«Охота на ведьм»

«Охота на ведьм»

К осени 1987 года в праворадикальной прессе стала четко вырисовываться та линия, которую правильнее всего было бы назвать искажением, очернительством советской истории.

Стремление глубоко разобраться в непростом прошлом было одним из важнейших условий процесса обновления, начатого в апреле 1985 года. Слишком много белых пятен накопилось в нашей истории. XX съезд КПСС, осуждение культа личности Сталина, безусловно, потрясли — совершили переворот в сознании людей.

В общем, предстояло широко открыть, буквально распахнуть двери в наше прошлое, чтобы перед глазами народа предстал жизненный труд отцов, дедов и прадедов — во всей его необъятности, героизме, трагизме, но и величии.

За эту задачу мы принялись сразу же еще в 1985 году. Если поднять газетно-журнальные подшивки того времени, то легко заметить, как быстро пресса начала наполняться публикациями с историческим уклоном. При этом ученые и журналисты все смелее вторгались в так называемые запретные темы тридцатых годов, особенно связанные с трагическими событиями. Такой повышенный интерес был понятен, оправдан, более того — закономерен.

Но постепенно тон исторических публикаций стал меняться. В первое время речь шла об анализе случившегося, о создании таких правовых механизмов, которые навсегда исключили бы возможность повторения неоправданных репрессий. О трагических ошибках минувших лет писали с болью, с глубокими переживаниями. Такой подход, продиктованный заботой о том, чтобы извлечь уроки из прошлого, можно было лишь приветствовать. Однако позднее акцентысместились: о былых беззакониях заговорили едко, со злорадством, бичуя, а не врачуя, не в назидание потомкам и современникам, а обывательски смакуя беды, выпавшие на долю старших поколений. При этом читателя подводили к одному: во всем виновата общественная система, а значит, ее надо заменить.

Главное же состояло в том, что поток, буквально девятый вал такого рода обличающих статей, захлестнувший средства массовой информации, начал заметно деформировать историческую ретроспективу. Прошлое представало со страниц антисоветской праворадикальной печати не многомерным, не противоречивым сочетанием достижений и ошибок, а исключительно в мрачных, даже грязных красках. В нем, судя по публикациям, не было ничего доброго, отцы и деды наши бесцельно отмучились на этой земле, погрязая в несчастьях, распадалась связь времен… Этот несправедливый, очернительский, не соответствующий истине уклон будоражил, взвинчивая общественную атмосферу. И был нацелен против коммунистов, КПСС, против истории партии (еще раз скажу: трудной, но славной), в конечном счете — против народа, его исторической памяти. Как тут не вспомнить Достоевского, который говорил, что нам нужно самоуважение, а не самооплевывание.

Другое отступление от исторической правды состояло в следующем. Одним из печальных наследий прошлого был сам подход к истории: летосчисление великой страны вели по преимуществу только с 1917 года, мало внимания уделяя ее тысячелетнему пути. Но рост национального самосознания, начавшийся в период перестройки, вполне закономерно дал всплеск интереса к истории и культуре предков. Этот, по моему мнению, благотворный процесс можно было наблюдать во всех республиках, в том числе в Российской Федерации. Но что касается России, то некоторые делали для нее исключение, не одобряя нарастающую тягу к ее истории, традициям.

Противодействие началось, вообще говоря, еще в 1972 году с нашумевшей статьи А.Н. Яковлева «Об антиисторизме», в которой он резко выступил против пробуждающегося русского самосознания, несправедливо навесив на него ярлык «патриархальщины, национализма и шовинизма». Эта линия отчетливо продолжалась и в перестроечное время, когда Яковлев вернулся в ЦК КПСС и вновь возглавил отдел пропаганды. Более того, в одном из интервью академической газете «Поиск» он заявил, что и сегодня готов подписаться под каждым словом своей статьи 1972 года.

Разрушительная работа радикалов-лжедемократов в сфере исторического сознания народа ставила своей целью идейно обессилить общество. И делалось это для того, чтобы обманом убедить людей отказаться от подлинно социалистического развития.

Но была еще одна немаловажная причина, побуждавшая лжедемократов искажать и чернить нашу историю: они приносили в жертву прошлое, чтобы героями вернуться на политическую сцену.

Новоявленные «прорабы» поспешно, торопливо присвоили себе благородные права борцов с последствиями культа личности Сталина и принялись сокрушать в нашей истории все подряд. Существует одно очень важное подтверждение именно таких намерений. И заключается оно в том, что «прорабы» очень уж редко ссылались на XX съезд КПСС, разоблачивший культ личности, предпочитали «забывать» о нем. Они пытались присвоить заслугу себе, и только себе. Тщеславно и отнюдь не без политического прицела они пытались писать историю этой борьбы с чистого листа.

И взялись за это в сенсационном стиле многие средства массовой информации. Естественно, они не утруждали себя серьезными научными исследованиями, скрупулезной проверкой и сопоставлением фактов. Постепенно печать образовала такие напластования в исторической тематике, что и десятилетий не хватит для того, чтобы разгрести их, добраться до сути, истины.

Современные Геростраты, перечеркивая собственные кандидатские и докторские диссертации, опрометью кинулись сокрушать все святыни прошлого: пожалуй, самый яркий здесь пример — это историк Ю. Афанасьев. Они действовали как хищники, терзавшие наше общество, разрушавшиеисторическую память народа, оплевывавшие такое святое понятие, как патриотизм, порочившие чувство гордости за Родину.

Должен здесь отметить еще и то обстоятельство, что в нападках на нашу историю произошло как бы смыкание интересов тех геростратов, о которых идет речь, с определенными внешними силами, стремившимися ослабить наше государство, свалить наш общественный строй, а если брать по крупному счету — низвести великую державу до роли второстепенной страны. Но в пагубном деле размывания основ общества, извращения исторического прошлого так называемые прорабы преуспели куда больше, чем все зарубежные недруги за всю историю Советской власти. Тут их приоритет несомненен.

Но народ, лишенный исторической памяти, — это рабский народ. Потоки очернительства, грязного надругательства над прошлым, извергавшиеся со страниц радикальной прессы, вызвали у миллионов людей негодование. В газеты и журналы, в ЦК КПСС посыпались десятки тысяч гневных писем, осуждавших геростратову деятельность «прорабов перестройки». Народ не желал оплевывания своей истории, своей Родины! Несмотря на многие трагические страницы, народ продолжал верить в величие Отечества. Словом, со всех сторон шел протест против духовного обнищания. Сильно была задета патриотическая струна советских людей.

Об этом же с болью говорили люди во время моих многочисленных командировок по стране. Я понимал: происходит нечто неладное. Очернительство нашей истории деформировало первоначальный замысел политики перестройки, лишало ее исторической преемственности. А ведь как важно было для преодоления трудностей, возникших в период перестройки (как это было прежде в годы испытаний, выпадавших на долю Советского Союза — вспомним хотя бы суровое время Великой Отечественной войны), опереться на славную историю народов нашей страны, чувство гордости ее граждан. Могу определенно сказать: именно патриотизм народа мы относили к числу движущих сил перестройки.

С этого мы начинали. А к чему пришли уже к середине 1987 года? К искусственно привнесенным в общество раздорам, которые выдавались за борьбу с теми, кто якобы противодействует перестройке. К угнетающей «обработке мозгов» очернительскими публикациями, к оплевыванию патриотизма, интернационализма…

* * *

Между тем на Политбюро было решено провести Пленум ЦК, посвященный проблемам народного образования. Неофициально, в рамках предварительной устной договоренности, Михаил Сергеевич предложил мне сделать доклад на Пленуме. Это было важным поручением, и я исподволь начал готовиться.

Основательно изучали положение в школах, вузах, смотрели, что удалось сделать после Пленума ЦК на эту же тему, проведенного в 1984 году, а что осталось на бумаге. Кроме того, конечно же, процессы демократизации меняли сами подходы к образованию, воспитанию и обучению. Но мне было ясно, что, помимо всего этого, необходимо обязательно включить в доклад и проблему, сформулированную мною как «проблема очернительства истории». Она имела самое прямое, самое непосредственное отношение к воспитанию молодых поколений.

Впрочем, до Пленума было еще не близко. Но, помню, в связи с приближавшимся Днем учителя Московский обком партии пригласил меня выступить на собрании педагогического актива в городе Электростали. И я решил использовать эту возможность для того, чтобы поговорить об отношении к истории.

У каждого политика бывают такие моменты, когда возникает острая потребность публично высказаться по какой-то важной теме. И он ищет случая, чтобы сделать это. Выступление перед педагогической аудиторией, на мой взгляд, было весьма удачным поводом затронуть историческую тему. И я осознанно, намеренно пошел на это, хотя не мог не понимать, что мое выступление вызовет неоднозначный резонанс.

Однако дальнейшего развития событий я предугадать не мог. Следует сказать, впрочем, что в электростальском выступлении исторической темы я коснулся кратко, намереваясь развить ее шире в докладе на Пленуме ЦК. Но поскольку именно это выступление стало отправной точкой всех последующих нападок на меня, поскольку именно после него в моих отношениях с Горбачевым пролегла трещина, видимо, целесообразно процитировать главный «исторический» тезис выступления. Итак, цитирую:

«Сейчас немало говорят о культе личности. Очень важно ответственно разобраться в причинах этого явления, а главное — создать условия, при которых подобное было бы невозможно. Это наш святой долг, наша обязанность. Партия и народ сейчас заняты этой работой, стержень которой составляет процесс демократизации жизни общества.

Но нельзя не видеть и другое. За рубежом, да и кое-кто у нас в стране пытаются опорочить весь путь строительства социализма в СССР, представить его как цепь сплошных ошибок, заслонить фактами необоснованных репрессий подвиг народа, создавшего могучую социалистическую державу… За беззакония, совершенные в тридцатые годы, должны отвечать те, кто тогда находился у власти. Из этого и надо исходить, рассказывать молодежи о героической истории партии и страны ответственно и компетентно, что называется, дорожить истиной».

Вот, собственно, все. Правда, я еще «позволил» себе сказать несколько слов о том, как работал в Сибири в «период застоя». Вот они: «В то время я жил и работал в Томской и Новосибирской областях. И если бы меня спросили, как я отношусь к тому времени, то я бы ответил следующим образом: это было незабываемое время, по-настоящему большая жизнь. На просторах Западной Сибири усилиями всей страны в ту пору складывался мощный центр советской науки, формировался нефтегазовый комплекс мирового масштаба… Но это одна сторона медали. Наряду с позитивными изменениями в стране разрастались отрицательные явления, темпы развития экстенсивной экономики замедлились, получили распространение злоупотребления властью… Все это, вместе взятое, и составляет настоящую правду, диалектическое понимание сути времени».

Сегодня, перечитывая эти строки, я, как говорится, продолжаю настаивать на таком взвешенном подходе к истории. Это подход истинно диалектический, позволяющий в полной мере учесть уроки прошлого, не приукрашивающий историю, но и не превращающий ее в мусорную свалку.

* * *

В то время Горбачев находился в очередном отпуске. Я связывался с ним по телефону два раза в неделю, информируя о текущих делах. Иногда он звонил сам. И вот во время одного из телефонных разговоров Михаил Сергеевич мимоходом сказал:

— Посылаю тебе обзор откликов на твое выступление в Электростали.

По-моему, в тот же день, фельдсвязью, на очередном рейсовом самолете мне прислали из Крыма несколько страничек, переведенных с разных языков. На первой странице крупно, размашисто, почти во весь лист была написана резолюция Горбачева — вернее, не резолюция, а записка, обращенная ко мне.

Но сначала — несколько основных выдержек из того обзора. Корреспондент газеты «Таймс»: «Егор Лигачев заявил, что переоценка сталинских лет, происходящая сейчас в Советском Союзе, не должна чернить всю историю России после 1917 года. Историческая правда состоит в том, сказал он, что партия осудила культ личности, сняла ярлык «врага» с тысяч советских людей и восстановила социалистическую законность. Тон и содержание высказываний Лигачева отличаются от большинства появляющихся сейчас комментариев по социальным и историческим вопросам и, как представляется, подтверждают, что у Лигачева есть серьезные сомнения в отношении пределов и последствий реформ советского руководителя». В итоге получилось, что я — главный сталинист, препятствующий реформам Горбачева, тянущий страну назад, в прошлое.

Далее в обзоре печати, полученном от Горбачева, следовало сообщение корреспондента агентства Рейтер:

«Лигачев изменил дебаты в Кремле по вопросу о стремлении Горбачева к гласности, выступив в защиту ряда аспектов правления Леонида Брежнева, утверждают специалисты по внешним делам. Лигачев дал поразительно иную интерпретацию брежневских лет по сравнению с той картиной инерции и застоя, которую часто рисует Горбачев. Специалисты утверждают, что выступление Лигачева представляется наиболее целенаправленной попыткой этого советского деятеля изобразить правление Брежнева как период не только неудач, но и успехов. Высшие должностные лица обычно повторяют руководителя Кремля Горбачева, подчеркивая неудачи».

Далее корреспондент писал:

«Высказываясь об эпохе Брежнева, Лигачев заявил: «Национальный доход возрос вчетверо. Жизнь людей стала богаче и материально, и духовно. Был достигнут военно-стратегический паритет между США и СССР». В абзаце, который специалисты оценивают как необычайно эмоциональный, Лигачев описал брежневские годы, которые он провел в сибирских городах, и заявил, что не сожалеет ни об одном дне этой работы. В январе Горбачев говорил, что правление Брежнева отмечено «пренебрежением к законам, очковтирательством, взяточничеством, поощрением приживалыцины и подхалимством». «Лигачев явно считает, что сказано уже достаточно много и что должен быть положен предел разговорам о грязи и стагнации. Он ощущает необходимость подчеркнуть, что, как свидетельствует его собственный опыт, и в эпоху Брежнева были отличные люди», — сказал один из иностранных дипломатов».

Эти комментарии в свою очередь тоже нуждаются в комментариях. Что ж, подмечено немало верного, но и искажений хватает. Из моего выступления была выхвачена лишь положительная оценка прошлых лет, хотя я четко и определенно говорил не только о плюсах, но и о минусах, о диалектическом подходе к истории. По сообщению западных агентств получается, что Горбачев критикует застой, а Лигачев оправдывает. Тут опять-таки допущено искажение самой сути моейпозиции, причем вполне целенаправленное: чтобы лоб в лоб столкнуть меня с Горбачевым. Кроме того, в ход пошел ярлык консерватора. За что? За то, что я позволил себе покритиковать демагогов, своекорыстно использующих гласность. Но ведь последующие события, когда пышным цветом расцвел популизм, показали, что я был совершенно прав. И, наконец, разве желание положить предел разговорам о грязи и перейти к созидательной работе предосудительно?

Мне трудно было отделаться от впечатления, что в корреспонденциях прослеживалась тенденция противопоставить нас с Горбачевым. Ведь, кроме всего прочего, Михаил Сергеевич мог и не читать полного текста моего выступления, опубликованного в «Учительской газете». Зато, ознакомившись с зарубежными комментариями, должен был сделать определенные выводы.

Скажу откровенно, прочитав тот небольшой — повторяю, всего-то по трем источникам — обзор зарубежной прессы, присланный мне Михаилом Сергеевичем, я сразу понял, что кто-то из окружения Горбачева хорошо, очень хорошо «поработал» над моим выступлением в Электростали. Корреспонденции были подобраны избирательно. Цель обзора была предельно ясна: вбить клин между Горбачевым и Лигачевым. О том, что авторы обзора потрудились не напрасно, свидетельствовала и размашистая записка на первом листе обзора. Генеральный секретарь писал:

«Егор Кузьмич!

Почитай. Это к нашему разговору последнему с тобой. Так что наши «друзья» за рубежом недовольны сплоченностью советского руководства. Потом это пойдет через «голоса» на русском языке.

М. Горбачев».

Читать подтекст такого рода записок я, разумеется, умел. Стало ясно: Горбачев, как говорится, принял за чистую монету мысль, подброшенную коротеньким, даже куцым обзором зарубежной прессы, составленным по просьбе кого-то из ближайшего окружения Генерального секретаря. Что касается «последнего разговора», упомянутого в записке, то ничего особо примечательного в нем не было. Я в очередной раз изложил Михаилу Сергеевичу свои соображения в связи с «исторической истерией» в прессе и говорил о том, что высшему политическому руководству надо сплоченно выступить против очернительства, этого требуют советские люди и зарубежные друзья. Таких бесед было у нас немало.

А относительно радиоголосов Горбачев оказался прав. Вскоре в эфире развернулась мощная пропагандистская кампания по дискредитации Лигачева, который якобы желает возврата к временам сталинщины и противостоит Горбачеву. Несколько позднее эта кампания переросла в надуманные слухи о каком-то «заговоре», планируемом в отсутствие Горбачева. И так далее в том же духе.

* * *

Но в связи с речью в Электростали хотелось бы сделать еще три кратких замечания. Хотя это выступление сумели использовать для того, чтобы создать трения между мною и Горбачевым, я испытывал чувство глубокого удовлетворения, поскольку понимал, что попал в самую точку, ясно и четко высказал свою позицию, выполнил свой нравственный и политический долг. О последствиях своих решительных действий, разумеется, не думал. И положа руку на сердце могу сказать: после всего случившегося со мной, после всех переживаний и несправедливых наветов, обрушившихся на меня, ничуть не жалею, что пошел в Электростали «на вы» и не стал приспосабливаться к искривлявшемуся курсу перестройки…

Не могу не отметить и такое немаловажное обстоятельство. В оценке исторического прошлого в ту пору у меня и Горбачева по существу не было расхождений. Я всегда критически относился к культу личности Сталина и к злоупотреблениям, однако считал, что нельзя замыкать прошлое лишь в эти рамки. Горбачев, также резко критикуя ошибки минувшего, в то же время подчеркивал: ни один день напрасно не прожит, все поколения вложили свой труд в создание Отечества. Под этими словами я мог бы подписаться с чистой совестью.

Но в этой связи хотелось бы заметить следующее. Слова Горбачева, хотя по сути своей и верные, оставались всего лишь словами, не воплощаясь в конкретные действия. То был один из тех многочисленных случаев, когда установки давались правильные, а практическая работа в соответствии с ними не велась. Тезис Горбачева о том, что ни один день в нашей истории напрасно не прожит, так и не стал ориентиром для идеологической деятельности партии, для прессы. Вот если подходить с этих позиций, то у меня с Горбачевым по вопросу об отношении к истории уже в ту пору были серьезные разногласия.

Вообще должен заметить, что Горбачев в своих выступлениях порой лишь отмечал свою позицию по тому или иному вопросу, однако на деле не боролся за ее проведение в жизнь. Более того, если продолжить разговор об очернительстве истории, то я не замечал, чтобы Генеральный секретарь проявлял негодование по поводу извращений нашего прошлого. В его позиции даже проявлялась некая двойственность. С одной стороны, он призывал к ответственному отношению к нашей истории, а с другой стороны, сам же демонстрировал противоположный подход. В частности, выступая перед прокурорами страны в 1991 году, Горбачев сказал, что якобы «в прошлом по сути дела все делалось из-под палки, человек был отчужден от земли, средств производства, власти — от всего… В регионах, областях, республиках правили «удельные князья», невзирая ни на какие прокуратуры и законы».

Безусловно, такое огульное обвинение ответственным не назовешь. Конечно, было в нашем недавнем прошлом немало нарушений законности — об этом и я говорил, выступая в Электростали. Но когда лидер страны и КПСС называет всех руководителей «удельными князьями», это отнюдь не способствует правильной, взвешенной оценке исторического прошлого.

Кстати говоря, выступая в Киеве, Горбачев однажды произнес прекрасную речь о партии. Эта речь, казалось бы, могла стать основой активной деятельности КПСС по обновлению и очищению своих рядов. Однако Генсек больше ни разу о той речи не вспомнил: как говорится, произнес, отметился и… забыл. А когда я напомнил ему о киевском выступлении, о том, что тезисы той речи надо претворять в жизнь, Горбачев ушел от разговора на эту тему. Подобного рода случаев, повторяю, было немало. У меня сложилось впечатление, что дело тут не в случайностях, а в элементах политической тактики: провозгласить какой-то тезис ради успокоения различных социальных слоев и политических течений, а на деле проводить иную линию…

Продолжая рассказ о событиях, связанных с электро-стальским выступлением, хочу напомнить, что и у нас в стране, и за рубежом были силы, которые хотели вбить клин в советское руководство, разрушить былую «связку», которая показала свою высокую дееспособность в нелегких условиях «тринадцати месяцев Черненко». Что это за силы и почему они ставили перед собой такую задачу — об этом уже шла речь.

* * *

Хотя в наших отношениях и возникла трещина, Горбачев не отказался от своего намерения предоставить мне право выступить с докладом на Пленуме, посвященном проблемам народного образования. После возвращения Михаила Сергеевича из отпуска я был официально утвержден докладчиком.

Однако утверждение моего доклада на заседании Политбюро проходило непросто. Возражения вызвали, как и предполагалось, именно мысли об отношении к истории, которые я апробировал в Электростали. Но поскольку Горбачев не счел нужным делать замечания по этому поводу на Политбюро, Яковлев был вынужден полностью раскрыть свою позицию. Да, именно Яковлев был не согласен с моим призывом к взвешенному подходу в оценке исторической ретроспективы. Аргументов, конечно, он не приводил никаких, а высказаться напрямую, открыто не мог. Поэтому Александр Николаевич тянул:

— Это не по теме Пленума. Зачем тащить в доклад рассуждения об истории? Нужно ли?

Но я твердо стоял на своем:

— Нет, я настаиваю. Это вопрос принципиальный и имеет самое непосредственное отношение к воспитанию молодежи.

Никто, кроме Яковлева, не возражал. Поддержал меня и Горбачев. И в докладе на февральском Пленуме ЦК КПСС 1988 года предельно четко изложена моя позиция: я выступил против искажения, очернительства истории, против разрушения исторической памяти народа.

А вот с постановлением Политбюро «О темпах и масштабах перестройки», которое было принято вскоре после возвращения Горбачева из отпуска, осенью 1987 года, как я уже писал, вышло иначе. Яковлев вопреки моим протестам сумел выкинуть из проекта критику праворадикальных средств массовой информации, критику очернительства истории.

Что же получается? А то, что в важнейшем вопросе об отношении к истории Горбачев в одном случае поддержал меня, а в другом случае поддержал Яковлева, хотя наши позиции взаимно исключали друг друга. Такое лавирование соответствовало его складу как политического деятеля…

* * *

Теперь пришла пора рассказать о событиях, разыгравшихся вокруг письма Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», опубликованного 13 марта 1988 года в газете «Советская Россия». Письмо было квалифицировано как «манифест антиперестроечных сил», а имя его автора — преподавательницы ленинградского вуза — превратили в синоним «врага перестройки». И еще имя Нины Андреевой связали с именем Лигачева.

А как же обстояло дело в действительности? Что же скрывалось за невероятно шумной пропагандистской «антиандреевской» кампанией, какие политические цели она преследовала и кто за ней стоял? Думаю, надо поведать и о событиях, происходивших в связи с письмом Нины Андреевой в высшем политическом руководстве.

Как и все читатели, я впервые познакомился со статьей «Не могу поступаться принципами» лишь тогда, когда она была опубликована на страницах газеты «Советская Россия». Из предыдущего моего рассказа читателям понятна моя позиция по отношению к очернительству истории. Я открыто заявил ее и на февральском Пленуме ЦК КПСС 1988 года, что вызвало одобрение членов Центрального Комитета, а после публикации доклада в газетах усилило поток писем, осуждавших деструктивные действия радикальной прессы, без оглядки чернившей наше прошлое. Общественное мнение и в партии, и в стране явно склонялось в эту сторону. И я намеревался удвоить, утроить усилия для того, чтобы выровнять «историческую линию», чтобы от огульного охаивания перейти к серьезном; анализу ошибок и достижений.

Готовясь к дальнейшим выступлениям на эту тему, я внимательно знакомился с почтой ЦК КПСС, а также попросил подготовить подборку интересующих меня писем, поступавших в газеты. В этой подборке были и отклики, полученные «Советской Россией». Потом в некоторых публикациях утверждалось, будто бы письмо Нины Андреевой поступило непосредственно на мое имя, а я, мол, направил его главному редактору «Советской России» В.В. Чикину с указанием напечатать. Это совершенно не соответствует истине.

Кстати говоря, позднее, в процессе разбирательства, о котором еще пойдет речь, обнаружилось, что Андреева направила свое письмо в редакцию сразу трех газет — «Правды», «Советской России» и «Советской культуры».

Любопытно проследить и за тем, как развивались события после опубликования письма.

На совещании редакторов, которое я проводил 14 или 15 марта, речь шла о многих вопросах, в частности об участии прессы в, так сказать, пропагандистском обеспечении решения экономических проблем, в том числе сельскохозяйственных. Вообще такие совещания планировались заранее, и отделы ЦК к ним готовились, изучая публикации, чтобы разговор шел предметный. Так было и в тот раз: совещание отнюдь не носило экстренного характера, о нем было известно еще на предыдущей неделе, то есть до публикации статьи Андреевой.

Естественно, когда были исчерпаны запланированные темы, я затронул тот вопрос, который поднимал, выступая в Электростали, а также в докладе на Пленуме ЦК, — вопрос об отношении к историческому прошлому. В этом вопросе преломлялись разногласия, возникшие в руководящем ядре страны.

Развивая мысль своего доклада на Пленуме, я посоветовал редакторам прочитать совсем свежую, вчерашнюю статью «Не могу поступаться принципами», опубликованную в «Советской России». В этой статье привлекло именно то, что меня особенно интересовало в те дни и о чем я сказал выше, — неприятие сплошного очернительства, безоглядного охаивания прошлого. В ту пору многие отмечали: статья Н. Андреевой — ее реакция на мутный поток антиисторических, антисоветских материалов в нашей прессе. Убежден, что так и было.

Кстати говоря, позднее, в ответе Нине Андреевой, который опубликовала 5 апреля газета «Правда», говорилось, что в ее статье есть и справедливые моменты. Что же, каждый, видимо, вправе придавать значение именно тому, что его больше интересует: я обратил внимание на эти справедливые моменты, а А.Н. Яковлев, который возглавлял подготовку ответа в «Правде», сделал акцент на другом. Разница лишь в том, что я открыто высказал свои соображения, а Яковлев укрылся за анонимной редакционной статьей, в которой письмо в целом было объявлено манифестом «антиперестроечных сил».

С точки зрения наших личностных различий, это, кстати, весьма характерно.

Да, на том совещании редакторов я действительно упомянул о письме Андреевой и не усматриваю здесь ничего зазорного. Речь шла об отношении к истории — о той теме, которая в тот момент была на острие полемики. Никаких указаний перепечатать статью не давал.

Но, как говорится, «искали» не Нину Андрееву. «Искали» Лигачева.

* * *

События начались вовсе не сразу после возвращения из-за границы Горбачева и Яковлева. Видимо, необходимо было какое-то время, чтобы осмыслить сложившуюся ситуацию, наметить план действий.

Обстановка на тот момент складывалась противоречивая, неоднозначная. Между мной и Горбачевым безусловно пролегла трещина. Но в то же время я оставался вторым секретарем ЦК, и Михаил Сергеевич выступил за то, чтобы поручить мне доклад на Пленуме. Более того, на Пленуме мою линию поддержали, мои позиции усилились. А впереди — совсем рядом, близко, летом! — маячила XIX партконференция. Нетрудно было предположить, что я вновь на ней буду отстаивать ленинский взгляд на историю и критиковать праворадикальные средства массовой информации.

В это время начались новые, конечно, продуманные и спланированные акции. Впервые стали активно распространяться слухи о каком-то «заговоре», якобы готовившемся в отсутствие Горбачева. Причем эти слухи напрямую связывали с «манифестом» Нины Андреевой, с теми, кто ее поддерживал. Не просто слухи, но и появились публикации в печати. Кроме того, правая пресса тогда же пустила в оборот тезис о нарастающем сопротивлении перестройке со стороны консерваторов. Даже стали наклеивать ярлыки «врагов перестройки».

Все это, разумеется, было надуманным, искусственным, более того — ложным. «Заговора» никакого не было, а так называемые консерваторы в действительности являлись истинными сторонниками перестройки, стремившимися не допустить ее скатывания в пагубную западню радикализма. Что же касается тезиса о «нарастании сопротивления перестройке», то о нем интересно сказать особо.

Он не подтверждался ничем, кроме эмоциональных пассажей в средствах массовой информации. На этот счет потом даже провели специальное исследование общественного мнения и газетно-журнальных публикаций, а в результате был сделан вывод, причем весьма аргументированный, о голословности коварного тезиса. В моем архиве сохранился документ об исследовании общественного мнения по этому вопросу, и небезынтересно привести из него несколько примеров.

14 апреля 1988 года «Правда» писала: «Надо сказать, что противники перестройки не только ждут того момента, когда она захлебнется… Сейчас они смелеют, поднимают головы». 18 апреля снова «Правда» указывала:

«Развернутая программа открытых и скрытых противников перестройки, призывы к мобилизации консервативных сил…» А «Советская культура» 16 апреля брала еще круче: «Не настала ли пора снять кавычки и назвать по именам тех, кто в преддверии XIX Всесоюзной партконференции тщится объединить силы на борьбу против идей XXVII съезда партии, этапных пленумов ее ЦК? Оправившись от шока первых послеапрельских лет, адепты концепции «твердой руки» пытаются… посеять в наших рядах неуверенность».

Как видите, ни одного факта, ни единого конкретного аргумента. Но зато какой стиль! Вполне в духе тридцать седьмого года, когда «явные и скрытые враги народа поднимали головы, смелели, тщились и сеяли неуверенность».

И еще очень забавно было читать, как антисоветчики бросились защищать идеи XXVII съезда. Вскоре они вышли из КПСС, нападали на коммунистов, обвиняя во всех смертных грехах именно тех, кто и раньше и потом отстаивал идеи XXVII съезда, проложившего курс перестройке. Действительно, идеологические перевертыши! Политические прихвостни!

* * *

Между прочим, тон и стиль каждодневно муссировавшегося тезиса о «нарастании сопротивления перестройке» и ее «врагах» был задан статьей в «Правде» от 5 апреля 1988 года, к которой приложил руку Яковлев.

Начались они с того, что внезапно было созвано незапланированное заседание Политбюро. На это заседание был вынесен один-единственный вопрос: обсуждение письма Нины Андреевой.

Здесь я должен отметить, что заседания Политбюро всегда проходили у нас в раскованном стиле. Шел непринужденный обмен мнениями, и даже в случаях разногласий общая атмосфера не нарушалась, оставалась демократичной, свободной. Мы действительно обсуждали вопросы, а не «выносили решения» под диктовку Генерального секретаря. Однако в тот раз все было иначе. Обстановка установилась очень напряженная, нервная, я бы даже сказал, гнетущая.

Дело еще и в том, что некоторые члены Политбюро и секретари ЦК, обмениваясь мнениями перед заседанием, весьма позитивно оценивали статью Нины Андреевой — именно в плане диалектического отношения к истории. К тому же ее письмо ведь было помещено в газете под рубрикой «Полемика», а это значит, выражало всего лишь один из возможных подходов, не носило категоричного, установочного характера. Поэтому мнения о нем высказывались такого рода: хорошо, что на фоне всеобщего очернительства прозвучал и другой голос, это проявление гласности, демократизма.

С таким настроением и начали обсуждение. Однако сразу же стало ясно, что впервые за все годы перестройки на заседании Политбюро вдруг возобладал не рассудительный, а совсем другой — расправный стиль. Тон задал Яковлев, который в крайне резких выражениях обрушился на письмо Нины Андреевой и газету «Советская Россия». Здесь-то и были пущены в ход обороты: «манифест антиперестроечных сил», «сопротивление перестройке», «силы торможения» — в общем, весь тот набор ярлыков, которыми затем принялась манипулировать антисоветская пресса. Яковлеву вторил Медведев. Они хотели навязать всему Политбюро свое мнение. А оно состояло в следующем: статья Андреевой — не рядовое выступление, речь идет о рецидиве сталинизма, о главной угрозе перестройке. Тот факт, что опубликована статья была под рубрикой «Полемика», они полностью игнорировали. А ведь сколько раз они же призывали к плюрализму, дискуссиям!

Стало ясно, что на уровне высшего партийного руководства предпринята попытка увести перестройку от реальной опасности поднявшего голову национал-сепаратизма. А помимо этого, выдвинута задача найти крупную политическую фигуру, которая якобы стоит за спиной Нины Андреевой и направляет, координирует действия «врагов перестройки», задумавших «заговор», «переворот» или еще что угодно.

Когда вспоминаю то заседание ПБ, мне и сегодня становится не по себе. Нет, не чувство страха или растерянности испытывал я тогда. Совесть моя была чиста, и я был готов к тому, чтобы в случае необходимости решительно защитить свое имя. Но сильно угнетали сама атмосфера, те методы, какие были пущены в ход. Поневоле вспоминалось заседание бюро ЦК ВЛКСМ, когда в 1949 году меня обвинили в «троцкизме», и в стиле Яковлева я находил немало общего с тогдашними расправными настроениями, действиями. «Охота на ведьм»!

Увы, столь беззастенчивая тактика типична для Яковлева. В те годы, когда он возглавлял отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, Яковлев, не зная устали, прославлял марксизм-ленинизм и социализм, буквально предавая анафеме капитализм. О его былой непримиримости и категоричности в борьбе с буржуазной идеологией свидетельствуют многие прежние статьи. Он, в частности, писал, что борьба с буржуазной идеологией во всех «ее даже внешне привлекательных проявлениях не допускает компромисса. Никаких уступок…».

А с каким гневом обрушивался Яковлев именно на те идеи, какие позднее горячо отстаивали он сам и Горбачев! В свое время он писал: «Сегодня приходится часто встречаться с активными попытками ревизионистов объявить марксистский классовый подход к социальным явлениям односторонним, «дополнить» или заменить его абстрактным, «общечеловеческим»… Абстрактная неклассовая постановка вопросов о социализме, демократии, гуманности, свободе выражает в сущности интересы буржуазии… Опыт убедительно свидетельствует, что именно последовательная классово-пролетарская позиция — и лишь она — несет в себе прогрессивное содержание, наполнена созидательным смыслом».

Вот так писал идеолог приоритета общечеловеческих ценностей, как говорится, вывернувшийся наизнанку. Конечно, я не исключаю того, что с годами взгляды (но не принципы, не мировоззрение) политиков могут меняться. Однако, во-первых, необходимо честно и прямо сказать о своих былых заблуждениях, а не делать вид, будто их вовсе не было. А во-вторых… Потому-то я и вспоминаю здесь некоторые из былых яковлевских идеологических пассажей, что на том памятном для меня заседании Политбюро Яковлев гневно громил Нину Андрееву именно за те мысли, которые в прошлом отстаивал сам. Вот в чем дело!

* * *

Да, на том заседании Политбюро шла «охота на ведьм», это несомненно!

Однако другие члены Политбюро и секретари ЦК, за исключением Медведева, не шли на поводу у Яковлева. Хотя повестка дня была сформулирована четко и состояла всего из одного вопроса — о статье в «Советской России», разговор выливался в широкое обсуждение всех проблем перестройки. Некоторые выступавшие предпочитали вообще не касаться письма Андреевой. Нет, в целом это, конечно же, не был рецидив 1937 года — это были совсем другие времена и другие люди. Как ни старался Яковлев, его замысел повис в воздухе: члены Политбюро не желали принимать участия в недостойной игре и не поддержали его стремления искать «врага» в составе высшего эшелона власти.

Да, пришли другие времена и другие люди! Но настоящая трагедия перестройки заключается в том, что в политическом руководстве временно взяли верх именно те немногие, кто под новыми лозунгами действовал старыми методами. Видимо, потому-то и удалось им овладеть положением, что наше общество, доверчиво открывшееся навстречу переменам, в то время еще не выработало иммунитета против прежних изощренных приемов политической игры.

И здесь я, разумеется, обязан сказать о позиции, какую занял на том заседании Политбюро Горбачев.

В обсуждении статьи Нины Андреевой он, я бы сказал, однозначно выступил на стороне Яковлева, выражая недовольство по отношению к тем членам Политбюро, которые высказывались более примирительно. Здесь нет нужды называть фамилии, но скажу, что несколько участников заседания по ходу обсуждения были вынуждены изменить свою точку зрения — под тем предлогом, что вначале, мол, недостаточно внимательно прочитали письмо Андреевой. А вчитавшись снова и снова, действительно обнаружили, что в нем есть нечто противостоящее перестройке.

Фамилии не называю потому, что в связи с той решающей схваткой, какая развернулась на Политбюро, политики вынуждены были идти на компромиссы. Это неизбежно. Не поддержав главный замысел — найти крупную политическую фигуру, якобы ответственную за угрозу перестройке, — приходилось жертвовать своей позицией по отношению к письму Андреевой. Это не было беспринципностью, это был трезвый расчет. Важно, чтобы обсу, дение письма Андреевой не вылилось в столкновение «стенка на стенку». Это заботило больше всего. Нужна была политическая мудрость, чтобы сбить истинный прицел затеянной на Политбюро игры и не допустить нового варианта «антипартийной группы» 1957 года.

Итак, Горбачев буквально «ломал» тех, кто недостаточно четко, по его мнению, осуждал письмо Нины Андреевой. Однако что касается главного замысла Яковлева, то здесь Генеральный секретарь как бы дистанцировался от него. Не знаю, поступал Горбачев искренне или же то были просто осторожность, нежелание активно проявить себя в экстремистской затее. Но факт остается фактом: в поисках «врага» среди членов высшего политического руководства он не стал принимать участия.

Без такой поддержки Яковлев выиграть не мог, но зато полностью раскрыл свои намерения.

Между прочим, то необычное заседание Политбюро длилось не один день, а два дня, причем по 6–7 часов ежедневно. Нетрудно представить накал подспудно бушевавших на нем страстей.

И еще одно важное замечание хотелось бы мне сделать, прежде чем перейти к рассказу о последствиях того обсуждения. Дело в том, что за все годы перестройки то был единственный случай, когда на заседании Политбюро обсуждалась статья, опубликованная в прессе. Всем хорошо известно, сколько в средствах массовой информации в тот период было яростных антисоветских, антисоциалистических статей. Но ни одна из них не вызвала какой бы то ни было реакции со стороны Яковлева, Медведева и самого Горбачева — гласность, плюрализм мнений! Но стоило появиться полемической статье в защиту социалистических идеалов — пусть с перехлестами, — как против нее в прессе была поднята буквально буря. Нет, статью Андреевой не обсуждали и не критиковали, что было бы вполне нормально, — ее казнили, ее растерзали, из нее сделали жупел, «манифест» и затем широко использовали в борьбе с теми, кто противостоял разрушительной радикальной антисоветской идее.

Как это понимать?

Что это за «двойной стандарт» мышления? Применительно к антисоветским публикациям неизменно срабатывал принцип плюрализма, а в значительной мере просоветская статья была подвергнута яростной травле — откуда этот «двойной стандарт» в политике?

Впрочем, одно ясно уже сегодня. Были сдвинуты политические акценты, главной опасностью для перестройки был объявлен консерватизм, а антикоммунизму, сепаратизму и национализму была открыта широкая дорога. Снова хочу повторить: если бы в 1988–1989 годах была верно определена главная опасность перестройке — нарастающий сепаратизм и национализм, стране удалось бы избежать кровавых конфликтов и потрясений.

* * *

А что касается «охоты на ведьм», то она носила прямо-таки детективный, следственный характер. На следующее же утро после заседания Политбюро в редакцию газеты «Советская Россия» внезапно нагрянула из ЦК КПСС комиссия, которая принялась изучать подлинник письма Нины Андреевой, всю технологию его подготовки к печати, тщательно допрашивала на этот счет сотрудников редакции. Кстати, само появление комиссии было обставлено необычно. Главному редактору позвонили из ЦК, предупредив о намерении направить в редакцию проверяющих. Но едва он успел положить трубку телефона, как эти проверяющие уже вошли к нему в кабинет. Оказывается, они уже ждали в приемной. Этот «классический» прием преследовал цель не дать «замести следы», как говорится, «схватить с поличным».

Однако «заметать» и «хватать» было нечего. Никаких моих резолюций — а искали именно их! — на письме Нины Андреевой не было и быть не могло. Проверяющие вернулись ни с чем.

Вообще вся история с публикацией письма Нины Андреевой имеет один весьма немаловажный для всего нашего общества аспект, на который я хочу обратить особое внимание. Эта история показала, что под прикрытием «красивых» лозунгов правые радикалы готовы на любые ущемления демократии, более того, на использование самых тоталитарных, антидемократических методов. Один из примеров этого я привел. Но были и другие.

Как уже говорилось, письмо Андреевой было опубликовано под рубрикой «Полемика», и в редакцию «Советской России» поступило много откликов. Были, конечно, письма, осуждавшие Андрееву, однако было много, очень много писем в ее поддержку.

Как бы ни относиться к статье Андреевой, но провозглашенные перестройкой принципы гласности и плюрализма обязывали представить всю палитру читательских мнений. Но ничего подобного не произошло. «Советской России» категорически запретили публиковать письма в поддержку Андреевой, заставив дать почти только осуждающую почту. Более того, одобрительные письма были у редакции изъяты. Таким образом, от общественности грубо скрыли истинную картину читательского мнения, вопреки истине принялись навязывать мысль о единодушном осуждении статьи.

Какая же это гласность? Какой же это плюрализм? Под «красивыми» лозунгами набирала силу опасная тенденция узурпировать, монополизировать общественное мнение.

Вопрос тут, повторяю, далеко перерастает рамки статьи Андреевой. Что же это за «демократы», если они готовы попирать главный принцип свободы слова?

Замечу, что оттиск так называемой редакционной статьи в очередном номере «Правды» накануне был разослан членам Политбюро для ознакомления. Причем разослан поздно (я, например, получил в шесть вечера), так что прочитать, толком подумать, тем более обсудить уже было некогда. Да этого, убежден, не предусматривалось. Иначе отчего такая спешка?

Между прочим, по поводу этой «редакционной» статьи главный редактор газеты В.Г. Афанасьев с горечью как-то сказал мне: «Выкрутили руки, заставили поставить статью в номер, сроду не прощу себе этого».

Еще до публикации газетой «Правда» редакционной статьи, резко осудившей письмо Нины Андреевой, возводившей его в ранг «манифеста антиперестроечных сил», меня пригласил к себе Горбачев. Запомнилось, что было это часов в двенадцать. И еще осталось в памяти следующее: в тот раз Михаил Сергеевич начал разговор почти сразу же после того, как я вошел в кабинет. Не дожидаясь, пока подойду к его столу, он сказал:

— Ну, Егор, должен тебе сказать, что я занимался вопросом публикации статьи Андреевой, долго разговаривал с Чикиным. Он мне все объяснил, рассказал, как все было. Ты действительно не имел к этой публикации никакого отношения!

Сложные, противоречивые чувства испытал я в тот момент. С одной стороны, было, конечно, приятно, что подозрения рассеялись и попытка Яковлева официально «привязать» меня к «антиперестроечному манифесту», создать в моем лице «антиперестроечную фигуру» потерпела полный крах. Но, с другой стороны, мне было не по себе: как же мы можем работать, не доверяя друг другу?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.