Каторга и ссылка в рассказах и письмах

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Каторга и ссылка в рассказах и письмах

В Сибирь

Рассказывает Тата Либединская

Как сейчас помню то жуткое утро 14 августа 1979 года. Всю ночь мы с Лолой и Ниночкой обсуждали, говорить ли маме, что Игоря посадили [52]! Тогда, оглушенные этой новостью, мы понимали, как изменит всю нашу жизнь это событие. Особенно было жаль маму — жаль, что она по нашей вине лишится привычного образа жизни, выступлений и поездок по стране и за границу! Времена стояли на дворе такие, что опасения наши были вполне реальны. Посовещавшись, мы решили, что я должна поехать в город и рассказать о случившемся маме. Как всегда, в расписании электричек был огромный перерыв. Я пошла голосовать, остановился сын писателя Авдеенко, я его помнила по Коктебелю, не уверена, что и он меня, но был очень приветлив. А я сидела и с ужасом думала: знал бы этот благополучный писательский сын, кого он везет! Он высадил меня у Никитских ворот, и я на автобусе добралась до Лаврушинского переулка. Совершенно не помню, что и как я говорила маме, помню только, что уже спустя час я сидела перед маминым другом детства, сыном давнего бабушкиного поклонника Вадимом Аркадьевичем Пертциком.

Тата Либединская-Губерман. Израиль, 1989

Вадим Аркадьевич Пертцик — потомственный юрист. Его отец Аркадий Григорьевич последние годы работал зам. начальника юридического отдела в каком-то союзном министерстве. С бабушкой Татьяной Владимировной они дружили еще со времен жизни на Кавказе, в молодости он ухаживал за бабушкой, да и потом оставался ее поклонником, что иногда было предметом домашних шуток. Дома у нас он бывал часто, вел все наши семейные официальные дела до самой своей смерти.

Его сын Вадим Аркадьевич родился в 1923 году и с тех самых пор дружил с нашей мамой. Окончив школу, он в 1941 году добровольно ушел на фронт, был ранен, потом снова вернулся на войну, участвовал в освобождении Киева. После войны поступил на юридический факультет Московского университета, который закончил с красным дипломом и поступил в аспирантуру. Дома бытовала такая история: получив кандидатскую степень, он устроил столь бурную вечеринку, что ему пришлось искать работу на периферии. Он выиграл конкурс на должность профессора во вновь создаваемом Иркутском университете, потом стал деканом юридического факультета. Часто приезжал в Москву с лекциями, а с начала семидесятых жил в Москве постоянно. Участвовал в создании и Брежневской, и следующей конституции. Познакомил маму с Анатолем Лукьяновым, чтобы он оказал помощь в отстаивании дач Чуковского и Пастернака в Переделкине.

Проводы семьи Губерманов в Израиль. Слева направо: Эмиль Губерман, Лола Либединская, Тата и Игорь Губерманы, Л.Б., Шура Говоров, Варвара Виноградова, Таня Губерман, Георгий Лескисс. Шереметьево, март 1988

«Ну что, доездилась, путешественница?» — грозно спросил меня Вадим Аркадьевич, имея, очевидно, в виду, что мы к тому времени подали заявление об отъезде в Израиль. И надо сказать, что этот большой, толстый и почти родной человек подействовал на меня, как то горькое лекарство в детстве. Я вдруг ясно поняла, что люди, даже самые близкие, но принадлежащие к этой жуткой системе, мне теперь уже ничем помочь не могут. Надо было брать себя в руки и начинать действовать самой, чтобы вытащить Игоря из того позора, в который хотели его ввергнуть гэбэшники! Впрочем, подробности я узнала позже; пока было лишь ощущение разверзшейся пропасти. А мама, сама того не подозревая, взяла на себя роль своей мамы, нашей бабушки, помогая мне и моим детям вылезти из этой пропасти, в которую загнала нас та жуткая власть. Мы с детьми переехали жить в Лаврушинский. В нашу квартиру на Речном вокзале я заезжала только для того, чтобы взять почту. От соседей я узнала, что следователи по делу Игоря разыскивали не только меня, но и нашу тринадцатилетнюю дочку. Не знаю, смогла бы я вынести все это, оставшись в нашей квартире на окраине Москвы. Очень хорошо помню одно утро, уже в Лаврушке: звонит следователь и медовым голосом просит меня приехать в Дмитров, там в КПЗ сейчас находится Игорь, и я могу передать ему продукты, но сначала он должен побеседовать со мной. Нет-нет, это не будет допрос, просто беседа. Я прекрасно понимаю, что это будет за беседа, но соглашаюсь — не могла же я Игоря лишить внеочередной передачи. За завтраком я осторожно говорю маме, что так-то и так-то, что друзья с машинами все на работе, поеду я электричкой. Уже через час был вызван с работы наш брат Саша, а Лола с Машей принесли все необходимое для передачи. Мы с Сашкой долго уговаривали маму не ехать, но она наотрез отказалась остаться дома. Очень хорошо помню этот морозный солнечный день. Я прекрасно понимаю, что Игоря не увижу, но близость любимых и любящих людей придавала мне сил и оптимизма! Сашку — как советского служащего — мы внутрь не взяли, мама сказала: «Жди здесь, а то тебя выгонят с работы». Мама пошла со мной в кабинет следователя, она ничего не говорила, но ее молчаливая поддержка придавала мне силы и уверенности: я наотрез отказалась вступать с ним в беседу, пока Игорю не отнесут передачу и я получу от него подтверждение, только после этого я согласилась ответить на провокационные вопросы. Мама мне потом сказала: «Я на тебя смотрела, когда ты с ним базарила, и поняла, что в тот момент в тебе проснулась дочь комиссара!» Спасибо маме, ведь без нее они не стали бы со мной церемониться! В их подлом деле свидетели были не нужны, да еще такие, как мама! Вообще, я думаю, что, когда гэбэшники разрабатывали дело Игоря, стукачи, которые для них составляли «психологические портреты», неправильно оценили не только личность Игоря, но и все наше окружение. В частности, личность мамы! Ведь не случайно именно к ней первой обратился некий представитель этой жуткой конторы: он поливал Игоря грязью, обзывал его чуть ли не вором и жестко предупредил ее, чтоб мы не вздумали поднимать шум на Западе! «Смотрите — вот Щаранский, какой шум подняли, а разве ему это помогло?» Мама мне все подробно рассказала, я спросила, что она ему ответила. «Я ему сказала, что здесь какая-то ошибка, что моя дочь не могла выйти замуж за такого негодяя!» Конечно, они делали ставку на маму: советская писательница, всюду на виду, конечно, по их жалкой психологии, должна была уж если не сдать меня со всеми потрохами, то наверняка помочь им в их черном деле. Не на ту напали.

Марина Бергельсон и Тата Либединская. 1955

Здесь будет уместно вспомнить про мою школьную подругу Марину Бергельсон. Мы с ней поступили в школу в 1950 году. Мама мне рассказала, что они вместе с Маришкиной мамой были в Коктебеле, когда им было по шестнадцать лет. Маришка была очень мечтательная и милая девочка. Мы с ней быстро подружились. Сближал нас и страх перед нашей первой учительницей. Как-то Мариша позвала меня к себе в гости, и первое, что бросилось в глаза, — это дверь, на которой красовалась большая печать. «Это кабинет моего деда». Она так и сказала — деда. Я знала, что у нее был дедушка, папа ее мамы. Маришка очень любила родителей мамы, но про дедушку, отца папы, я никогда не слышала. О нем я узнала от нашей общей подруги, она мне шепотом сказала: «А ты знаешь, Маришкин дед — враг народа!» Трудно мне сейчас вспомнить, как все это было, но что ничего плохого по отношению к Маришке я не испытала, это я помню точно. Думаю, что я вообще ничего не поняла. Мы продолжали дружить с Мариной. Но однажды вдруг вся семья Бергельсонов исчезла. Из их квартиры была сделана коммуналка. Я даже помню белобрысого мальчишку, который поселился в квартире Бергельсонов! Позже я узнала, что всю семью выслали в Казахстан, а Маришку удалось отстоять, ее сняли прямо с этапа. Старики Островеры, родители ее матери, достали убедительную медицинскую справку, что Маришка является бациллоносителем дифтерита, и таким образом получили свою обожаемую внучку. Дедушка Островер был, кстати, тоже писатель, но свои исторические романы он писал на русском языке. Помню их просторные комнаты где-то на Петровке. Мы обе были рады этой встрече, и я часто стала бывать у Маришки. Мама редко интересовалась нашими подругами, но Мариша была явным исключением: мама постоянно спрашивала, давно ли я звонила ей, и не пора ли мне ее навестить. Я любила туда ездить, мы много гуляли и разговаривали. Это был 1953 год, нам было по десять лет, а она мне рассказывала, как по дороге в Казахстан папа на ночлеге клал ее себе на грудь, чтобы ее не загрызли крысы, а на полу хлюпала вода.

Игорь и Татьяна Губерман. Сибирь, село Бородино, 1980-е

Мама устраивала детям грандиозные елки, каждой из нас разрешалось звать по пять подруг, к подаркам писались стихи, папа исполнял роль Деда Мороза. Мама звонила Островерам, и Маришка вместе с нами веселилась на этих елках, конечно, это в первую очередь была мамина заслуга. Как-то мне уже взрослая Марина Островер сказала, что эти елки сыграли большую роль в ее выживании в тот трудный период ее жизни! Все это я рассказываю, чтобы лишний раз показать, что мама даже в страшные годы никогда себе не изменяла. Не предавала она подруг, не могла она предать детей и внуков. Так что чекисты сильно прогадали, думая, что мама будет им помогать. Однако они еще не раз пытались сделать маму стукачкой на собственных детей. Так, уже после того, как мы вернулись из Сибири (мама туда к нам ездила, писала письма, дочь наша все это время жила с ней), однажды утром в Лаврушинском раздался звонок. Какой-то официальный голос попросил маму к телефону. Я увидела, как изменилось мамино лицо, и она твердым неприветливым голосом (что было необычно для нее) сказала, что вечером у нее выступление, и она непременно на него пойдет, и дома ее не будет. И немедля все нам рассказала. Этот гад, уверенный в своем всевластии, предложил маме быть вечером дома, чтобы рассказать им, о чем Игорь беседовал с иностранцем, который вечером придет в Лаврушку. Гэбэшники и до сих пор были уверены, что мама не посмеет отказаться им помочь. Мама ушла на выступление, а визит иностранца мы отменили (Игорь тогда пытался передать друзьям в Израиль свою лагерную книжку).

Недавно моя сестра Лола и ее муж Саша преподнесли нам бесценный дар — письма наших родных и близких в Сибирь, когда-то при отъезде мы их взять не могли. Среди них — письма мамы, Лолы, нашей дочери и многих друзей. Только сейчас я понимаю, что нам с Игорем удалось достойно пережить то очень трудное время во многом благодаря этим письмам. Мы как бы вместе проживали эти годы, и никакая советская власть не могла нам их испортить.

Мама же за это время подружилась с нашими друзьями, продолжала принимать своих, ездила, много выступала, праздновала юбилеи, и ничто на свете не смогло бы у нее отнять редкостное умение жить и радоваться жизни.

С Татой, Игорем Губерманом и их детьми Эмилем и Татьяной. Сибирь, село Бородино, 1981

Летом 1981 года мы в первый раз мы стали собираться в Сибирь, где Игорь отбывал ссылку. Тата с Милей постоянно жили с Игорем. Первыми в путешествие отправились мама и Таня. Танечка осталась на лето с родителями, а мама вернулась в Москву, тогда и мы всей семьей стали собираться. Нас задерживали только школьные занятия старших детей и практика, которую сын должен был проходить после девятого класса, а мы хотели поспеть туда ко дню рождения Игоря. В то время как я ломала голову, как бы мне половчее его освободить, мне позвонил завуч и в некотором недоумении сообщил, что Юра сказал ему, что он не может ходить на практику, так как должен поехать к дяде в ссылку в Сибирь. Узнав, что это правда, он, вздохнув, сказал: «Ну пусть едет». В предвкушении скорой встречи мы радостно делились со всеми нашими планами. По этому поводу Людмила Наумовна Давидович сказала: «Некоторые семьи собираются на курорт, как на каторгу, а вы — на каторгу, как на курорт». Эти ее слова могут служить эпиграфом к письму, которое мама написала по возвращении в Москву.

[осень 1981]

Мои дорогие Таточка, Игорь, Таня и Миля!

Каждый день собираюсь написать вам, чтобы еще раз выразить свою благодарность и восторг по поводу своего пребывания у вас, но Москва уже навалилась со всеми своими бесконечными заботами, минуты свободной нет, и жизнь моя в прекрасном Бородине уже представляется мне далеким сном, тем более что мне и вправду снится и ваш огород, и озеро, и горы, которые почему-то называются сопки, и Ясик и Стасик (щенки. — Н.Г.), и, конечно, вы все, мои дорогие и любимые.

Лола подробно вам расскажет о нашем житье-бытье, обо всех делах, благо у нее будет для этого достаточно времени. Я целые дни проторчала на съезде, там было прохладно, и, наверное, это было одно из немногих мест в Москве, где можно было укрыться от удушающей жары, кроме того, в буфете продавали потрясающий жульен из грибов, поглощаемый мною в неописуемых количествах. Все остальное было предельно неинтересно, а вот за рамками съезда было много приятных встреч, разговоров и прочего времяпрепровождения. Гвоздем съезда, по-моему, было подаренное вами платье. Так что можно объявить конкурс на лучшую модель — «Париж — Бородино». Очень завидую Лоле и Саше, что они окунутся в вашу жизнь, — так бы хотелось снова посидеть со всеми вами в вашей голубой гороховой кухне.

Все, все знакомые и друзья целуют вас, кланяются, а Игоря поздравляют с днем рождения и желают скорейшего и постоянного возвращения в столицу нашей родины. Крепко, крепко целую вас, мои родные, очень люблю, мама, теща, бабушка.

P.S. Сегодня уезжаю в Горький, жду вашего звонка в следующую среду на даче.

7 мая 1981

Дорогие мои Таточка и Игорь!

Так давно не было от вас писем, да и по телефону давно не разговаривали, — не понимаю, почему вы нам не дозвонились, мы все время сидели дома, да и телефон работает хорошо, мы купили два новых аппарата, темно-красные, очень красивые и слышно по ним очень хорошо. В среду, 13-го, опять будем ждать звонка. Днем я буду все время дома, а вечером уйду к Маргарите — отмечать двадцать пять лет со дня смерти Фадеева. Просто не верится, что уже четверть века прошло с того дня, кажется, что это было вчера, — так запомнился этот день до мельчайших подробностей.

У нас все благополучно, мы здоровы, только руки у меня опять покрылись паршой и даже прополис не помогает. Но это не самая страшная хвороба. Мы прекрасно съездили в Мелихово, Ясную Поляну и Спасское-Лутовиново. Погода была хоть и холодная, но ясная. Жили мы в Туле, в гостинице: мы с Маргаритой в одном номере, а Таня — с Настей [53]. Они все время о чем-то болтали и хихикали. 1 мая провели весь день в Ясной Поляне, музей был закрыт, но нас пропустили на территорию заповедника, мы были одни, ходили на могилу, к скамейке Толстого, и это было прекрасно. А когда 3-го мы приехали снова, чтобы показать девочкам дом, то уже ходили толпы экскурсантов, и все выглядело совершенно иначе. Но нас провели отдельно. А вообще они принимают двадцать шесть экскурсий в день по сорок человек. Как это выдерживает Яснополянский дом, видно, хорошо строил старик Волконский! А в Спасском потрясающе восстановили дом, привезли из Орла подлинную тургеневскую мебель — просто чудо!

<…>

Пасху мы отпраздновали очень весело, было столько еды, что я все время вспоминала бабушкин рассказ, как еще в Баку один гость у них на Пасху так объелся, что тут же и умер. Но у нас, слава богу, все остались живы и довольны. На следующий день(26-го) пришли Графовы и Городницкие, и пир продолжился, просидели с восьми до часу ночи.

Маргарита сейчас уехала в Армению на съезд писателей, должна 9-го вернуться.

С Ниночкой разговаривали 5-го, наговорили 18 минут. У них все хорошо, осенью они должны получить квартиру — три ком-наты, 78 метров, в нескольких остановках от их нынешнего дома.

Голоса у них бодрые, прислали очень смешные фотографии, я потом их вам перешлю…

Что-то вы нас не балуете письмами, пишите хоть изредка. Как ваши сельскохозяйственные успехи? Я все вспоминаю стихотворение М. Светлова «Еврей-земледелец».

Крепко вас целую. Надеюсь летом к вам выбраться.

Мама, теща, бабушка.

Лидия Либединская. Нач. 1970-х

Шестидесятилетний юбилей Лидии Либединской в письмах и тостах Письмо Тани Губерман [54] родителям в Сибирь

26–27 сентября 1981

В пять часов мы поехали в ЦДЛ. Там, в Дубовом зале, уже был накрыт роскошный стол в виде буквы Ш. На столе стояли разноцветные свечи: желтые, красные, зеленые и оранжевые. Рядом с каждым прибором стояла маленькая рюмка с переводной картинкой, а в ней — букетик астр. Все было сделано в бабушкином вкусе. Накануне бабушка купила маленькие брелочкив виде солнышка и снеговиков, которые положили каждому под салфетку. Бабушка, когда началось торжество, сказала: «Дорогие, раньше полагалось класть к каждому прибору что-нибудь с золотыми фермуарами, но сейчас золото подорожало. Я не в состоянии положить золото, поэтому положила маленький брелочек — кто наденет его на ключ, у того этот ключ будет счастливым!»

В ЦДЛ сказали, что у них никогда не было такого красивого стола и очень давно не было такого, чтобы пришли все приглашенные гости. Потом начались тосты, читали стихи, словом, был настоящий спектакль. Паперный подарил индийскую конфетницу и сопроводил подарок следующими стихами:

Тебе мы дарим что-то.

Индийская работа,

ручная,

цветная

и стильная притом.

Заморская конфетница —

она не часто встретится,

она ведь золотистая,

она украсит дом.

Играя звонкой лирою,

слегка пофантазирую:

допустим, ты, усталая,

воротишься домой  —

блеснет тебе конфетница,

ах, это ж Зяма с Фирою,

ах, это ж Боря с Фирою,

всегда они со мной.

Хочу тебя, о Лидия,

в наилучшем видеть виде я —

младою

душою,

и телом, и т.п.

Навек тебе завещано

цвести прекрасной женщиной,

быть членом-многочленом

родимого СП.

Прими ж сие изделие

в знак дружбы и веселия,

тебе пускаю трели я,

как славный соловей.

Подписываюсь: верный,

прямой, нелицемерный

и глубокопаперный,

эх-да, Залман-Зиновий!

Журавлев читал «Я вас люблю, хоть я бешусь…». Горин подарил радиоприемник «Россия» и прочел рассказ, который я вам переписала, Алла Александровна пела «Снегопад».

Бабушка выглядела как настоящая графиня, сшила себе специально для этого дня шелковое лиловое платье. Тетя Маша испекла два пирога и написала на одном — 6, а на другом — 0. В пироги вставили шестьдесят свечей, и в конце вечера мы принесли бабушке эти пироги, и она задула свечи. Потом Юра произнес речь от лица всех внуков.

Писательский дом в Лаврушинском переулке. 1980-е

Паперный поднял тост за Мильку, он сказал: «Сегодня родился внук Лидии Борисовны, Эмиль, который сейчас выпивает в Восточной Сибири». Лева Шилов все это фотографировал.

Было несколько бабушкиных одноклассников. Потом они звонили, выражали свои восторги и говорили, что ничего подобного они в жизни еще не видели.

Когда все закончилось, человек двадцать поехали к нам, в Лаврушинский. Подарки Горин вез отдельно в своей машине. Только французских духов было шесть флаконов и очень много различных ваз.

Дома мы сидели до четырех утра. Утром я поехала в ЦДЛ помочь Рите Саксаганской перевезти подсвечники в ЦДРИ. Когда я вернулась, мы с бабушкой перебрали цветы, там оказалось триста шестьдесят роз, не считая множество других роз и цветов, которые приносили накануне! Позже пришли Смоленский, Давыдов, Журавлевы, Маргарита и тетя Тоня, которая тоже принесла красные розы.

Из письма Лолы Либединской — Губерманам

31 октября 1981

…Я все-таки постараюсь, по мере своих слабых сил, передать вам то, что мама говорила на своем юбилее. Когда она начала говорить, я вспомнила всю необыкновенную точность Вашего, Игорь, сравнения тещи со стихией. Возбужденная вниманием, поклонением и дарами, эта стихийная сила, составляющая ее сущность, выплеснулась наружу сокрушительным потоком эмоций, оформившихся в благодарственный гимн жизни, со всеми ее светлыми и темными сторонами, которые существуют для того, чтобы острее ощутить счастье.

А говорила она о том, что, если бы ей пришлось жить сначала, она не хотела бы, чтобы изменилось что-нибудь в ее жизни, от нее не зависящее: хотела бы родиться у тех же родителей, с их дворянскими предрассудками, иметь тех же друзей, иметь те же самые (пусть недолгие) годы необыкновенного семейного счастья, а последние трудные годы еще раз доказали, что у неевеликолепные дети и прекрасные зятья, замечательные внуки (и пусть их будет все больше и больше). Я очень рада, сказала мама, что родилась в XX веке (каким бы трудным он ни был) после Пушкина, Герцена, Толстого, а то что за радость, если бы был один Ломоносов! Судьба подарила мне неповторимые путешествия и верных друзей. И необязательно жить долго, надо жить интересно, и тогда будет ощущение, что ты живешь долго и будешь жить вечно. Приблизительно, она говорила минут пять-семь. Хотя говорила в основном о собственной жизни, на лицах гостей, этих разных, в большинстве своем непростых людей, было выражение полного счастья, потому что оказывается, что всякому есть чему радоваться, достаточно быть благодарным за эти радости.

Еще очень мне запали в душу слова Маргариты о том, что есть такое отживающее понятие «дом», который живет своей индивидуальной жизнью, в котором все время что-то происходит. Очень тепло она говорила о папе, о бабушке, о том, что это мамина заслуга, что в Москве до сих пор существует «дом Либединских», и она может назвать многих людей, для которых это очень важно…

Лидия Либединская, Лола и ее муж Саша Лесскис, Тата и ее муж Игорь Губерман. Переделкино, 1979

Письмо Тани Губерман про вечер в ЦДЛ

16 ноября 1981

…Еще я все время морально поддерживала бабушку, которая очень волновалась перед своим вечером, она не знала толком, что будет говорить, боялась, что будет пустой зал, но зал оказался набитый битком, еще столько же человек стояли, жалея, что все это происходит не в Большом зале. Перед вечером мы купили двенадцать бутылок водки, десять бутылок вина, десять килограмм яблок. Вечер прошел великолепно. Бабушка зря волновалась, она выступала, как всегда, замечательно и, как всегда, лучше всех. В начале своего выступления она рассказала сказку, которую написала в три года, а в конце рассказала про внуков. На вечере выступали: Смоленский, Кутепов, Маргарита Иосифовна, Лисянский, Людмила Наумовна читала стихи, которые они написали вместе со Светловым, Паперный читал свое послание к бабушке, напечатанное в «Вопросах литературы», Горин прочел рассказ, который, как он сказал, написан в бабушкином кабинете в Переделкине. Храмов и Дмитриев читали свои стихи, посвященные бабушке, тетя Наташа Журавлева читала отрывок из «Зеленой лампы». Потом на сцене Лисицин зажег зеленую лампу. Было столько выступающих, что Левин не давал долго аплодировать. Многие желающие выступить, были очень огорчены, так как им не дали слова. Эйдельман заказал в оранжерее шестьдесят огромных роз, каждая кораллового цвета, они и сейчас стоят в вазе и не вянут! Когда бабушке преподнесли эти розы, она сказала: «Ой, скорее бы мне сто лет исполнилось!»

После вечера был большой и вкусный банкет, и все, кто не успел высказаться на вечере, смогли произнести тосты. Так что все остались довольны…

Наталья Журавлева на концерте

Два письма Лидии Либединской — Губерманам

12 октября 1981

Мои дорогие, родные Таточка и Игорь! Вот уже завтра десять дней, как я здесь, а только сейчас начинаю приходить в себя от московских волнений, дел и суеты. Приехала сюда совершенно в разобранном состоянии, болело все, что только может у человека болеть, — еще накануне отъезда было три выступления на заводе Илюшина, до двух часов ночи писала очередную статью о Фадееве, а в шесть отправилась на Внуковский аэродром. Провожали меня Танечка (Таня Губерман. — Н.Г.) и Лебедкин (домашнее прозвище Саши Либединского. — Н.Г.), хотя я умоляла их не ехать. К счастью, самолет улетел вовремя, и уже днем я наслаждалась купанием в Черном море, температура воды 23°. Первые дни спала по двадцать часов в сутки, остальное время проводила в воде, чувствуя, как с каждым купанием возвращаются силы. Сегодня начал ходить ко мне массажист, и мир снова становится прекрасен. Здесь очень хорошо, но слишком роскошно и громоздко, и мы с Маргаритой тоскуем по нашему первобытному Гульрипшу. Живем мы в роскошном люксе из трех комнат, так что у нас две маленькие изолированные комнаты и огромная гостиная с множеством мягких кресел и диванов, цветным телевизором и огромным холодильником, который мы заполняем после поездки на базар грушами и виноградом. Погода пока стоит хорошая, хотя жары нет. Сегодня первый раз бурное море, но мы с Левой Левиным купались, а Маргарита не рискует.

В субботу мы съездили в Гульрипш, там отдыхают Эйдельман, Графовы и Саша Иванов с Олей. Но, к сожалению, Саша находился в тяжелом запое, и с ним пообщаться не удалось, а Натан был прелестен, очень расспрашивал про вас, передавал приветы и обещал в Москве подарить для вас свою новую книгу. Графовы тоже вам кланялись. А я все вспоминала, как мы хорошо жили в 1978 году, как Миля кричал под балконом: «Бабушка Лида!», и как мы часами грелись на солнце. Так хочется, чтобы мы все вместе снова оказались там, только теперь и Игоря с собой заберем, чтобы он во время отсутствияжены и детей не завел бы еще какие-нибудь легкомысленные знакомства!

Лидия Либединская. 1966

Очень, очень я без вас всех соскучилась, так хочется всех повидать, спокойно посидеть на какой-нибудь кухне и поговорить «о Шиллере, о славе, о любви».

Я так часто вспоминаю свою поездку к вам, как хорошо, но, увы, слишком быстро прошли десять бородинских дней. Таня мечтает, если вам не удастся приехать на Новый год, то мы с ней полетим к вам и встретим его вместе. Я ее не очень обнадеживаю, но и не разуверяю, ведь это вполне в наших силах и возможностях — аэрофлот к нашим услугам, — но боюсь так далеко загадывать.

Я еще до сих пор переполнена своим юбилеем, который получился фантастически веселым и красивым, все говорили, что стены Дубового зала ЦДЛ не видели ни такого красивого стола, ни столь искренних речей. А моя подруга Женя Черняк потом позвонила мне и сказала: «Знаешь, я ведь ничего не пила, но у меня было ощущение, что я пьяная от счастья, и мне все время хотелось петь, кричать, танцевать от восторга». А Дезик с Зямой (Давид Самойлов и Зиновий Гердт — Н.Г.) даже в конце вечера танцевали Фрейлакс под аккомпанемент Вити Семенова. Все были такие красивые, нарядные, добрые, несли бесконечные подарки, а Лариса Васильева подарила золотую брошку (это-то после подорожания!). А сколько было цветов! Когда я утром стала их извлекать из ванны, то одних роз оказалось 362 штуки! А гвоздик, гладиолусов, астр, георгинов и не счесть! Я, честно говоря, думала: «Столько денег истрачу, а вдруг будет занудно», даже ночью от этой мысли просыпалась в холодном поту, но страхи мои были напрасны. Только очень мне не хватало вас и Ниночки с семейством. Когда вышли внуки с пирогом, в котором было шестьдесят свечей, я себя поймала на том, что ищу Мильку и Лидочку… ну да что об этом говорить… я очень благодарназа моральную поддержку, без которой мне не удалось бы провести все это на столь блестящем уровне. Очень мне досадно, что я не получила вашего поздравительного письма, но все-таки надеюсь, что оно еще придет.

Здесь так тепло и солнечно, что трудно себе представить, что у вас уже зима, снег, холодно. А как у вас в доме, удалось ли наладить печку? Как Милька? Что это он стал получать двойки, ведь начинал-то как заядлый отличник?

Таня учится вполне прилично, она очень повзрослела за лето, стала такая хорошенькая, а недавно ей цыганка нагадала, что она скоро выйдет замуж, чем она была очень довольна, но я за нее не беспокоюсь, она разумно ко всему относится, она прекрасно соединила в себе папину легкость в отношении к жизни с маминой разумностью, и потому с ней очень легко жить, она все понимает с полуслова, и «руководить» ею не представляет никакого труда. Подруги ее очень любят, и даже малоконтактная Варя с ней подружилась.

Лидия Либединская

Что-то за последнее время повымирало много хороших людей — Гушанский, Казин, Нилин. Хоть все они были немолоды, а все равно жаль, особенно Нилина, с ним связано много забавного, еще с тех лет, когда мы жили еще на Беговой, да и писатель он был хороший. А с Казиным мы буквально за несколько дней до его смерти заседали на худ. совете в «Мелодии», и он был такой бодрый в свои восемьдесят четыре, а потом вместе вышли, и он зашел в молочную, нагрузился бутылками с кефиром, творогом и остался ждать 6-го автобуса, а я попрощалась и пошла по своим делам. Ну да что поделаешь, все там будем…

Я здесь волновалась за Ниночку в связи с последними событиями, но вчера говорила с Лолой, она сказала, что они едут на десять дней отдыхать, так как у них очередные каникулы. Выходит, издали — все страшнее. Но все равно очень за них тревожно. Вообще покоя на этой земле нет и, наверное, никогда не будет.

Что-то у нас болеет Наташа Журавлева, плохо у нее с горлом, кашель, хрипит вот уже второй месяц, врачи подозревают астму, а это при ее профессии, как сами понимаете, ни к чему. Она отказалась от всех концертов, сидит на больничном, нервничает, Лебедкин тоже расстроен. А Журавлев 24-го будет отмечать пятьдесят лет концертной деятельности. Все это будет происходить в Пушкинском музее, но меня, к сожалению, еще не будет в Москве. Чудный он старик! Они в августе жили у меня две недели, пока у них морили клопов, так он так всем наслаждался — и книгами, и картинами, и переулками, ходил в Тропининский музей и в Третьяковку, просто было приятно смотреть и слушать, а ведь все это в восемьдесят лет!

Вообще, как вы можете понять, жизнь в Москве протекает нормально, все идет своим чередом, только вас очень не хватает, и все друзья с нетерпением ждут, когда вы в нее включитесь, а о родственниках я и не говорю.

Крепко, крепко целую вас, мои дорогие, очень скучаю. Кланяйтесь Джульгенде, Ясику, коту Васе, тете Фросе и тете Моте, Вале, Леше, Костику, Кисельману, и т. д., и т. п.

Еще раз целую и обнимаю. Ваша мама, теща, бабушка.

8 декабря 1981

Дорогие мои Тата, Игорь и Миля!

Только поговорили вчера с вами, как пришла Таня и принесла письмо от Игоря, и это было очень приятно, как будто продолжилось телефонное общение. Таня поначалу немного огорчилась, поняв, что зимняя поездка в Бородино ей не светит, но быстро утешилась, особенно узнав, что, может быть, Тата с Милей приедут в Москву на зимние каникулы. Вам, конечно, на месте виднее, но мне кажется, что это действительно прекрасно, если бы мама с сыном выбрались в столицу, я уж не говорю о том, как мы все соскучились без вас, но, думаю, это было бы необходимо и Тате для душевного равновесия: перемена обстановки — великая вещь! Я понимаю, что она будет тревожиться за Игоря, но ведьвсе жены в ее положении часто появляются в Москве… Сегодня послали 300 рублей, так что на билеты у вас будут, а приедешь, Таточка, сюда, с деньгами разберемся и снабдим вас на дальнейшую жизнь. М.б., к тому времени выйдет книжка в «Детгизе», и тогда опять какое-то длительное время не будем считать деньги (самое блаженное состояние!). Вот бы и встретили бы вместе вы Новый год (посылку с лампочками и некоторыми вкусными вещами послали, а с подарками под елку пошлем на днях!), а 3–4-го сели бы в самолет и приехали бы на елку и на Старый Новый год, а там и обратно в деревню (простите, город!) Бородино. Конечно, обидно, что нельзя приехать вам втроем — это уже было бы полное счастье! — но, как известно, полное счастье бывает редко. Летом мы обязательно все соберемся в Бородине — я ведь еще не видела летней кухни! А осенью, Бог даст, все окажемся вместе в Москве, ведь для этого уже будут юридические основания. Вот и кончается 1981 год, и я думаю, что мы на него пожаловаться не можем, много было в нем хорошего, а главное, так как все познается в сравнении, не сравнить его с двумя предыдущими! И все-таки пусть Новый 1982-й будет еще лучше, еще спокойнее — ведь это год Собаки, а собака — друг человека и должна принести все хорошее и дружественное, а главное, ваше возвращение домой.

Людмила Давидович

Мы с Танечкой живем по-прежнему хорошо и мирно. Она стала совсем большая, и интересы у нее уже совсем взрослые, и рассуждения тоже. Она много читает, но в школу ходит с проклятьями, как я ни убеждаю ее, что сейчас это самое легкое, что она может делать, — и техникум, и работа были бы куда труднее.

8-го с утра к нам приехала Людмила Наумовна, была у нас целый день, вечером пришли Сашка с Наташкой. Мы зажгли свечи, накрыли красивый стол, восхваляли ее, она была очень растрогана и говорила, что она очень счастливый человек и живет лучше всех. Но говорит она непрерывно и все одно и то же, остроты тридцатилетней давности, и жаль ее, и устаешь очень. Когда 9-го днем она ушла, Таня меня робко спросила: «Бабушка, а бывают старики, которые молчат?» Я ей сказала, что стариков надо почаще посылать на выступления, и тогда дома они будут молчать. У меня сейчас должно было быть очень много фадеевских выступлений — 24 декабря ему было бы восемьдесят лет, но большинство сорвалось из-за болезни. Зато записала о нем на радио большую передачу (на час!), она должна быть по 1-й программе в час дня 23 декабря (но, может быть, перенесут на 24-е, так что последите и послушайте). А вчера вечером по 2-й программе телевидения повторили светловскую передачу, сегодня мне многие звонили, она уже идет три года и пока не устарела. Писать я ничего не пишу, кроме мелких рецензий, и чистые листы бумаги вызывают у меня ужас, надоела изящная словесность. А толстовская книга в «Детгизе» все еще в производстве, кошмарное это издательство в смысле сроков. Надо бы им дать заявку на новую книгу, но не знаю, о ком писать, вроде бы о всех, о ком хотелось бы написать, написала.

Была у меня Ира (Браиловская [55]. — Н.Г.), я ей дала гречку, сгущенку, лосося, она очень бодрая, только беспокоится, не будет ли летом там слишком жарко. Далю [56] она с собой не взяла, приедет за ней на зимние каникулы. Вот видишь, Таточка, и тебе следовало приехать к нам на елку, а Игорю, я думаю, не мешает отдохнуть от твоих беспрестанных волнений, м.б., это даже заставит быть благоразумнее — приятно же сознавать свою самостоятельность и ответственность. Перечтите в повести «Юность» Л. Толстого три определения любви, и вы поймете, что иногда расстаться на несколько дней бывает очень полезно. Ну, а Игорь, я думаю, даст тебе слово, что будет вести себя как образцовый муж и гражданин, а ведь слово мужчины, да еще такого — скала! А уж мы тебя и Милю будем здесь холить и нежить, развлекать и любить, потому что очень, очень без вас соскучились. Ну представь себе, как будет уютно посидеть ночью на кухне и поволноваться, как Лола доехала на метро до Черемушек!

С Ревзиными (друзья Либединской. — Н.Г.) я недавно говорила по телефону, они были на моем вечере, им очень понравилось, только Наташа сказала, что она все время плакала от умиления.

10-го у Лесскисов было очень приятно. Папа Лесскис [57] выпил и декламировал «Евгения Онегина», все как всегда — течет, но не меняется.

Ну вот, сколько написала всякой ерунды, сейчас идем с Таней за покупками для посылки от Деда Мороза под елку. Крепко, крепко целую вас, мои родные, любимые. Миле — кинотеатру «Ударнику» — особые приветы и поцелуи, я ему напишу.

Мама, теща, бабушка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.