в годы гражданской войны был членом меньшевистского правительства в Саратове, оказался на крупном дипломатическом посту? Да, вот так и оказался.
В какой-то степени была принята во внимание его способность общения с людьми, умение завязывать разговор. Тогда считали, что такие люди могут пригодиться, если их назначить на работу даже в крупную страну. Между прочим, я и сейчас придерживаюсь того мнения, что назначение Майского полпредом в Англию представляло собой нечто вроде эксперимента. Сталин, думаю, решил так — попробуем, авось, получится.
В Великобритании Майский представлял Советский Союз в течение одиннадцати лет, с 1932 по 1943 год. Период сложный и трудный. Опытные старшие дипломаты мне рассказывали, что в первые годы работы Майского на посту полпреда в Англии его деятельность оценивалась в Москве положительно, хотя нотка сдержанности в этой оценке всегда присутствовала.
Майский очень любил посылать пространные донесения в Москву. Делал это часто и по всякому поводу. В наркомате получали их много. Особенно подробно он описывал встречи с английскими политическими деятелями. У руководящего состава наркомата создалось устойчивое мнение, что Майский шлет такое количество телеграмм без всякой необходимости. Иногда слова его английского собеседника, да и его собственные тонули в описании обстановки, в которой проходили беседы, в ненужных подробностях. Подобная манера выполнения поручений стала вызывать у руководства раздражение.
Дело дошло до того, что Сталин и Молотов пришли к выводу, что Майского необходимо заменить другим человеком. Обо всем этом я слышал от Молотова. Да и срок его пребывания в Великобритании был уже изрядный.
Выбор пал на Федора Тарасовича Гусева как будущего посла.
Однако Сталин не считал необходимым в чем-то прямо обвинять Майского, его сделали заместителем наркома (с 1946 г. — министра) иностранных дел СССР. А затем Сталин высказался в пользу какой-то достойной работы для него вне министерства. Кто-то подсказал, что в Академии наук СССР должны состояться выборы академиков по некоторым направлениям взамен выбывших. Сталин принял эту подсказку и заявил:
— Это было бы для Майского совсем неплохо.
Так и сделали.
Майский опубликовал несколько книг. Самая известная из них — «Воспоминания советского посла».
Мои немногие встречи с Майским, главным образом в ходе Ялтинской и Потсдамской конференций руководителей СССР, США и Англии, оставили о нем впечатление как о человеке солидной культуры, эрудированном и приятном собеседнике. В этих конференциях Майский участвовал в качестве заместителя наркома иностранных дел СССР, хотя он в ходе этих конференций серьезной политической работы не выполнял, а скорее использовался как бы в качестве эксперта наркома иностранных дел.
Придерживаюсь того мнения, что политическое прошлое этого человека довлело над всеми оценками его работы, в том числе и на посту полпреда в Англии. Реальная работа как-то оттеснялась на задний план при оценке его деятельности.
УМАНСКИЙ
Константин Александрович Уманский на посту полпреда СССР в США заменил Александра Антоновича Трояновского. Произошло это за три года до войны. Одна из причин нового назначения состояла в том, что Сталин давно присматривался к будущему дипломату и счел возможным доверить ему столь высокий пост. Уманский переводил его беседы, когда еще работал в системе ТАСС. Журналист хорошо знал английский язык, изучал прессу, в том числе зарубежную, и во время таких бесед умел к месту использовать свою осведомленность.
В начальный период работы Уманского в США Сталин относился к нему хорошо. Информация, сообщаемая дипломатом, его оценки деятельности президента Рузвельта производили в Москве впечатление. Однако с конца 1939 года вокруг личности полпреда в Вашингтоне стала складываться неблагоприятная атмосфера.
В конце 1939 года я приехал в США и сразу же увидел, что у официальных властей и Уманского в силу каких-то обстоятельств отношения сложились ненормальные. Должностные лица страны пребывания, по-моему, не должны были так игнорировать официального представителя другого государства, с которым поддерживаются дипломатические отношения. Во многих случаях с ним просто не считались. У меня все это вызывало недоумение.
Ситуация стала несколько яснее, когда в американской печати появились статьи, в которых содержались прямые нападки чисто личного характера. Дело дошло до того, что газеты писали, будто бы Уманский вовсе не дипломат, а разведчик, и администрация США должна это учитывать.
Ни сам Уманский, ни наше посольство не могли официально и открыто парировать такого рода выпады. Ввязываться в полемику с печатью означало раздувать проблему и привлекать к ней внимание все большего числа читателей. Ясным осталось лишь одно: если бы правительство США хотело прекратить эти публикации, то оно публично заявило бы о своем несогласии с подобными сообщениями прессы относительно деятельности советского полпреда.
Что в этих условиях оставалось делать Советскому правительству? Сталин придавал важное значение укреплению отношений с США, тем более что германский фашизм уже проявил себя как агрессивная сила. Это находило свое подтверждение в событиях в Европе. С учетом всех этих обстоятельств советское руководство приняло решение об освобождении Уманского от обязанностей полпреда в Вашингтоне.
Лишь гораздо позже стали известны кое-какие факты, относившиеся к кампании по дискредитации Уманского. Американцы нас уверяли в том, что бывший полпред не прижился в США из-за причин, связанных с его манерой поведения. Представители администрации никак не могли примириться с откровенными, временами жесткими высказываниями советского дипломата в адрес некоторых деятелей в правительстве США. Уманский слишком часто употреблял резкие слова для характеристики взглядов кое-кого из тех, кто находился в окружении президента. В ведении дел он, как считали люди, близкие к администрации, признавал лишь темные и светлые тона. Там, где можно было искать компромиссы, согласование позиций, он предпочитал этого не делать, и потому беседы с ним некоторых официальных лиц не приносили успеха. Конечно, со стороны Вашингтона все это обострялось и гипертрофировалось. А избавиться от неугодного полпреда решили простым способом: печать обозвала его без всякого основания «разведчиком». Вокруг имени высшего дипломатического представителя СССР в США создались всякие кривотолки. В конце концов Москва приняла решение о его замене.
Убежден, что Уманский являлся опытным дипломатом и обладал незаурядными способностями. Однако, видимо, у него явно не хватило опыта в области ведения конкретных переговоров с представителями другого государства.
Он вернулся в Москву и работал в аппарате Наркомата иностранных дел. Шла война, с победами на фронте рос авторитет нашего государства, расширялись и обновлялись его дипломатические связи, и в 1943 году Уманского назначили послом в Мексику.
Однажды в моем кабинете в посольстве раздался телефонный звонок. Взял трубку и услышал знакомый голос:
— Говорит Уманский. Я — в Сан-Франциско.
То, что он назначен послом в Мексику, я знал, но не думал, что он полетит туда, минуя Вашингтон.
— Здравствуйте, поздравляю вас с новым назначением — послом в Мексику, — отозвался я.
— Я лечу в Мексику с женой. Больше у меня в семье никого нет.
Я был озадачен этими словами. Он догадался, что до меня, наверно, еще ничего не дошло о трагедии, которая случилась в его семье. Прерывистым голосом он вкратце рассказал:
— Помните мою дочь?.. У нее в Москве был молодой человек… Узнал, что она поедет со мной в Мексику… убил ее… и убил себя… Произошло это на мосту через Москва-реку…
В Мексике Уманский работал непродолжительное время. Дела у посла шли успешно.
Когда в январе 1945 года я находился в Москве для подготовки к Ялтинской конференции, была получена тяжелая весть. В 1944 году советского посла в Мексике назначили по совместительству посланником СССР в Коста-Рике. 25 января следующего года Уманский вылетел в столицу этого государства — город Сан-Хосе для вручения верительных грамот. При взлете с аэродрома в Мехико самолет, в котором находились Уманский и его супруга, рухнул. Многие пассажиры погибли, в том числе посол и его жена.
СУРИЦ
Из числа дипломатов, оставивших свой славный след в истории внешнеполитической деятельности Советского Союза, хорошо помню Якова Захаровича Сурица.
Родился он в 1882 году. Получил философское образование. Участвовал в революционном движении и отбывал тюремное заключение. Перечень стран, в которых разворачивалась его дипломатическая деятельность после революции, солидный: Дания, Афганистан, Норвегия, Турция, Болгария, Германия, Франция. Был членом советской делегации на всех сессиях Лиги Наций, работал в Наркомате иностранных дел в ранге советника.
В 1946 году его назначили послом в Бразилию. На пути в Рио-де-Жанейро он на несколько дней остановился в Вашингтоне и стал моим гостем.
Мы подолгу тогда беседовали, и он много рассказывал о своей дипломатической службе. Особенно подробно о том периоде, когда являлся полпредом в Германии, а затем — во Франции.
Мне было интересно услышать от него, как от очевидца, что представлял собой фашизм тех времен. Ведь Суриц прибыл в Германию вскоре после прихода Гитлера к власти и пробыл в ней три года, как раз в то время, когда утверждался фашизм и начинались захваты им чужих земель.
— Мы, советские представители в Германии, — рассказывал он, — уже чувствовали тревожное дыхание времени. Это относилось и к властям, и к городам, особенно к Берлину. Топот штурмовиков и военно-фашистские марши заглушали нормальную классическую музыку. На улицах и площадях появились костры. В них сжигались произведения выдающихся представителей германской культуры. Все это навевало грустные мысли.
— А как же реагировало на все это посольство? — полюбопытствовал я.
— Посольство обо всем, что мы видели и ощущали, информировало Москву, — быстро, как будто ожидал такого вопроса, ответил он. — Однако многого мы и сами не понимали. К власти пришли новые силы, к которым посольство еще не успело присмотреться. А вскоре оправдались самые худшие прогнозы в отношении политики этих сил и во внутренних, и во внешних делах.
Яков Захарович вспоминал то тяжелое время в состоянии возбуждения и потому производил впечатление несколько экзальтированного человека.
— Меня, — говорил он далее, — будто преследовал какой-то рок. Позже я был полпредом во Франции. Эта страна одна из первых ощутила на себе удар фашистской Германии. Нацистская оккупация стала фактом, и меня отозвали в Москву.
Сложный, можно сказать, тернистый путь прошел Суриц на пути дипломата, и это в значительной степени подорвало его здоровье. В этом и состояла основная причина того, что его пребывание в Бразилии продолжалось недолго.
Суриц производил впечатление человека, получившего основательные знания. Это относилось прежде всего к общественным наукам, особенно к философии. Недаром Яков Захарович любил говорить на темы немецкой философии, ведь он учился в свое время на отделении философского факультета Берлинского университета.
Любил он неожиданно менять темы разговора. Мы говорили о многом: и о древнем мире, и об истории средневековья, и о только что закончившейся войне. Но что бы мы ни обсуждали, в том числе и вопросы внешней политики, всегда отчетливо ощущалась его убежденность в силе марксистско-ленинской науки.
Он следовал какой-то своей манере обсуждения вопросов. Человек старой закалки и богатого опыта, Суриц позволял себе вести как бы многоплановый разговор, в ходе которого иногда трудно было понять, какой вывод он делает из высказанных мыслей.
Запомнился такой эпизод. Я дал краткую характеристику отношений США и Бразилии, подчеркнув:
— Такая богатая страна, как Америка, явно стремится в своих интересах внедриться в экономику Бразилии. Нашему посольству хорошо известны намерения делового мира да и американской администрации в максимальной степени использовать естественные ресурсы Бразилии. Суриц ответил:
— Я тоже так понимаю отдаленные американские цели в отношении Бразилии. Но…
И тут он изрек совершенно неожиданное:
— …Может наступить такой момент, когда Бразилия в экономическом развитии будет наступать на пятки самим Соединенным Штатам.
Еще раз хочу обратить внимание на то, что разговор этот происходил в 1946 году, когда Бразилия считалась одной из отсталых полуколониальных стран.
Суриц тогда заявил:
— Я много прочитал всяких справок о Бразилии, о богатстве ее недр. Раньше я и не предполагал, что богатства этой страны столь велики.
Мне позже уже не удалось повидать этого весьма интересного, богатой натуры человека.
Он немного протянул после этого. В 1948 году вышел в отставку, а в 1952 году скончался.
Вспоминаю его добрым словом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.