Глава 7 Итоги. Велосипед, алгебра и Рембрандт
Глава 7
Итоги. Велосипед, алгебра и Рембрандт
Прежде чем перейти к следующей части, хочу еще раз упомянуть наши достижения и некоторые Петины проблемы, с которыми мы явились в IAHP. Придется вернуться на много лет назад, иначе трудно будет оценить сегодняшние результаты. И снова хочу подчеркнуть, что своими успехами мы обязаны в первую очередь Институтам.
Уже через несколько месяцев после начала занятий по программам у Пети наладился сон, прошли головные боли, улучшилось пищеварение – без этого нельзя было двигаться дальше, заниматься с нужной интенсивностью.
Когда мы попали в IAHP, Петя умел ходить, но на каждом бугорке, на каждой ступеньке цеплялся за того, кто его сопровождал, очень быстро уставал, и приходилось брать его на руки. Помню свое счастливое изумление, когда примерно через год после начала занятий по программам IAHP Петя без посторонней помощи спустился по ступенькам лестницы. (Ему было уже больше десяти лет…) Теперь мы ходим в большие пешие походы – 15–20 километров.
В самых первых анкетах IAHP я писала, что Петя бегает. Да, он бегал, но как! На прямых ногах, беспрестанно спотыкаясь и падая. Через два года занятий он уже почти не падал и не нуждался в поддержке. Наша ежедневная дистанция составляла пять километров, раз в месяц – десять километров. В Институтах Петя даже получил специальный диплом – “200 миль за 60 дней”. Мы так привыкли и полюбили это занятие, что и сейчас несколько раз в неделю бегаем пять километров.
В нашей семье все хорошо плавают: Морис вырос на море, Поля занималась плаванием, да и я, будучи морским биологом, должна была уверенно держаться на воде. Петя тоже очень хотел научиться, и мы пользовались для этого всякой возможностью, но очень долго ничего не получалось. В бассейнах он пугался людей, гулкого шума, душа, на глубокой воде немедленно топором уходил под воду. Поэтому летом мы старались неделю-две проводить на море. Петя с Морисом буквально часами находились в воде, иногда такой холодной, что я не могла зайти в нее дальше чем по колено, Петя выходил совершенно синий. Несмотря на все усилия, много лет у него ничего не получалось, и только в 16 он вдруг поплыл. Теперь он свободно проплывает несколько сотен метров, чувствует себя в воде как рыба – это удивительное зрелище, особенно если знать, как все начиналось. Воодушевленные успехом, мы стали учить его нырять, но он не умел задерживать дыхание, боялся опустить лицо в воду. Однако недавно Петя освоил и это и уже может проплыть под водой несколько метров.
Обучение езде на велосипеде не входило в программы IAHP, но мы считали это необходимым. Когда-то мы безрезультатно пробовали освоить трехколесный велосипед. Потом Петя из него вырос, но на двухколесном не держал равновесия, не понимал, как крутить педали, не мог сделать нужное движение, и вначале требовалась помощь двоих взрослых. Морис катил велосипед, удерживая Петю на седле, а я, согнувшись в три погибели, бежала сзади и Петиными ногами крутила педали.
Через несколько месяцев педали крутить он научился, но по-прежнему надо было придерживать велосипед. Однако в один прекрасный день Петя каким-то образом ощутил положение равновесия и покатил. Теперь возникла обратная проблема: крутить педали он уже умел, но не знал, как замедлять ход, и чем быстрее ехал, тем быстрее крутил педали – и тем быстрее мне приходилось бежать. На следующем этапе мы уже могли ехать рядом на двух велосипедах, но все равно одной рукой я его придерживала. Труднее всего было научить Петю пользоваться ручным тормозом: руки у Пети всегда были слабые, и он плохо ими пользовался (“я рук почти не чувствовал”). Если он хотел остановиться, то просто спрыгивал с велосипеда, мы оба падали и потом ходили в синяках и ссадинах. Чтобы научить Петю останавливаться, я бежала рядом и, крича: “Тормози!”, давила его рукой на рычаг тормоза. В конце концов Петя освоил это движение – теперь я могла не беспокоиться, что он не сможет вовремя остановиться. Сейчас мы регулярно совершаем многокилометровые велопрогулки – Петя ездит не хуже нас.
В нашей жизни по-прежнему большое место отведено лошадям, и Петя занимается с инструктором в конноспортивной школе.
Результаты занятий по общеобразовательным программам тоже заслуживают внимания. Найти хороших учителей вообще непросто, а таких, которые стали бы работать с нашим мальчиком, в нашем темпе и нашим способом, было просто невозможно. Все приходилось делать самим, в том числе учить школьным наукам. Петины необыкновенная память и способность невероятно быстро читать и воспринимать новую информацию позволили за несколько лет пройти весь курс средней школы: мы окончили его, когда Пете было 15. За несколько лет занятий с ним я и сама узнала много нового и интересного – ведь теперь я могла с чистой совестью тратить время на чтение статей о нашествии гиксосов или вникать в особенности климата Южной Австралии.
Как уже говорилось, в Институтах предполагается, что для получения начального общего образования в идеале ребенок должен увидеть 10 тысяч битов информации. Петя освоил значительно больше. Я затрудняюсь сказать, сколько именно: например, он прекрасно ориентируется в живописи, знает великое множество картин и легко определяет их авторов. Однажды мы оказались в Художественном музее Орлеана. Надо сказать, что музейные экспозиции он смотрит с такой же скоростью, как читает, – бегом. И вот 12-летний Петя вбежал впереди нас в очередной зал, бросил взгляд на плохо освещенный угол, выкрикнул: “Рембрандт!” – и был таков. Морис кинулся за ним, а я – к картине. Это был небольшой этюд Рембрандта…
Когда мы начинали занятия с маленьким Петей, было непонятно, насколько хорошо он понимает вопросы. Он не мог говорить, писать или печатать без помощи, ставить галочку или обводить нужный ответ. Но в отличие от неподвижных детей мог пользоваться руками. Я считала, что Петя должен как можно более активно участвовать в уроке, а не просто смотреть на биты информации, как предлагали в IAHP, поэтому мы стали делать следующее.
Задания по теме очередного урока я готовила накануне, вопросы и варианты ответов писала на полосках бумаги. Задав вопрос, клала на стол перед Петей бумажку с написанным вопросом и ждала, когда он прочтет. “Готов?” – Петя кивал и тянулся к бумажкам с ответами. Я выкладывала перед ним полоски с вариантами ответов, читая их вслух, а Петя выбирал, то есть мы пользовались обычной системой тестов. Пока он плохо владел руками, просто тыкал в выбранную бумажку. Потом научился брать ее и вручать мне, таким образом, не оставалось никаких сомнений в том, что это его собственный выбор. Сначала я сама придумывала вопросы и ответы, а потом, убедившись, что Петя читает любой текст и любой шрифт, мы стали пользоваться готовыми тестами для средней школы.
Через несколько лет после начала занятий в Институтах в Петиных социальных программах появился социальный день. Раз в неделю мы должны были посещать общественные места (магазин, библиотека, музей), ходить в гости или принимать их у себя. Но во Франции друзей и знакомых у нас не было, поэтому социальные дни мы проводили в музеях, ходили в кино, кафе, ездили в небольшие поездки, стараясь показать Пете как можно больше.
Петиной главной страстью долго были зоопарки, он очень любит посещать их и теперь, поэтому мы, где бы ни оказывались, обязательно искали зоопарк. Петя не раз объяснял, что его очень интересует, как можно общаться без слов, и он может очень подолгу наблюдать за животными.
Учить легко тому, что любишь и знаешь сам, тогда это удовольствие для обеих сторон. В результате Петя получил достаточно широкие познания в архитектуре, литературе, истории, биологии, географии. В физике, химии и математике я не чувствовала себя уверенно. Я никогда не любила эти науки, поэтому и с Петей занималась ими без особого воодушевления. В объеме начальных и средних классов школы мне было легко, но, когда дело дошло до программы старших, я начала отставать от Пети и могла только предложить учебники, с помощью которых он самостоятельно осваивал теоретическую часть. Он хотел решать задачи, и мне ничего не оставалось, кроме как давать ему тесты: так я по крайней мере могла проверить его решения по ответам в учебнике. Но в конце концов серьезные занятия математикой пришлось оставить, хотя это и теперь Петино любимое развлечение. “Это приводит голову в порядок”, – объясняет он и просто так, для удовольствия, мгновенно решает несколько задач.
Однажды, когда мы только начинали заниматься по программам IAHP, 11-летний Петя оказался в комнате, где наш приятель-профессор объяснял 16-летнему сыну какой-то физический закон. Петя, который в тот период с трудом мог усидеть на месте несколько минут, открыв рот, целый час слушал эту лекцию…
Впоследствии Петя прочитал положенные по программе учебники и дополнительно предложенные книги, мы решили все задачи и тесты. Он с большим интересом смотрел появившиеся тогда видеофильмы по физике и химии. Лет в 14–15 очень хотел больше заниматься этими науками, просил наладить проведение опытов. Как-то без особой надежды спросил: “Может быть, мной заинтересуется какой-нибудь студент?” Такого студента не нашлось…
Сейчас Петя сам выбирает для чтения то, что ему интересно. Однажды попросил купить книги по астрономии, а через некоторое время заявил, что мы мало внимания уделяли философии и он хотел бы наверстать упущенное. Поля записала его на платные курсы в университете и в течение семестра раз в неделю сопровождала на лекции по истории философии.
Тут хотелось бы сказать несколько слов о критике программ IAHP. Они часто вызывают неприятие профессионалов, хотя в Институтах рады видеть специалистов и сотни медиков имели возможность прослушать лекции, наблюдать работу с семьями и видеть успехи детей, а многие родители-медики занимаются по программам с собственными детьми.
Одни специалисты упрекают Институты “за теорию”: методы-де базируются на упрощенной теории развития мозга; исследования не подтверждают, что пассивные движения ребенка, связанные с ползанием, имеют отношение к неврологической организации и что моторное развитие состоит из нескольких стадий, опирающихся на предыдущие; теория рекапитуляции (одно из названий основного биогенетического закона) в прежнем виде учеными не признается.
Повторю уже сказанное. Действительно, программы реабилитации IAHP основаны на иерархической модели функционирования нервной системы, которая была распространена в 50-х годах ХХ века, тогда как сейчас принята системная модель; в биогенетический закон внесены некоторые поправки (хотя в целом его никто не отменял). Все это так, но перед родителями стоят практические цели, и для них важнее всего результат. Если методика работает, вопросы теории второстепенны. Здесь будет уместно привести слова Гленна Домана: “Программа Институтов – это, вне всякого сомнения, совершенно неразумная программа. Я знаю дюжину или больше абсолютно разумных программ для детей с поражением мозга. Единственная проблема – они не работают. А программа Институтов часто срабатывает. Я полагаю, что разумные действия, не дающие результата, неразумны. Также я считаю, что неразумные программы, помогающие детям с поражениями мозга, являются разумными” (Doman, 1990 (1974). Р. 182).
Других критиков беспокоит не теория, а практика. Они утверждают, что методика порождает у родителей ложные надежды и подталкивает к отрицанию реальности, а занятия по программам пожирают их время, энергию, эмоции и деньги, которые отбираются у больных детей и других членов семьи. Вероятно, с точки зрения человека, у которого нет собственного ребенка, признанного безнадежным, так оно и есть. Однако хотелось бы знать: эти критики видели детей до и после программ IAHP? Если все именно так, как они считают, что заставляет тысячи семей со всего света тратить уйму денег, чтобы приезжать в Филадельфию, и годами работать по рекомендациям Институтов?
Конечно, все люди разные, но я не могу представить себе родителей, которые станут жалеть “время, деньги и энергию” на собственного ребенка, тем более нуждающегося в помощи; что кому-то из членов семьи (вероятно, речь идет о братьях и сестрах) будет легче сидеть сложа руки и наблюдать, как страдает их брат или сестра. А что критики предлагают взамен? Поместить ребенка в специальное учреждение? Моей подруге в России специалист-психолог предложил (в присутствии ее сына) “не мучиться, сдать его в специальное учреждение и жить полноценной жизнью”. Знакомому во Франции, который хотел узнать, какие существуют методики лечения для его новорожденного сына с серьезными нарушениями, врач сказал: “Зачем вы об этом спрашиваете? Все равно разведетесь”.
Мы многократно встречались с разными семьями, занимавшимися по программам IAHP, у нас была возможность наблюдать успехи детей и обсуждать их с родителями. Было бы нечестно утверждать, что всем детям удалось полностью преодолеть свои проблемы, но важно, что родители берутся за то, от чего откажется любой специалист, и добиваются результатов, которых не могут достичь ни в одном специальном заведении.
Никто не знает плюсов и минусов методики лучше ее автора. Гленн Доман признает: то, что предлагают в IAHP, смутило бы даже марафонского бегуна; программа Институтов – ужасная программа, которая поглотит жизнь любого, кто имеет к ней отношение; без сомнения, это самая трудная программа в мире. А что же ребенок? “Может ли скрученная, парализованная ясноглазая малышка продержаться в течение многих лет на таком режиме? Такая крошечная, такая болезненная? Конечно да. В сущности, это очень полезно для нее, несмотря на все то, что будут говорить люди, настаивающие, что лучшее, что можно сделать для таких детей, – ничего от них не ожидать…” (Doman, 1990 (1974). P. 179).
Да, физически было очень тяжело, но не хочется даже думать о том, что было бы с нами, если бы не Институты. У нас на глазах стала двигаться Тема, научился читать ничего не видевший до пяти лет Томас. Когда 12-летнюю Эмму родители забрали из специального учреждения и стали заниматься с ней сами, она считалась глубоко умственно отсталой, сидела, скрючившись, в инвалидной коляске, не видела, не слышала, не могла пошевелить ни рукой ни ногой. Сейчас она самостоятельно передвигается и пишет замечательные стихи.
Родителей предупреждают, что типичная программа для большинства детей требует не меньше восьми часов в день и не оставляет времени и сил для других занятий. Никто не заставляет принимать эти условия, в конце концов, можно в любой момент уйти. Но мы знакомы со многими семьями и не знаем никого, кто бы попросил более легкую программу. Так что те, кто сетует на невероятную тяжесть программ, – не родители, а люди, говорящие от их имени. Однажды на вопрос журналиста: “Когда вы прекращаете попытки вылечить ребенка?” Гленн Доман ответил: “Обычно я прекращаю по вторникам. А если серьезно, мы не бросаем раненых на поле боя”.
Наша жизнь в период занятий по программам IAHP может показаться очень однообразной. Едва проснувшись, я вешала на шею секундомер и снимала его, когда Петя засыпал. Каждые пять минут раздавался звонок – сигнал ставить очередную маску, через минуту – снова звонок: пора ее снимать. За день надо было поставить 90 масок. Это был только фон, все остальное время мы ползали, кувыркались, висели на резинках, бегали, читали, решали задачки. Ссорились и мирились, плакали и смеялись. Я научилась ценить время: чтобы выполнить ежедневную программу, нельзя было расслабиться ни на минуту. Многое приходилось делать одновременно и все держать в голове: расписание занятий, приготовление еды, подготовку интеллектуальных программ – и при этом заниматься, заниматься…
Программы менялись, но темп оставался постоянным, и уж какая проблема исчезла полностью, так это чем занять ребенка. Ни минуты не пропадало даром, мы все время делали что-то полезное, каждый день приносил маленькие победы, которые поддерживали наш энтузиазм. Вот Петя первый раз в жизни без посторонней помощи спустился по лестнице; вот научился сам делать кувырок назад; вот первый раз пробежал два километра и ни разу не упал; вот оказалось, что у него больше не болит голова; вот стал с интересом слушать чтение вслух; вот решил в уме задачку по математике, над которой призадумалась Поля…
Мы жили по строгому расписанию: с утра занимались интеллектуальными программами, потом физкультура, бег на пять километров, в обеденный перерыв отдыхали: я читала вслух или ставила Пете аудиокниги, час-полтора он спал. Во второй половине дня продолжали заниматься, перед сном читали, иногда вместе смотрели какой-нибудь фильм – и каждые пять минут ставили маски. Вечером, когда Петя уже спал, я готовила задания на следующий день, исполняя роль учителя по всем предметам.
Каждый день – утомительные занятия, раз в три месяца – подробный отчет, раз в полгода, в назначенный срок, – визит в Институты. Морис брал неделю отпуска, Полю отпрашивали в школе, стояли в очереди за визами, собирали очередную кучу денег и вчетвером приезжали на неделю в Филадельфию. Радовались похвалам, огорчались, когда наши успехи не получали желаемой оценки, с волнением ждали новой программы, ужасались ее объему и с воодушевлением принимались за ее выполнение. Что-то недоделать или схитрить даже в голову не приходило, ведь трудились мы для себя. Каждый раз мы знали, что поблажек не будет и нас снова ждет очень тяжелая работа.
Казалось бы, при такой потогонной системе мы должны были чувствовать себя в рабской зависимости от Институтов. Ничего подобного – напротив, как ни странно, у нас появилось чувство необыкновенной свободы. Над нами больше не довлели мнения врачей и учителей, с которыми мы не согласны, но вынуждены повиноваться, нам не приходилось считаться с настроением и расписанием логопедов и психологов. Все теперь было в наших собственных руках, я поверила в наши силы и перестала чувствовать себя виноватой и беспомощной.
Сегодня у Пети интересная и содержательная жизнь, он многое знает и умеет, и мы считаем, что это в огромной степени заслуга Институтов. Полученные знания позволили нам в дальнейшем работать самостоятельно.
Каждое утро Петя просыпается, предвкушая новый увлекательный день, наполненный разнообразными делами, – но это уже другой сюжет, о взрослом человеке.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.