9

9

Как и следовало ожидать, среди первых крупных решений Ельцина после путча была политическая казнь КПСС. Партия скомпрометировала себя связью с разгромленными мятежниками и находилась в полуобморочном состоянии. Теперь ее можно было брать голыми руками. Будут знать коммунисты, как восставать против своих вождей и учить их любви к Родине. Родина для вождей — это то, что оттягивает карман. Все остальное — плебейский патриотизм.

Действо решили провести публично. С этой целью 23 августа Михаил Сергеевич приехал даже в Белый дом на заседание Верховного совета РСФСР. Я сидел в первом ряду напротив трибуны, когда Борис Николаевич зачитал указ о приостановке деятельности партии (в ноябре он запретит ее окончательно). Он поднял над трибуной ручку, чтобы подписать этот указ. Надолго и картинно задержал ее в воздухе, поглядывая на Горбачева. Тот встал с места, изобразил порыв протеста и притворно сказал:

— Не надо, Борис Николаевич.

— Надо! — громко произнес Ельцин. Нож гильотины упал. Борис Николаевич повел Михаила Сергеевича к себе в кабинет.

Тут же Горбачев отказался от поста генсека ЦК КПСС, призвал ЦК объявить о самороспуске, а всем коммунистам посоветовал разбежаться и создавать новые партии. Удивленная таким крутым поворотом, телекомпания Би-би-си спросила Михаила Сергеевича: как же так, еще вчера он обещал реформировать партию, а сегодня принял участие в ее разгроме.

— Я еще не имел информации о том, какую позицию заняли руководство партии и партийные комитеты, — ответил Михаил Сергеевич. — Потом в мое распоряжение поступила информация.

Лукавил экс-генсек. Он лучше других знал настроения в партийных низах, готовые перейти критическую массу. И, как я уже говорил, боялся этого до смерти. А позицию руководства, подтвержденную документально, преподнесла на блюдечке спецоперация с ГКЧП.

Через несколько дней я дал интервью одной из российских газет. И в нем изложил свой взгляд на августовский путч. Сказал по простоте душевной, что это сценарий Михаила Сергеевича, который хотел использовать ГКЧП для достижения определенных политических целей. Часть из них упомянута в этой главе.

Вдень выхода интервью у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Металлический голос операторши спецкоммутатора предупредил:

— С вами будет говорить президент Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев.

Сначала тишина, щелчок в трубке, потом:

— Михаил, это Горбачев. Я прочитал твое интервью, это не так, — ни привычное «здравствуй!», ни «привет!» — это не так, — повторил Михаил Сергеевич, — Верь мне!

И положил трубку. В его голосе было столько тревоги, перемешанной с испугом, что стало даже не по себе. И это, похожее на мольбу: «Верь мне!», обращенное к человеку, который не стоил по политическому весу и ногтя авторитета Президента СССР, тоже о многом сказало. Тогда раны общества от ГКЧП еще кровоточили, и Михаил Сергеевич опасался любой правды. Она могла опрокинуть его. А я взял и приоткрыл сдуру уголок этой правды. И не поверил его признанию, поскольку верил документам и всему увиденному своими глазами.

Вспоминая эту историю, я и не думал придавать ей значение реквиема по КПСС. Не в эмоциях дело. Любая партия, сколоченная по вождистскому, фюрерскому принципу — будь то КПСС, «Яблоко» или «Единая Россия» — обречена на саморазрушение, на бесславную смерть. Вне зависимости от идеологии.

Беда, когда такая партия приходит к власти, господствует монопольно долгое время — она и общество корежит по своему принципу, создавая тоталитарное государство. Это КПСС с ее лидерами — пыталась не выпускать нашу страну последние десятилетия из клетки большевистского догматизма и спровоцировала агрессию центробежных сил.

Дело в другом. Когда низы партии покорно плелись за своими вождями, Горбачева сотоварищи это удовлетворяло. Но как только многомиллионная армия рядовых коммунистов заартачилась, и возникла угроза осуществлению планов «Бнай Брита», тогда и был вынесен партии приговор. Вот так получается, сколько бы ни говорил экс-генсек, что «это не так!». И не осталось организованной силы, способной остановить крушение государства.

А Ельцин? Борис Николаевич сполна удовлетворил чувство мести за унижение от партии на пленумах ЦК и Москвы. Это чувство свербило все годы. Он успел подзабыть, как сам был красной партийной гусеницей, у него отрасли крылья для самостоятельного полета, а чувство обиды не проходило. Теперь он в полном расчете со всей стаей партийных функционеров и Горбачева выдернул из этой стаи. Михаил Сергеевич остался один-одинешенек: без партии, без поддержки народа и по сути без страны. Он стал приживальщиком в России, где уже был свой хозяин — крутой и сумасбродный.

Ельцин сразу же перебрался в Кремль (мечта всей его жизни), и они с Михаилом Сергеевичем появлялись на публике подчеркнуто вместе, как Шерочка с Машерочкой. Вместе решали вопросы, даже те, что являлись прерогативой Президента СССР. Причем мнение Бориса Николаевича было часто решающим.

Позвонил он мне как-то и сказал:

— Я звоню от Михаила Сергеевича. Мы с ним решаем кадровые вопросы. Кого вы хотите поставить вместо себя председателем телекомпании «Останкино»?

В дни путча он издал указ о снятии с этого поста Леонида Кравченко, а временно назначил туда меня. Но острота момента прошла, и совмещение двух должностей — министра и председателя — выглядело противоестественно.

— Рекомендую Егора Яковлева, — сказал я. — Мы с вами уже говорили на эту тему.

— А Михаил Сергеевич настаивает на Эдуарде Сагалаеве, — ответил Ельцин. Достойная кандидатура, профессионал, — согласился я — Хороший был бы тандем: Яковлев и Сагалаев. Но это не нам с вами решать, а президенту СССР.

— Почему не нам? Я поддерживаю ваш выбор, — сказал Ельцин и положил трубку.

Через пару дней вышел указ Президента Советского Союза о назначении Егора Яковлева председателем телекомпании «Останкино». Последнее слово осталось за Ельциным. Горбачев поговорил с Яковлевым о Сагалаеве, и тот сделал его своим первым замом.

Вспомню в этой связи один побочный эпизод. Через несколько месяцев пришел ко мне Яковлев.

— Старичок, — сказал он. Егор всегда так обращался, когда хотел добиться своего. — Я не могу больше работать с Эдиком. Он тянет одеяло на себя и мешает. Разреши мне его уволить.

— Печально все это, — ответил я Егору. — Два хороших человека, а ужиться не можете. Поговори с ним еще раз. И здесь не нужно мое разрешение. Ты Эдика назначал, только ты вправе его уволить. Но лучше все-таки, когда вы вместе.

Яковлев ушел. А потом мне рассказали, как он позвал к себе Сагалаева и с печалью в голосе произнес:

— Старичок! Ты знаешь, как я тебя уважаю и готов работать с тобой. Но Полторанин категорически против тебя и требует увольнения. Сделать я ничего не могу. Придется тебе уйти.

Сагалаев не стал выяснять отношений — ушел. В отместку его люди сказали Хасбулатову, что я запретил журналистам «Останкино» выпускать его в эфир. Чего, естественно, не могло быть даже по техническим причинам. А я гадал, с чего вдруг Руслан Имранович надулся на меня. О, сколько копошилось таких мелких интриг в подвалах политики! И занимались-то ими подчас достойные люди. Они свои поступки интригами, по-моему, не считали. В такой среде выросли.

А Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем ставили между тем последние точки в демонтаже Советской державы — сначала упразднили правительство страны, очистили Верховный Совет СССР от несогласных депутатов, а в него по списку Бурбулиса кооптировали русофобов со стороны. Затем с помощью созданного ими Госсовета подорвали мощным зарядом несущую конструкцию всей социально-экономической системы Советского Союза так называемую «девятку». «Девятка» — это детище главы правительства СССР Алексея Косыгина, созданное им в процессе реформы 1965 года. После известного «обрезания» Хрущевым советской армии в 61-м мы начали отставать от США в обороноспособности по многим параметрам. Американцы собрали все силы в единый кулак, а наши военные разработки были разбросаны по предприятиям множества ведомств. Что снижало результаты.

И Косыгин тоже сгруппировал силы под один знаменатель. Было создано Министерство общего машиностроения — в нем сосредоточились работы по ракетно-космической технике. В увязке с ним действовали министерства оборонной промышленности, авиационной промышленности, радиопромышленности, электронной промышленности, электротехнической промышленности и приборостроения, судостроительной промышленности, химической промышленности и среднего машиностроения. Они и составили «девятку» военно-промышленного комплекса.

Страна достигла паритета с США и кое в чем опередила их. К тому же, с годами, предприятия «оборонки» стали локомотивом экономики Советского Союза — там сосредоточились лучшие научно-технические разработки и кадры. До <90>% всех НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ) производилось в сфере ВПК. Там же выпускалась качественная гражданская продукция: телевизоры, холодильники, пылесосы, электроплиты и проч.

Хорошо это или плохо, когда даже товары ширпотреба выходили из цехов ВПК — дело другое. Но так было: на «девятку» опирались и оборона страны и весь технический прогресс. Одномоментная ликвидация «девятки» означала полное уничтожение высокотехнологичной экономики.

Но именно это и сделал Госсовет 14 ноября 91-го по команде Михаила Сергеевича и Бориса Николаевича он упразднил все перечисленные мной министерства, кроме Минсредмаша. Предприятиям «девятки», ее конструкторским бюро, институтам перекрыли финансирование еще раньше — их попросту бросили на произвол судьбы. А там работала четвертая часть населения страны.

И что в итоге? Ценное оборудование с заводов стали выламывать и сдавать в металлолом, а миллионы классных конструкторов, инженеров, технологов подались в челночники. Несколько тысяч специалистов вынудили уехать за рубеж.

Среди них должен был оказаться и директор Института физико-технических проблем металлургии и машиностроения в Новосибирске Лев Николаевич Максимов. Он выдающийся изобретатель — автор проекта подземных атомных электростанций с использованием тория вместо урана. Нефтегазовые месторождения истощаются, залежи урана остались в Узбекистане и Казахстане, а тория в России очень много. Но главное — ториевые реакторы надежны и безопасны: в случае любого теракта, любой аварии исключают радиоактивное излучение и не образуют плутония в процессе использования. А значит, снимают проблему утилизации отработанного ядерного топлива. Немного урана, причем высокообогащенного оружейного нужно только в качестве запального элемента в ториевых реакторах.

Максимов начал стучаться в двери московских инстанций, когда эпидемия ликвидаций катилась по всей стране. Никому до него не было дела. Зато однажды к нему пришли эмиссары «Бнай Брита» (представились «уполномоченными от особо влиятельных сил») и предложили уехать в одну из стран на выбор — Америку, Израиль или Канаду. Там очень заинтересованы в его изобретении: он может спокойно продолжать работу, а на России пусть ставит крест. Максимов отказался («никакими деньгами меня не купишь») и даже написал заявление в КГБ. Ноль внимания. Но после этого на него дважды нападали и дважды избивали до полусмерти: один раз приговаривая: «Уезжай из России. Не запалишь ты здесь свои реакторы — урана не найдешь», а другой — уже молча ударили кастетом по голове.

— Я сейчас имею основание говорить, — сделал заключение Лев Николаевич, — что многие уехали за рубеж не по доброй воле.

Институт Максимова был ликвидирован, а все материалы по прорывным изобретениям, подготовленные к патентованию за рубежом, — похищены. И фраза палачей: «Урана не найдешь» наполнилась смыслом, когда он узнал о договоренностях Ельцина с Клинтоном. По этой договоренности в феврале 93-го Черномырдин подписал документ о продаже США за копейки всех запасов российского высокообогащенного оружейного урана, извлеченного из ядерных боеголовок. Такого урана страна со времен Сталина накопила 500 тонн (а США, начиная с 1945 года, произвели 550 тонн). Ничего у нас теперь не осталось: нечем ракеты оснастить, нечем Максимову запалить ториевые реакторы.

Не нужны будут новым хозяевам недвижимости под названием Природные Богатства России ни ядерное оружие у нас, ни высокие технологии, ни изобретатели экстра-класса. Им нужен сырьевой придаток по типу нищих полуграмотных африканских стран. И Ельцин с Горбачевым спешили довести нашу страну до этой кондиции. В начале своих заметок я часто противопоставлял двух этих политиков. Потом все больше начал смещать их в один ряд. Это не прихоть автора. Это отражение реального психологического сдвига, когда оба лидера дрейфовали навстречу друг другу и сблизились окончательно.

Конечно, они очень разные люди. Михаил Сергеевич широко образованный человек, не чужой в интеллигентской среде, способный доказать свою правоту в острых дискуссиях. Этим он импонировал многим, это же помогло ему подняться наверх. От него ждали ювелирной работы в политике.

Бориса Николаевича к энциклопедистам не относили, а комиссарской манерой руководства он прославился еще в Свердловске. За это его вытащили в Москву, чтобы прищучить столичную мафию. Рабочий люд уважает крепкую руку, и Ельцин стал для народа на какое-то время своим.

Он не обременял себя мыслями, как переустроить мир. Он просто очень хотел Большой Власти, причем не ее ответственности, а вызывающих зависть обывателя атрибутов — огороженных охраной водоемов для спецрыбалки, охотничьих угодий, резиденций. Но Ельцин пока умело прятал это желание за словами о благополучии страны и призывами к борьбе с привилегиями других. И все активнее поддакивал Горбачеву в его спорах с «консерваторами».

Начинал генсек реформы, как я уже говорил, с хитрого накопления сил, а продолжал не совсем понимая, куда его тащит чужая воля. Ему желалось и социализма с человеческим лицом и западного капитализма. Иногда был он не прочь натянуть на Советский Союз европейский костюм, а иногда — милицейский мундир. В одно ухо ему дули гегемонисты, в другое — их супротивники, и Михаил Сергеевич качался как пьяный, из стороны в сторону. Он не был генератором идей — с комсомольских времен привык исполнять чью-то волю. А тут иногда самому приходилось решать, куда кантовать глыбы проблем. Куда именно — это всегда зависит от тех, кто командует ситуацией. И Ельцин не был генератором идей. Это их сближало. Несмотря на то, что кредо Горбачева: «за власть не цепляйся!», а кредо Ельцина было: «Лишь бы власть в руках, да семья в собольках!» Сблизило их и другое. Они продвигались в политике, надувая свои паруса случайными порывами попутных ситуаций. И не имели перед собой Большой Благородной Цели, ради которой приходят к власти. Эта Цель открывается человеку, когда он любит свой народ, сострадает ему.

А они народ не любили.

Михаил Сергеевич нагородил своей политикой такой непроходимый лес проблем, что в конце концов сам заблудился в этой политике. Ему хотелось достойно, без серьезных потерь выкарабкаться из дебрей. Черт с ней с властью — она уже уплывала из-под ног. Черт с ней, со страной. Она уже представляла из себя выжженное пространство. Так сказать, прошла предликвидационную подготовку. Надо только держаться везунчика Ельцина, не отталкивая от себя, а по-умному использовать его страстное желание окопаться единолично в Кремле. Пусть распускает там по-павлиньему хвост, управляя всего-то Российским протекторатом.

С разных сторон, но одновременно они подошли к Беловежскому перекрестку.

У меня на лестничной площадке была пожилая соседка, которая, заметив непорядок в подъезде, всплескивала руками: «Ох, тошно мне!» Так вот и мне тошно, когда я слышу притворные всхлипы одного: «Тайком от меня спрятались в Пуще и ломали Союз, как дрова» и гусарскую похвальбу другого: «Мы рисковали — нас могли арестовать. Но мы делали верное дело».

Ну какой там риск? Все было безопасно, как на любой царской охоте. В Беловежской пуще много утепленных вышек (сам видел!) с раздвижными окошками для стрельбы по кабанам и оленям. И ельцинскую поездку туда в тайне никто не держал. Бориса Николаевича проводил в дальний путь из своего кабинета лично Михаил Сергеевич.

На сей счет много свидетельств. Приведу только одно из них — свидетельство человека, незамеченного в антипатиях к Ельцину с Горбачевым. Это Иван Степанович Силаев. Его признания корреспонденту газеты «Коммерсантъ» дорогого стоят.

Ельцин должен был принять Силаева в Кремле 6 декабря 91-го (а 7-го состоялась встреча в Беловежской пуще). Но позвонил Коржаков и предупредил, что Борис Николаевич просил подождать — он пошел к Михаилу Сергеевичу.

— Я жду час-два. Звоню снова. Оказалось, еще не пришел, — поведал Силаев. — Принял он меня только в 18 часов и сказал примерно такие слова: «Долго сидели с Горбачевым, советовались. Сейчас я еду в Белоруссию. Это обычный политический визит. Хотим пригласить туда Кравчука, чтобы уговорить его отказаться от идеи выхода из состава СССР».

Насчет «уговорить» это, конечно, привычный ельцинский туман, обычная «деза». Уговаривать Кравчука в Белоруссии? Для этого были Киев, Москва. Байка для легковерных! И второй очень важный момент — зачем для обычного мужского разговора «у костра» Ельцин взял с собой в Беловежскую пущу спецкоманду: Геннадия Бурбулиса, Егора Гайдара, юриста по особо важным поручениям Сергея Шахрая и министра иностранных дел России Андрея Козырева. Понятно, что не для освежевывания трофеев. Команда ехала проводить операцию, обговоренную в Кремле.

Еще одно свидетельство — того самого Леонида Кравчука. Корреспонденту издания «Время новостей» он рассказал, как они (Ельцин, Шушкевич, Кравчук) подписывали документ о прекращении существования Советского Союза и как Борис Николаевич через своего министра — переводчика Козырева бросился докладывать об этом событии Президенту США Бушу-старшему. А потом…

— Шушкевич дозвонился Горбачеву, — рассказал далее Кравчук. — Тот обиделся, что мы проинформировали Буша первым.

Видите, как все было обыденно и спокойно. Михаил Сергеевич не затопал ногами, не поднял «в ружье» войсковые подразделения, не зарычал от ярости. А только тихо «обиделся» и почему?

Он, видимо, сидел у себя в кабинете, как на иголках. Ждал сообщений от везунчика Ельцина, чтобы первым отрапортовать Бушу-старшему о глобальном свершении. Как я предполагаю, Михаил Сергеевич, даже текст набросал примерно такой:

«Сэр! Имею честь донести и Вам, и всему влиятельному руководству „Бнай Брита“, что первая фаза спецоперации под кодовым названием „Триндец Советскому Союзу!“ успешно завершена.

В довесок к Нобелевской премии прошу занести мощность тротилового эквивалента моей власти в Книгу рекордов Гиннеса.

Передаю дежурство, как и договаривались, нашему парню Борису Ельцину.

Вторую фазу спецоперации под кодовым названием „Триндец России!“ будет выполнять он и те, кого Борис назначит после себя. Если, конечно, народ к тому времени не пробудится и не даст всей нашей шобле крепкого пендаля».

Какой политический капитал дополнительно можно было срубить за океаном этим рапортом! Но Ельцин подсуетился и высунулся с донесением первым. Будто он один заваривал кашу.

Михаил Сергеевич не раз говорил: «Всей правды я вам не скажу никогда!» Ну, еще бы! Зачем идти на самоубийство, когда жизнь так прекрасна. Это страну можно раздеть донага. А себя нужно беречь — самому надо всегда оставаться в смокинге. Для встреч в верхах. Для презентаций. Для получения зарубежных премий.

Да и что он дразнит правдой-утайкой, будто шмотками под прилавком. Она наверху и очевидна. Правда в том, что очень медленно и трудно формируются государства. Через войны, через порванные жилы целых поколений. Но при безответственности выскочек от власти и деградации нации даже мощные сверхдержавы мгновенно сметаются с исторической сцены.

И в завершение разговора о последних днях нашей страны — показательная история с банкиром Георгием Гавриловичем Матюхиным.

Этот сибиряк, родом с Алтая, служил раньше в политической разведке и был резидентом в Уругвае. Но там мидовская шпана его засветила — он превратился в отработанный материал. Вернулся на родину, стал доктором экономических наук и ведущим сотрудником Института США и Канады Академии наук СССР.

Людей на финансовые потоки бнайбритские эмиссары отбирали для России поштучно, своих. А тут недоглядели, и Матюхин стал с подачи Хасбулатова председателем Центрального Банка РСФСР. Председателем правления Госбанка СССР был в то время видный член ЦК КПСС Виктор Геращенко (как показывают архивные документы, перекачку средств за рубеж ЦК осуществлял с помощью Госбанка). Сразу после Беловежского соглашения Матюхин стал принимать дела у него и других банкиров.

— Когда мы начали в декабре 91-го работать с Внешэкономбанком, — рассказал Георгий Гаврилович, — то обнаружили пропажу 12 миллиардов долларов валютного резерва и 300 тонн золота.

О поисках украденного Матюхин упоминал в корпоративном сборнике воспоминаний банкиров — ездил в Базель, подключал к работе зарубежных коллег. Постепенно перед ним открылась такая картина: в октябре — декабре 91-го на круизных теплоходах сначала по Волге, затем по Черному морю деньги и золото покинули пределы страны. И это в то время, когда сама страна сидела на бобах.

Информация о рытье Матюхина в «грязном белье» дошла до Ельцина и кое-кого из экономического блока правительства. И это, как считает Георгий Гаврилович, стало одной из причин его быстрого освобождения от работы.

Уколотый Геращенко отреагировал на утверждение Матюхина негативно: по его мнению, они требовали разъяснений. Но Георгий Гаврилович публичных разъяснений давать не стал. А при их приватной беседе я не присутствовал. Зато был свидетелем спешного снятия с работы Матюхина. В июне 92-го Ельцин собрал в Ново-Огарево Руслана Хасбулатова с заместителями и нас — вице-премьеров правительства России. Речь шла о Центральном банке. По закону его председателей мог снимать и назначать Президиум Верховного совета, и потому почти весь состав его сидел за длинным столом резиденции. Егор Гайдар сказал, что нужно убрать Матюхина, а на его место он предложил «профессионала» Виктора Геращенко.

Борис Николаевич посмотрел вопросительно на Хасбулатова («Вы не против?»), тот не стал отстаивать Георгия Гавриловича. Другие члены Президиума тоже не возразили.

— Тогда решено, — твердо сказал Ельцин. — Матюхина снимаем, Геращенко назначаем.

И поручил мне тут же связаться с ИТАР — ТАССом, чтобы агентство распространило эту информацию в сверхсрочном порядке. Зачем такая спешка? «Надо», — ответил Ельцин. Сказал так, будто кто-то стоял за Ново-Огаревским забором и с нетерпением ждал информации.

«Профессионал» Геращенко благополучно довел Россию до «черного вторника» 11 декабря 94-го — обвального падения курса рубля на биржевых торгах. И ушел. Многие тогда поживились на этом.

Матюхин предположил, что украденными в 91-м средствами новая финансовая мафия откупалась от старой. Вполне возможно.

Только мне ближе иное мнение. Это был — первый? очередной? но далеко не последний — транш из России в жадные закрома «Бнай Брита».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.