Бабушка Татьяна Владимировна

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бабушка Татьяна Владимировна

Бабушка и ее мама

Все годы Татьяна Владимировна беззаветно служила и помогала дочери. С ними жила ее мать Нина Алексеевна, которая растила Лиду, а затем и ее маленькую дочь Машу.

Лидия Борисовна пишет в «Зеленой лампе»: «Держать домашнюю работницу нам было не по средствам, и бабушка взяла на себя ведение хозяйства. Высокая, статная, в белоснежной блузе с черным галстучком и старомодной, до полу, черной шерстяной юбке, она вечно была погружена в воспоминания о прочитанном, сетовала, что не удалось восстание декабристов, слегка грассируя, рассказывала мне содержание „Былого и дум“ или „Войны и мира“ и едва успевала приготовить обед. К приходу родителей мы с ней общими усилиями мыли посуду и подметали пол. А когда мама сетовала, что в комнате беспорядок, бабушка, величаво вскинув голову, мешая русские слова с французскими, невозмутимо отвечала:

— Я не понимаю тебя, Таня, или ты забыла, какая в нашем доме была чистота — мужчины цилиндры на пол ставили!»

Когда-то она жила на Кавказе, а ее муж служил начальником Земельного управления, сначала в Баку, затем в Тифлисе. Во время свадебного путешествия муж привез ее в Москву, чтобы показать ей Кремль, Московский университет, Третьяковскую галерею. Тогда молодые мечтали, если у них родится дочь, назвать Татьяной, в честь покровительницы Университета. Их желание исполнилось, у них появилась девочка, которая стала матерью Лидии Борисовны.

Нина Алексеевна умерла во время войны, что было огромным ударом для Татьяны Владимировны; она заболела язвой желудка и даже получила инвалидность. И хотя Татьяна Владимировна прожила еще более двадцати лет, ее смерть во многом была связана с уходом матери Нины Алексеевны.

Главный человек нашей жизни

Рассказывает Тата Либединская

Дети в нашей семье росли и воспитывались бабушкой Татьяной Владимировной вместе с меняющимися домработницами (няньками), которыми та руководила.

Была одна женщина — Нина, дальняя родственница бабушки и мамы, кажется, со стороны Ефимовых. Она была некрасивая. Она сидела в лагере, так как не донесла на своего родственника. Подробности ее очевидно неудавшейся жизни теперь уже не у кого узнать. Бабушка ее недолюбливала, но смирялась, так как Нина была преданным человеком. Сколько я себя помню, она жила у нас. Нина была очень грубая, кричала на нас, но при этом делала всю черную работу. Маму она обожала… У мамы все-таки была одна крепостная.

С Ниной в наш лексикон вошли неизвестные до этого выражения: «конь не валялся», «на охоту ехать — собак кормить», «иерихонская труба», «торричелиева пустота»; она читала нам еще дореволюционные стишки про Павлика и Неточку.

Умерла Нина летом 1956 года от рака желудка. Мы все в это время были на даче, так что все заботы по уходу и похоронам опять легли на бабушку. Этот летний день, когда мы узнали о ее смерти, до сих пор ясно помнится. Особенно скучала четырехлетняя сестренка Ниночка, с которой они много жили зимой вдвоем на даче и были очень привязаны друг к другу.

Бабушка ее ревновала к маме. Когда родилась младшая дочка, ее решили назвать Нина. Бабушка заволновалась, чтобы Нина не подумала, что это в честь нее. Твердо сказала: «Будем звать ее Ниночка!» Так до сих пор ее и зовем.

И мама, и бабушка были рукодельницами. Они обе вязали крючком шапочки и носочки, красиво вышивали скатерти и салфетки и украшали их мережкой. В послевоенной Москве трудно было что-то купить, и мама, пока мы были маленькие, шила одежки не только нам, но и нашим куклам. Когда родители были в Москве, они брали нас на прогулки в зоопарк, Парк культуры, кататься на речных трамваях, на первомайские демонстрации.

Но главным человеком в нашей детской жизни была, конечно, бабушка. Всех нас по очереди, принося из роддома, сразу в буквальном смысле «складывали» ей на руки.

Бабушка маму боготворила. А папа бабушку все время благодарил, в каждом письме есть слова «наш ангел — Татьяна Владимировна». Но они оба маму побаивались.

Семья Либединских. Слева направо: Татьяна Ефимова, жена Алексея Ефимова (крайний справа), Нина, Лола, Тата, Татьяна Владимировна, Саша, Лидия Борисовна, Юрий Николаевич. Абрамцево, 1956

Родители редко ссорились между собой, правда, мама иногда возмущалась количеством алиментов. Но все дела с папиными женами взяла на себя бабушка.

Лола Либединская. Рисунок Т. В. Толстой

При этом она не переставала писать. И папа, и мама над ней подсмеивались, что она не переносила никакой редактуры. У нее тогда шло «Детство Лермонтова», и ей что-то в тексте поменял редактор, но она была непримирима. Даже папа ей говорил: «Татьяна Владимировна, как же так, ведь это редактура. Вы знаете, сколько меня редактируют!» Но, конечно, все в доме было посвящено папе, папиной работе. Так мама организовала, и мы так к этому относились, а бабушка это поддерживала.

Бабушка очень любила общение. Крученовские дни рождения тоже ложились на ее плечи. Готовили домработницы, но она должна была все закупить. У нее был рюкзак, она ехала в Елисеевский магазин и на себе приволакивала продукты. И, смеясь, говорила: «Меня за мой итальянский нос обзывают еврейкой». В очереди ругались, что евреи скупают все продукты. Потом появилась машина, стало легче, уже все привозил шофер.

Тата Либединская. Рисунок Т. В. Толстой

Второй кумир бабушки был ее брат дядя Алеша. Нас всех к нему возили или он присылал свою машину. И всегда предупреждали: «Есть только по одной конфете и одному пирожку». У него был академический паек, и поэтому всегда лучше еда, чем у нас. Старшие всегда увлеченно беседовали. Дядя Алеша был очень известный историк, создатель советской американистики. Все от Арбатова до Яковлева — его ученики. Всю жизнь он очень помогал бабушке. Он редко приезжал к нам, но всегда давал бабушке деньги. Денег не хватало никогда.

Со мной у мамы связаны приятные воспоминания. Во время войны писателям давали пайки, и вот, когда меня из роддома взяли в 1943 году, то вдруг дали пирожные. Мое рождение было связано с началом новой жизни с папой.

«Куклы на щетинках». Рисунок Т. В. Толстой

* * *

Тате Либединской, когда она выросла, выпало счастье пообщаться с бабушкой «по-взрослому». У них были очень доверительные отношения. Когда Тата приходила, полная впечатлений, она бросалась к бабушке и «все-все» рассказывала. Бабушка отвечала ей тем же.

Н.Г.: Что же у них случилось с вашим дедушкой Борисом Дмитриевичем Толстым?

Т.Г.: Бабушка говорила, что вышла замуж без любви. Просто ей было 25 лет, и ее мама очень хотела, чтобы был престижный брак. Бабушка рассказывала с горечью, что муж ревновал ее. И даже когда в дом Пастернак приходил, то Борис Дмитриевич уходил и разговаривал с дворником, делая вид, что ему абсолютно неинтересно с Пастернаком. Он как-то ее очень сильно обидел.

Бабушка никогда не жаловалась и все воспринимала как должное. Но могла обидеться на абсолютно непонятные вещи. Мама ей купила очень хороший диван, и какой бабушка устроила скандал. Диван был розовый, с какими-то веночками. «Ты мне гроб привезла, могильные рисунки». Диван увезли на дачу, чтобы ее не раздражать.

Такой же странный скандал был, когда мама решила, что пора повести нас, маленьких, в Коктебель. Бабушка сказала, что она не хочет, как она может поехать к морю в таком виде. Она не так выглядит. Она ненавидела себя в пожилые годы. «Я такая старая, и ты меня хочешь послать на море, чтобы на меня все смотрели!» Это первый раз было. Мама говорит:

— Надо тебе сшить халат!

— Мне не халат нужно сшить, а саван! — кричала бабушка.

Но мама ее все равно отправила. После этого бабушка просто обожала эти поездки, всю зиму ждала, когда мы поедем. Там же были и ее литературные знакомые.

Первые слова в «Зеленой лампе» сначала были такие: «Моя мать носила клетчатую кепку и дружила с футуристами, потом с „ЛЕФами“ и ненавидела советскую власть»; мама показала их бабушке:

— Вот как я начала книжку!

Бабушка возмутилась:

— Ты что, посадить меня хочешь?

Был жуткий скандал. Мама убрала эту фразу. В шестидесятые годы ей казалось, что все — советская власть уже ничего не сделает. Бабушка же была на всю жизнь напугана и знала, чем это может обернуться.

Татьяна Владимировна Толстая. 1954

При входе в комнату у нее стоял такой секретер, школьный. Здесь книжки, здесь рукопись, а здесь пишущая машинка, она сидела и печатала. Последние годы она занималась Лермонтовым, ее очень интересовали его отношения с Варенькой Лопухиной, она была полностью в это погружена. Настолько, что, когда у меня оставалась подружка ночевать (готовились к экзаменам), бабушка утром входила и рассказывала что-нибудь новое про Вареньку.

Бабушка говорила: «Мне не повезло, я хотела заниматься только литературой, жить литературой, а вот, как назло, жизнь так поступила со мной, что я должна заниматься совсем другим — пеленками, детьми».

Но нет, она нас очень любила. Она каждого выделяла. Нам разрешалось приводить в день, к тому, что нас было пятеро, не больше одного ребенка на обед.

Бабушкин дневник

Рассказывают Лола и Тата Либединские

По вечерам бабушка прикладывалась на край кровати к кому-нибудь из нас. Лежать за ее спиной было очень уютно, и мы часто спорили о том, чья очередь на этот раз. Она рассказывала забавные истории из своего детства, про шалости их с дядей Алешей, горячо любимым братом, про дачу в Кабулетти, про свою бабушку Марию Людвиговну, про то, как приехали в Москву и как наша мама была маленькая.

Первое издание книги Т. Толстой «Детство Лермонтова» (1957) с автографами внуков: Маши, Таты, Саши, Лолы и Нины Либединских

Бабушка, будучи разносторонне одаренным и образованным человеком, хорошо рисовала, была очень музыкальной, свободно говорила по-французски. По мере сил она поощряла и наш интерес к любым увлечениям такого рода. Нельзя сказать, что это всегда падало на благодатную почву, но, несомненно, сыграло свою роль.

Когда папа умер, Маша уже была замужем и ждала ребенка. И опять основная нагрузка легла на бабушкины плечи. Как всегда, с достоинством она переносила свалившееся на семью горе и мужественно старалась склеить осколки прежней жизни. На нее сваливались и наши школьные неурядицы, и забота о младших, и вырывавшееся порой наружу мамино отчаяние. Но и тогда она не переставала работать, задумала повесть о последней любви Лермонтова к Вареньке Лопухиной, возвращалась к Рылееву, вела и личную, и деловую переписку, ходила в рукописный отдел Ленинки. Рукописный отдел находился тогда прямо над читальным залом для юношества, и иногда мы ходили туда вместе, а потом вместе возвращались домой через Каменный мост.

Когда мы немного подросли, бабушка стала брать нас с собой в поездки. Так, в 1958 году она взяла нас четверых (Маша уже была взрослой и осталась дома) на Северный Кавказ в поездку по лермонтовским местам. Надо сказать, что Лермонтов был почти членом нашей семьи, про него тоже рассказывалось по вечерам, и, когда в 1959 году вышла замечательная бабушкина книжка «Детство Лермонтова», многое было уже нам хорошо знакомо. А тогда она работала над повестью «Дуэль Лермонтова». В нашем архиве сохранилась небольшая записная книжка, в которой бабушка делала заметки, нужные ей для работы. Помимо этого, она там же вела краткий дневник нашей поездки:

17 июля. Отъезд.

19 июля. В 7:45 в Пятигорске. Орел, цветник, Провал, Академическая галерея. У дяди Алеши (бабушкин брат Алексей Владимирович Ефимов в это время лечился на Кавказе).

Татьяна Толстая. Силуэт. Август 1951

20 июля, воскресенье. Когда подходили к Лермонтовскому гроту, одна гражданка шла с мужем (толстая, в пестром светлом платье), сказала:

— Вы приезжие и тут ничего не знаете?

Я сказала «нет», тогда она оживилась:

— Смотрите. Это грот Лермонтова. Тут он сидел за решеткой. Когда его сослали, то прямо привезли сюда, заперли и поставили стражу. Но он не унывал, и писал свои чудные стихи и прославлялся, и даже встречался со своей возлюбленной. Вот какой это грот! Ну а вот тут, внизу, Пушкинские ванны, в них купался Пушкин, поэтому они так и называются.

21 июля, понедельник. Дом Верещагиных и Домик Лермонтова. <…> Шашлык на Провале, Эолова арфа, Академ. галерея. Цветник.

22 июля, вторник. Осмотр места дуэли (стар. и нов.). Поездка вокруг Машука. Вр. погр. (временное погребение. — Н.Г. ) Л-ва. Капиева, Николаева. Ниночка у Наташи Капиевой. У Алеши. Просил купить ему еду в дорогу.

23 июля, среда. Утром у Сергея Ивановича [41]. Дети в комнате после обеда в закусочной в цветнике. Провожали Алешу, уехал очень больной. На вокзале принимал нитроглицерин. …Когда вагон остановился не у платформы, он уныло стоял у подножки. Поезд стоит 4 минуты, я ему сказала: «Входи», а он очень грустно ответил: «Не могу». Тогда я сказала проводнику: помогите ему! Проводник подал ему руки, снизу его поддержали, и он поднялся в вагон.

24 июля. С поездом 11:33 поехали в Кисловодск. Как пришли на вокзал — опять вспомнила Алешу и расстроилась. …Весь день ходили по Кисловодску. У курзала аллея с магазинами и масса курортников, все что-то покупают. В парке красота, но жара нестерпимая, прохладно у Ольховки, там себе мыли ноги. Пошли в храм Воздуха, но очень далеко, не доползли, остановились в кафе, ели сосиски и мороженое, зашли на озеро. Ужасная духота в автобусе. У озера свежо. Пляж приятный, песок, купались. Оттуда, едва живые от усталости, вернулись к себе на ул. Карла Маркса, 9 и улеглись в 10 часов — я чувствую себя очень плохо. Пришла телеграмма, что Маша едет в Коктебель.

25 июля. Утром беседа с Селегеем [42], весьма содержательная. Утром перед этим Тата оставила свою сумочку в кафе самообслуживания, бегали туда, сумочку вернули, но 100 рублей не отдали, говорят, была без денег. Поэтому опоздали на вокзал и уехали другим поездом.

Пересадка на Бештау — поезд стоит одну минуту, поэтому нервно.

В Железноводске с одной стороны — Бештау, с другой — гора Железная, вся покрытая лесом и кустарником, и тень, воздух божественный, только все время то спуск, то подъем в парке. Это утомляет. Здание Славяновской …со львом (старое), внизу современное — Смирновской… — два источника. Песочные дорожки, мало народу, жара.

Были на озере, купались.

Татьяна Толстая с внуками. Переделкино, 28 сентября 1952

26 июля. Утром у Недумова. Шашлык у Н.В. Вечером — дорога.

27 июля. Ночью была гроза, а с утра дождь. Завтракали поздно из-за этого, были в кино, смотрели картину «Д-р». …Вечером слушали «Маскарад» в исп. Мордвинова в Домике Л. Были все дети.

28 июля. Утром беседа с Сергеем Ивановичем. Беседа с Лозинским. Вечером в цветнике вечер оперетты.

29 июля. Ездили в Ессентуки.

30 июля. Переезд в Нальчик. Знакомство с Шогенцуковым. Нальчик — курорт для влюбленных. Исключительно пышная

растительность. Запахи цветов и богатейшие фруктовые урожаи, горные реки, в которых можно купаться, дивные виды гор, звезды, яркая луна на черном небе, скамейки в парке, окруженные розовыми кустами, затененные пышными деревьями или кустами, которые скрывают пары, бархатная тьма вечеров — все это подчеркивается по вечерам звуками легкой музыки оперетт или джаза и располагает к возбуждению чувств.

Татьяна Толстая. Рисунок А. Крученых

Лето 1965 года было полно событий, радостных и грустных. Мы собирались замуж и работали, жили в городе, в июле мама с младшими уехала в Гагры, бабушка с Машей и детьми была на даче в Переделкине, мы навещали их по выходным. Бабушка уже в основном лежала, литфондовский доктор Райский настаивал на больнице, она не хотела, и мы по молодому непростительному легкомыслию решили ждать маму. В конце лета бабушку положили в больницу на обследование, там же поставили страшный диагноз и назначили операцию, которая прошла благополучно, но уже обнаружились метастазы. После операции ей полегчало, и мы довольно быстро забрали ее домой. Мне кажется, это было в конце сентября. Конечно, она была рада оказаться дома. Помню, что мы с ней разбирали ее книги и рукописи, складывали их в другой шкаф. Она по-прежнему много читала и активно переписывалась. В тот период многие писали ей письма. Особенно волновались кавказские родственники и друзья. Она всем аккуратно отвечала. Приезжал навестить дядя Алеша. В постели она не лежала и к завтраку выходила, как сама говорила, «при полном параде». Но из дома уже не выходила, почти каждый день приходил врач. Были уже и промидол, и кислородные подушки, но почему-то казалось, что все самое страшное уже позади. Конечно, было ясно, что бабушка уже прежней не будет, но все приладились к этой жизни, и казалось, что время впереди еще есть. На самом деле его уже почти не было. У нее началась астма, стало трудно дышать. Бабушка просила вынести ковер из комнаты, за несколько дней до смерти попросила не пускать в комнату рыжего кота, с которым была в большой дружбе (его котенком отдала нам Маргарита Алигер, поэтому звали его Лев Маргаритыч). То утро 23 ноября 1965 года начиналось вполне обыкновенно. Мы были дома вчетвером: мама, бабушка, Тата и я. Остальные разбрелись по школам и работам. Собрались завтракать. Бабушка сказала, что поест попозже, и попросила принести ей чай. Когда я вошла с чаем в комнату, она пожаловалась, что трудно дышать, и легко согласилась на вызов неотложки. Врач приехал довольно быстро и, не подойдя к кровати, сел что-то писать. Плохо все это помнится, до сих пор стоит в ушах только мамин отчаянный крик: «Мама!» Так кричат последний раз в жизни. Было чуть больше 11 утра. С горечью утраты, как всегда бывает, пришло и чувство вины, кажется, более острое, чем обычно: недозаботились, недовыразили свою любовь и привязанность, недоблагодарили за все. На похороны собралось много народу, в том числе и наши молодые друзья, с которыми бабушка тоже находила время пообщаться.

Молодежь, выпив, расшумелась, кто-то пытался их одернуть. А мама сказала: пусть шумят, мол, жизнь продолжается, и бабушка не одобрила бы, если бы все сидели с постными лицами. Точно не помню ее слов. Помню только, как говорят, «опрокинутое» ее лицо.

Лидия Борисовна о маме

8 февраля 1961 года Лидия Борисовна писала в своем дневнике:

«Вечер Хлебникова в ЦДЛ. Читала воспоминания мамы. Все хвалят. Народу уйма. Назначили в Малом зале, но пришлось перенести в фойе, не поместились, многие стояли. Выступающие влезли на стул, было молодо, озорно. Хлебников был бы доволен».

Понимание, что необходима книга с забытыми стихами Татьяны Вечорки, с попыткой вернуть то, что было несправедливо отнято, сопровождало последние десятилетия ее жизни. К сожалению, книга Татьяны Толстой (Вечорки) «Портреты без ретуши» вышла уже спустя год после ухода Лидии Борисовны. В ней были представлены проза, поэзия и критические статьи. Всю трудную и кропотливую работу по собранию и сверке текстов сделал известный специалист по Хлебникову и русскому футуризму Александр Ефимович Парнис, который и просил Татьяну Владимировну в начале шестидесятых годов довести до конца свои воспоминания о Хлебникове и Маяковском.

Татьяна Толстая. 1910-е

В книге были собраны воедино тексты из трех вышедших поэтических сборников. Особенно интересны публикуемые дневниковые записи и воспоминания Татьяны Владимировны о знакомстве и встречах со знаменитыми современниками — Блоком, Хлебниковым, Маяковским, Пастернаком, С. Парнок и другими. Книга открывалась вступлением Лидии Борисовны, с пронзительными словами о матери, благодаря которой возникла «Зеленая лампа», гостеприимный дом, большая и прекрасная семья:

«Ее литературная судьба, как и судьба многих представителей этого поколения, сложилась тяжело: в 1937 году, после ареста мужа, ее практически перестали печатать, уволили из редакции „Истории заводов“, и ей пришлось пойти работать корректором. Лишь в пятидесятые годы несколькими изданиями вышла в издательстве „Детская литература“ ее повесть „Детство Лермонтова“, а на Урале была издана книга „По уральским заводам“, написанная на основе архивных материалов, собранных ею во время работы в редакции „Истории заводов“ и командировок в Надеждинск и Екатеринбург.

Последние годы Татьяна Владимировна тяжело болела, однако до последнего дня продолжала работать. Она серьезно занималась творчеством и биографией Лермонтова. В ее архиве осталась неопубликованная повесть „Дуэль Лермонтова“, эссе „Лермонтов и Варенька Лопухина“, роман о Рылееве и другие рукописи.

Может быть, и им суждено будет когда-нибудь увидеть свет?

Скончалась Татьяна Владимировна Толстая 23 ноября 1965 года.

Возле ее кровати остались папки с лермонтовскими материалами, над которыми ее и застал врач неотложки, который, как говорил Эмиль Кроткий, „врач — не Бог: пришел, увидел, не помог“…

Дописываю эти строчки короткого предисловия к книге стихов моей матери Татьяны Владимировны Толстой-Вечорки и с грустью думаю: как же мы ленивы и нелюбопытны по отношению к своим старшим.

Перечитывала ее стихи, и передо мной раскрывался неведомый мне доселе период жизни самого близкого человека. Сколько помню себя в детстве, помню, что мама куда-то торопится. Вот она в клетчатой кепке, элегантном полупальто, целует меня и уходит до вечера — в редакцию, в архив, на заседание. И уже сквозь сон я чувствую, как она нагибается над моей кроваткой и осторожно кладет под подушку игрушку или конфету. А бывает, что она берет на редакционное задание, на встречу с кем-нибудь знаменитым. Так впервые увидела я Бориса Пастернака, Корнея Чуковского, так привела она меня на похороны Есенина. Это детство.

А потом были трудные годы, когда еле сводили концы с концами. Но никогда ни слова жалобы или отчаяния. Во всяком случае, при мне.

А последние годы — всегда за столом, окруженная моими многочисленными детьми, никогда не раздражающаяся на них. Никому и в голову не приходит сказать:

— Тише, бабушка работает!

А работа продолжалась напряженная, не прерываясь.

И вдруг стихи. Я читала их и раньше, но чтобы вот так, все сразу. Какая странная жизнь — магнолии, фиалки, вальс „Destiny“ (впрочем, этот вальс мама часто играла на нашем стареньком пианино, проданном в 1937 году), таинственные мужчины, любовь, свидания… Почему я никогда не спрашивала ее обо всем этом? А она не любила вспоминать… Замечательно написал Юрий Левитанский:

Жизнь прошла, как не было,

НЕ ПОГОВОРИЛИ…»

Обложка рукописного сборника стихов Татьяны Вечорки «Медные павлины»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.