«Чудаки эти фараоны»

«Чудаки эти фараоны»

Каждая беседа с Насером имела свою специфику. Она определялась и характером конкретных вопросов, по которым происходил обмен мнениями. Но всегда присутствовали какие-то общие черты, заслуживающие быть отмеченными. Ведь Насер был человеком устойчивых принципов.

От первой встречи с Насером и до последней я видел его неизменно дружественно настроенным в отношении СССР. Он высоко ценил советскую помощь в сооружении Асуанской плотины, считал содействие СССР благородным. Насер верил в нашу страну.

Он говорил:

— Советский Союз не раз в трудные, а порой критические для Египта времена становился рядом с ним.

Дружественные отношения поддерживал Египет при Насере с другими социалистическими государствами. Насер стал одним из основателей движения неприсоединения и немало способствовал активизации и расширению его деятельности.

Что касается империалистических стран, не говоря уже об Израиле, то лидер Египта занимал бескомпромиссную позицию. Мысль об уступках в пользу агрессора, в пользу империалистов отметал как чуждую. В беседах он не раз подчеркивал:

— Политическим деятелям крупных стран Запада верить нельзя, они обязательно обманут арабов.

Естественно, направленность политики Насера пришпась не по вкусу империалистическим силам.

Если бы кто-то начал утверждать, что Насер сразу же взял линию на изменение социальной структуры общества в Египте посредством расширения прав и власти трудового народа, то такое заявление прозвучало бы как упрощение. Да это и понятно. Революцию 1952 года, которая привела к свержению монархии, совершила армия под руководством группы офицеров.

Какого-либо теоретического обоснования будущего пути развития страны руководство революции не имело. Насер это подчеркивал сам. Главной задачей являлось обеспечение независимости и самостоятельности Египта.

Разумеется, возник вопрос об улучшении положения людей труда, особенно феллахов, составляющих семьдесят процентов населения страны. Объявленная в 1952 году аграрная реформа, предполагалось, в известной мере решит эту проблему. Кстати, Египет стал первой страной на Ближнем Востоке и в Африке, где провозгласили такую реформу. Никто, и сам Насер, не ожидал, что она коренным образом разрушит устои феодализма. Тем не менее ее позитивное воздействие на положение малоземельных феллахов выявилось как неоспоримое.

Насер постепенно, но неуклонно подходил к пониманию того, что успешное развитие страны невозможно без решения социально-экономических проблем. Он стал проявлять все больший интерес к общественно-политическим наукам, в том числе к марксизму-ленинизму, о чем говорил сам. Он изучал опыт построения социализма в нашей стране. В этой связи можно считать закономерным стремление Насера к развитию экономики на основе каких-то плановых программ, признание им существования классовой борьбы в египетском обществе и необходимости создания партии в качестве политической опоры режима.

Насер думал о будущем Египта и своего народа. Он прилагал все усилия к тому, чтобы это будущее стало лучше, светлее.

В беседах с нами Насер всегда окружал гостей вниманием. Не скрою, нравилась мне и манера ведения бесед, которую предпочитал Насер. Он не любил длинных заявлений. Обычно, усевшись в кресло, Насер называл вопрос, по которому хотел обменяться мнениями, а затем излагал по нему свою позицию. При этом Насер не обращал внимания на то, говорить ли ему первым или вторым. Обсуждать порядок ведения беседы он считал делом малополезным, если не лишним.

Высказываясь, как правило, кратко, Насер выражал мысли ясно. В историю заглядывать у него особой склонности не ощущалось. Конечно, как и все египтяне, Насер гордился стариной и ее памятниками, которыми изобилует Египет. Но этим он скорее отдавал дань своему патриотическому долгу в разговоре с иностранцами.

А вообще-то он подшучивал, когда кто-либо высказывал восхищение пирамидами. Как-то в беседе со мной сказал:

— Зачем чудаки-фараоны возводили пирамиды? Ведь они бесполезны для людей труда как прежде, так и теперь. Цели их создания были далеки от народа.

Не было случая, чтобы в ходе беседы Насер повысил голос, даже если говорил об Израиле и империализме. Казалось, эмоции у него вовсе отсутствовали. Конечно, это следует отнести исключительно за счет умения контролировать себя.

Не раз я видел и слышал, как Насер выступает на митингах. Он обычно произносил речи по заранее заготовленному тексту. Голос негромкий, даже тихий, звучал убедительно. По всему было видно, что специфической ораторской стороне дела он большого значения не придавал. Несмотря на все это, его слова и фразы ложились метко и воспринимались аудиторией с энтузиазмом.

Когда Насер выступал перед рабочими, служащими или феллахами, то, как правило, говорил на египетском диалекте арабского языка, более доступном и понятном присутствующим. Проблемы трудового народа он знал хорошо и их решение увязывал с общенациональными задачами.

По моим наблюдениям и наблюдениям других советских товарищей Насер и его семья жили в скромных условиях. Особняк в Каире, который они занимали и в котором я был не один раз, ничем не выделялся среди остальных. Признаков роскоши в нем совершенно не было. Королевских чертогов Насер не признавал, и это, судя по всему, людям нравилось.

Никогда не козырял Насер положением и властью президента, хотя пользовался непререкаемым авторитетом.

Напряженность борьбы сказалась, однако, даже на богатырском организме Насера. Здоровье его стало подводить. Несколько улучшилось оно после лечения у нас на Кавказе. Он окреп, посвежел. Но Насер не оставался бы Насером, если бы по возвращении в Каир не окунулся снова в водоворот событий, нарушая при этом рекомендации врачей, в том числе советских.

Отвечая на соответствующий вопрос во время одной из моих поездок в Каир, Насер сказал:

— После возвращения с Кавказа я на семьдесят пять процентов здоров, а на двадцать пять процентов — нездоров.

А потом добавил:

— Я и сам в этом виноват. Двадцать пять процентов — это только моя вина.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как заявить:

— Настоятельно советуем вам выполнять предписания советских медиков.

Насер ответил:

— Я постараюсь им следовать.

Тем не менее выражение его лица говорило о том, что такой ответ — это больше знак корректности. Да и весь вид его свидетельствовал о том, что его угнетает недуг. Через несколько месяцев, в сентябре 1970 года, этого выдающегося человека не стало.

При всем риске впасть в крайность, подчеркивая роль субъективного фактора в конкретных условиях Ближнего Востока, беру на себя смелость сказать:

— Проживи этот человек еще несколько лет, обстановка в районе могла бы сложиться и по-другому.

Но и то, что он успел сделать, если проанализировать цепь событий, послужило мощным катализатором для утверждения самосознания арабов и их законных прав. А это уже само по себе имеет важное историческое значение.