Слово, с которым француз неразлучен
Слово, с которым француз неразлучен
Мне удалось побывать в таких городах Франции, как Марсель, Лион, Бордо, Дижон. Это — крупные промышленные и культурные центры, дыхание которых можно почувствовать уже за несколько десятков километров, когда путешествуешь на машине и подъезжаешь к ним.
Каждый из них имеет свое лицо, но это относится прежде всего к старой, исторически сложившейся части города. И в то же время в их внешнем облике имеется много сходства с другими большими городами в экономически развитых странах. Особенно это заметно в тех кварталах и районах, которые были построены за последние два-три десятилетия.
И все же, где бы вы ни очутились во Франции, даже в самых глухих ее уголках, вам непременно доведется многократно, буквально сотни раз услышать слово «Париж». Наверно, можно сказать, что с этим словом француз неразлучен. С ним он просыпается утром, с ним он отходит ко сну вечером.
Да, французы горячо любят свою столицу. Париж — их история, гордость и слава. Конечно, они могут себе позволить и нелестно отозваться о Париже, когда им нужно сказать крепкое словцо по адресу властей. Ведь их тоже олицетворяет столица.
Только после девяти вечера французы меньше говорят о Париже, видимо, просто потому, что в это время даже в больших городах опускаются жалюзи на окнах либо их плотно зашторивают. Это касается и самого Парижа. Бодрствует в нем лишь Латинский квартал. Но французы считают, что этому уголку столицы и звезды предсказывали танцевать, играть, веселиться всю ночь, а там — как бог даст. На то есть простое объяснение. Публика здесь в основном — студенты и люди «свободных профессий».
Сколько раз я ни бывал во Франции — и с официальными визитами, и проездом — никогда не переставал удивляться, как умело французы сбалансировали разные стороны жизни с учетом того, что людям, когда они не работают, нужно уметь и предаваться тихому раздумью, и шумно развлекаться. Конечно, делается это по формуле «каждому — свое», в зависимости от социального положения, образования и личных интересов.
Французы — это французы, всегда и везде. Когда приходится наблюдать тысячи людей, будь то на митингах, стадионах, улицах, или двух, ведущих между собой беседу, то прежде всего бросается в глаза их подвижность и какая-то своеобразная легкость.
В повседневном общении французы — люди, как правило, корректные и предупредительные. Но если кто-то вольно или невольно переступит границу такта, а тем более заденет самолюбие француза, то получит отпор, хотя, может быть, и витиеватый по словам.
Часто говорят, француз — это эталон вежливости и обходительности. Я бы в общем согласился с таким утверждением.
Каждый раз, попадая в Париж, я старался хотя бы в машине проехать мимо букинистов на набережной Сены. А когда это не удавалось, то у меня оставалось впечатление, что я не увидел чего-то интересного, занимательного. А ведь вроде и ничего особенного там нет. Просто стоят торговцы, рядом лежат видавшие виды книги, тут же выставлены для продажи старые гравюры и офорты.
В книжном развале на набережной Сены люди, увлекающиеся книгой, особенно коллекционеры редких изданий, могут найти немало того, что привлекает их внимание.
Набережная Сены с ее лавчонками и киосками притягивает к себе не только французов, но и иностранцев. На каких языках тут только не говорят. Создается впечатление, что попадаешь в своего рода «языковый интернационал». Хотя, естественно, преобладает французский язык.
Люди здесь не толпятся. Обычно чинно прогуливаются вдоль набережной преимущественно в одиночку или парами. Если отвлечься от умеренного шума транспорта, то можно считать, что стоит тишина. Те, кто разглядывает и выбирает книги или картины, говорят негромко, вполголоса. Так же спокойно ведут себя и продавцы. Отвечают они на вопросы покупателей не только со знанием дела, но и с важностью маститых профессоров. Многие из них и в самом деле образованные люди.
Одним словом, букинисты — это неплохая выдумка. Собственно, никто специально ничего и не выдумывал. Сложилось это явление само собой. Какие-то спонтанные культурные потребности людского моря в большом городе вызвали к жизни этот уникальный торговый ряд букинистов в центре Парижа, на берегу Сены.
Обратил я внимание еще на одну красочную картинку на набережной Сены. Часто здесь можно видеть рыболовов. Запомнился один: на нем брезентовая накидка, сапоги и рыбацкий шлем. Закинув удочку в реку, он сидит и часами ожидает клева. А клев в центре города — это, конечно, событие.
Набережная возвышается над поверхностью реки метров на пять-шесть. Ни одна капля воды не падает на рыбака, если, разумеется, не идет дождь. Но он одет в водозащитный костюм.
Кое-кто не прочь пошутить над рыбаком-фанатиком, выразить недоумение.
— Ну зачем, скажите пожалуйста, вам такая одежда? Зачем вам ловить рыбу там, где ее почти нет?
Рыбак же в свою очередь удивлен тем, что над ним посмеиваются.
Похоже на то, что обе стороны в чем-то правы.
А вообще, почему бы человеку и в самом деле не отдохнуть, взирая на водную гладь Сены? Почему бы на какое-то время не отвлечься от городского шума и суеты, а может быть, от тревожных мыслей?
Конечно, набережная Сены контрастирует с Монмартром и его развлечениями, вовсе не предназначенными для того, чтобы настраивать человека на серьезный лад. Зато там, на Монмартре, созданы условия для буйного проявления некоторых сторон души тех молодых людей, которые либо не знают, как управлять своими эмоциями, либо не хотят ими управлять. Они живут в ночное время по правилу: погуляю, а остальное — трын-трава. В числе завсегдатаев этого района, как говорят знатоки, можно встретить немало людей, которые сорят деньгами, не обращая внимания на их количество. Оно и понятно: подобное времяпровождение требует не только солидных запасов энергии, но и туго набитого кошелька.
Бесшабашное веселье Монмартра и солидная степенность набережной Сены соседствуют в одном городе. Противоречие? Да. Но и оно — часть жизни французской столицы, о чем, кстати говоря, хорошо и убедительно писал талантливый советский журналист Юрий Жуков, который известен и как политический обозреватель «Правды».
Париж, несомненно, город приветливый и красивый. Хотя его голова покрыта сединами, он тем не менее всегда молодой.
Если взять послевоенный период, то с Францией у нас временами складывались в полном смысле слова дружественные отношения. И это несмотря на то, что заключенный в свое время с нею политический договор потерял свое значение в связи с ее приобщением к блоку НАТО, а также в связи с курсом Запада, направленным на ремилитаризацию Западной Германии.
Всплеск добрых отношений пришелся и на то время, когда у кормила власти находился де Голль. Это сказалось и на всей политической атмосфере и на деловых советско-французских связях. Ощущалось потепление и на контактах между людьми. Чувствовалось это и тогда, когда во главе советского руководства стоял Н. С. Хрущев.
Самым серьезным образом в Москве обдумывался вопрос о том, чтобы в отношениях с Францией найти какую-то броскую форму контактов, может быть даже такую, какой не было у нас ни с одной другой капиталистической страной Запада. Вспоминается такой эпизод.
В беседе со мной как с министром иностранных дел СССР Хрущев говорил:
— Надо обдумать все это в конкретном плане. Почему, например, мы не можем повернуть дело таким образом, чтобы в советских семьях жили молодые французы или француженки? Допустим, во время обучения в институте или другом учебном заведении? То же самое можно сделать и по отношению к нашим молодым людям: пусть поживут и поучатся во Франции. Ничего невыполнимого тут нет. Нужно только, чтобы оба правительства взялись за дело и разъяснили людям полезность такой меры.
На первый взгляд получалось довольно логично. История ведь знала такие периоды, когда в России французы и француженки буквально наводняли столицу и не только ее. Жили они и в семьях, правда, чаще всего в роли учителя, гувернера или гувернантки. Привилегиями «заполучить» такого иноземца пользовались помещики и представители буржуазии, да и «удовольствие» это само по себе оказывалось очень дорогим. Теперь нечто подобное, только в совершенно ином виде, задумывалось как акция, которая должна пойти на пользу широким слоям населения и развитию добрых отношений между странами.
— Конечно, идти ко всему надо постепенно, — говорил Хрущев. — Но невозможного в этом ничего нет.
Он даже спросил меня в упор:
— Вот вы с женой, наверно, согласились бы взять к себе, допустим, француженку? У вашей семьи имеется опыт общения с иностранцами, и вы сами знаете, да и дети ваши знают иностранные языки.
— Мы говорим по-английски, — сказал я.
— Верно, на первом плане у вас из иностранных языков — английский. Но ведь можно им и ограничиться, если та, которая поселится у вас, сама будет знать помимо французского еще и английский язык. К тому же она ведь начнет изучать русский язык.
Он даже рекомендовал мне проявить в этом вопросе инициативу. Назвал и француженку — дочь одного из руководителей министерства внутренних дел Франции. А с самим французом — отцом девушки, он уже, оказалось, переговорил на эту тему. Откровенно говоря, удивляла та поспешность, с которой имелось в виду решать данный довольно деликатный вопрос. Неясным оставалось, каким его считать — большим или маленьким, государственным, общественным, а быть может, просто личным делом каждого гражданина.
Я ответил:
— Идея эта — сама по себе интересная. Со стороны моей семьи особых возражений не будет.
Кстати, и французского деятеля — он сопровождал Хрущева в поездке по Франции, — и его дочь-студентку мы с женой тоже уже знали по визиту во Францию.
Но, как это часто бывает в делах внешних, дела развернулись таким образом, что общая атмосфера в советско-французских отношениях стала прохладнее, и вопрос этот как-то за другими событиями отошел на задний план, а затем на какое-то время заглох.
В общем, хорошие, даже благородные намерения иногда оказываются невыполнимыми и непрактичными. Это, впрочем, не противоречит тому, что в других условиях они становятся вполне осуществимыми.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.