— Тушетия и Хевсуретия -

Мне очень хотелось приобщить Алика Гачечиладзе к миру спорта, "порастрясти" его немного, помочь с грозившей ему полнотой, и я уговорил его присоединиться к летнему походу в горы верхней Тушетии и Хевсуретии, который затевали мы вместе с Аликом Маловичко.

Мама, когда я был в очередной командировке с заездом в Минск, зная мое последнее увлечение горным туризмом, подарила мне трехместную, польскую палатку. Это было маленькое чудо — оранжевого цвета, быстро раскладывающийся из рюкзака домик со своим полом, легкий, непромокаемый, с дюралевой арматурой, — основа моих предполагаемых походов по горам Грузии.

Алик Маловичко обеспечивал поход топографическими картами, специальной амуницией и глубоким знанием предмета. Алик Гачечиладзе обещал добыть "хороших консервов" и был обладателем оружия — револьвером "чешска збройовка", калибром 7,3 мм, что в тех горных районах не казалось нам лишним.

Одним жарким летним утром мы отправились в тбилисский аэропорт, там же купили стоимостью по три рубля авиабилеты, сели в очередной самолет на Телави, и через полчаса были в этой, уже немного знакомой мне "по жареным хинкали", кахетинской столице.

Здесь мы стали выбирать разные варианты дальнейшего путешествия до районного центра верхней Тушетии — поселка Омало, из которого мы наметили выйти в восьмидневный маршрут по Тушетии. Можно было воспользоваться сельским автобусом, пройти пешком, но была еще возможность добраться до Омало "голубым вертолетом". И уже из Омало спуститься в долину Пирикитской Алазани, пройти водораздельный перевал — естественную границу двух горных районов, сделать двух или трех-дневный маршрут по Хевсуретии до Шатиля и Борисахо, а далее по обстоятельствам. Нагружены мы были, как горные мулы, в рюкзаках на предполагаемые восемь дней было примерно по 28 килограммов поклажи в каждом — так показали, по крайней мере, аэропортовские весы до посадки в самолет.

В этот день нам вдвойне повезло — и в смысле раннего прилета в Телави по расписанию и еще потому, что в Омало летел через пару часов вертолет, на который мы тут же и напросились. Так что изрядно сэкономив во времени, мы примерно к трем часам дня уже выпрыгивали из МИ-8 на поляну, на высоте около трех километров, где и был расположен этот маленький поселок.

Вот это "выпрыгивание" стало роковой ошибкой в нашем предприятии. Нагруженный рюкзаком Алик, неудачно приземлился, подвернул ногу и стал хромать, поэтому надо было принимать решение, от которого зависела судьба нашей экспедиции. Идти с ним в таком состоянии было нельзя, а мы ведь столько готовились к этому маршруту — почти целый месяц доставали карты (Алик Маловичко), потом изучали эти старые, потрепанные "пятиверстовки" Генерального штаба Российской империи, 1903 года выпуска, готовили амуницию. Ну, лишние продукты — это было просто — их можно было, во-первых, съесть, а во-вторых, реализовать в Омало, где тогда не было ни одного магазина. Может быть, после съемок фильма "Мимино", что-нибудь изменилось. Может быть, после "Мимино", где герой фильма — вертолетчик,(его играл Кикабидзе,"Буба", как его все ласково называли в Тбилиси), который как раз и летал на маршруте "Телави-Омало", может быть, магазинчик появился какой-никакой. Но тогда в 1963 году это было глухое, вымершее место, а вертолет был, как правило, заполнен баранами, которых куда-то транспортировали, перевозили с места на место, кажется, к ветеринарам.

Мы, насколько я знаю, были, чуть ли не первыми тбилисцами начала 60-х годов, рискнувшими пройти от Омало до Борисахо таким труднодоступным маршрутом, нехожеными тропами, через две высокогорные провинции с разными народностями — тушинами и хевсурами. Мы разработали схему похода через Чешо, Ардот и Шатили, по которой нам надо было одолеть за 6–7 дней около 120 километров. Один день в этом раскладе мы оставляли для "непредвиденных обстоятельств" и этот день уже был на исходе. С этим расчетом мы и продуктами запаслись, чтобы их хватило до Барисахо, а от Барисахо до Тбилиси можно было уже добираться "на попутках", да и еду по этой оживленной трассе можно было найти. До нас такие походы по горам Грузии ограничивались Сванетией, куда можно было при желании добраться автобусом.

Наша экспедиция, так интересно задуманная и так удачно начавшаяся, грозила, из-за подвернутой ноги, закончится в Омало. Алик Гачечиладзе, как истинный рыцарь, сразу предложил его "бросить" в Омало и отправиться без него. Мы со вторым Аликом, Маловичко, заколебались и приняли решение сначала переночевать, а на следующий день сделать обследование злополучной ноги. А вдруг назавтра боль пройдет, и мы потихоньку двинемся в поход. "Крыша", моя польская палатка, у нас была с собой, заодно проверили, как быстро она раскладывается, и особенно не выбирая места, расположились неподалеку от обычной затоптанной и заплеванной площадки — стоянки рейсового вертолета.

Нет, и на следующий день ноге лучше не стало — сустав стал у Алика распухать, надо было его отправлять обратно в Тбилиси. Одного или с нами вместе? Мы теряли время, отведенное на маршрут. Алик Гачечиладзе, чертыхаясь, вытолкал нас в путь, и остался ждать вертолета, еды мы ему оставили, на всякий случай, на несколько дней. Да, еще надо отметить, что в Омало в то лето жило несколько семей в своих домах-крепостях. Остальные дома — все каменные, неприступные, двух и трехэтажные дома-крепости и башни пустовали, так как "согласно пятилетнему плану" несколько последних лет власти переселяли население из горной Тушетии "вниз, в долину".

Наше путешествие начиналось совсем не так, как мы рассчитывали, нас не оставляло ощущение предательства — мы бросили товарища.

Вот с этим неприятным чувством ступили мы на тропу, и пошли вниз по склону, мимо пустующих домов тушинцев, спускаясь с плато вниз, в ущелье, все ниже и ниже, — Омало было расположено на высоте около трех километров, — сгибаясь под тяжестью рюкзаков и свинцового груза пробуждающейся совести. Это был уже второй экспедиционный день. Поскольку мы вышли за полдень, то решили идти до темна, без лишних остановок, так как на карте ничего, на что надо было бы обратить внимание, мы не обнаружили.

Надо сказать, что наши "четырех-верстовые" карты Генштаба Российской империи 1903 года отличалась большой подробностью и точностью ориентиров. На ней были отмечены даже крупные валуны — идти по карте было легко.

Чтобы сократить путь, мы решили идти все время по правому, высокому берегу ущелья, прорезанного рекой, стараясь "не терять" набранной высоты от 1500 до 2000 метров, до водораздела, отделяющего верхнюю Тушетию от Хевсуретии.

Через два часа мы сделали привал у продолговатой, сильно наклоненной к ручью поляны, ограниченной небольшим голубеющим можжевеловым лесочком. Разделись, сбросили обувь, чтобы босиком походить по высокой, густой траве. С первым же моим шагом я чуть не растянулся во весь рост, поскользнувшись и сев "на пятую точку". Ступня была в крови, но пореза я не чувствовал. Я потрогал пальцами ногу — все было в порядке, поднес выпачканную руку поближе к глазам — "кровь" была густой и сладко пахла — это была земляника, мы наткнулись на классическую земляничную поляну. Можно было не ходить и не нагибаться, столько там было ягод — надо было только лежа раскидывать руки во все стороны и, глядя в высокое голубое прозрачное небо, собирать горстями продолговатые, крупные ягоды в рот.

Есть все еще не хотелось — мы устроили перед отходом из Омало "прощальный обед" из грибов, которых никто из местных жителей не собирал. Земляники по пути было вдоволь, она и насыщала и утоляла жажду одновременно. Жизнь снова заискрилась, засверкала своими неожиданными, красками.

От Омало до Чешо идти, примерно, четыре часа хода, но мы вышли уже после полудня, а в горах быстро темнеет, так что наевшись земляники и пройдя половину пути, мы раскинули в первом же удобном месте палатку и заночевали.

Мы положили себе за правило проходить в день около 20-ти километров, а прошли в предыдущий не более десяти, поэтому встали с рассветом, чтобы выполнить "норму", подогнать амуницию и уже, как следует, "втянуться" в режим ходьбы с поклажей почти в два пуда. Этот день был для нас еще и ориентиром для всего путешествия — как он пойдет, так и весь поход сложится, а начало было не очень удачное.

Утро этого второго (а на самом деле — третьего) дня было великолепное и мы, сложив палатку и спальные мешки, наскоро выпили чаю, подогретого на спиртовке, и быстрым шагом "альпийских стрелков" вышли навстречу приключениям, еще не подозревая, какие нам предстоят неожиданности. Шли по "козьей", судя по свежим отметинам, тропе, по склону, спускающемуся к речке, стараясь не терять высоту, не упуская из вида серебристую змейку реки под нами. Час ходьбы — пять минут передышки, еще час и еще пять минут — мы выдерживали темп и старались идти ровно, без рывков, но и не ослабевая взятого темпа. Легкий спуск сменился километровым, пологим "тягуном" (подъем), потом опять спуск и опять подъем — идти решили до "упора", чтобы наверстать потерянный в Омало день. Полуденный обед заменили легким "перекусом", решили, что как следует поужинаем ближе к вечеру, а пока надо идти дальше и дальше.

Ходьба сама задавала ритм, ноги, мне иногда казалось, отрывались от земли, несмотря на тяжесть рюкзака, мы шли, автоматически отмечая неровности тропы, почти не оглядываясь на первозданную красоту этого безлюдного края. Прошли мимо срезанного, видимо, зимней, снежной лавиной, леса, от которого остались лишь пеньки, да немногие поваленные деревья, выскочили на плато, потом опять прижались к склону и вдруг из-за очередного поворота показались черные китайские пагоды. Это были невысокие башни, сложенные из серого камня, с плоскими крышами из черных сланцевых плит, зависающими над прямыми стенами без окон. Мы постояли несколько минут, любуясь этим зрелищем. Подошли ближе — к некоторым башням примыкали такие же хижины, крыши одних переходили ступеньками в крыши других, один тушинец задумчиво и спокойно стоял у входа в свой дом и смотрел мимо нас. Алик, как знаток языка, подошел к нему, переговорил с ним и выяснил, что название этого села Чешо. Мы сверились с картой — совпадало — и двинулись дальше, не теряя темпа.

Идти стало немного труднее, начинался очередной, довольно крутой и длинный подъем по узкой тропе и дорога резко повернула на юг, солнце стало слепить глаза. Через час ходьбы дорога опять развернула нас в западном направлении — мы успокоились и пошли своим, уже привычным шагом.

Еще через час нашего движения по подъему мы вдруг обнаружили перед собой на фоне темно-голубого неба, метрах в ста от нас, заснеженную в нескольких местах седловину. "Козья" тропа разделялась на две и, как назло, в этом месте на карте был излом, черточки рисунка были стерты, надо было решать, по какой из троп идти дальше. Бросили жребий, выбрали поворот налево и через часа полтора вышли на террасу, венчающую "седло", а глянув с нее, увидели обрывающийся круто вниз, метров на сто, склон из сланцевой осыпи, а под ним цирк, внутри которого темнело небольшое плато.

Долгий подъем сюда, а тем более возвращение к развилку, не вызывали у нас особой радости, но и спуск по ту сторону водораздельного хребта уже не казался нам легким. Это была граница двух высокогорных районов, как нам представилось при разглядывании старой карты, и нам надо было войти в новый ареал сегодня. До темноты оставалось пару часов. Алик достал из рюкзака два мотка веревок метров по двадцать и, поучая меня, как его страховать, сделал пробный спуск на всю длину веревки. Снизу было легче определить наилучший путь для спуска. Поднявшись снова ко мне, он выбрал место, где можно было надежно закрепить трос, и начал опускать рюкзаки, потом меня, а потом и сам спустился на первый, довольно широкий карниз.

Чтобы не задерживаться на описании всего зрелища, скажу только, что когда мы спустились на эти злосчастные сто метров, прошло больше часа, голубизна неба сменилась темной синевой. Стало быстро темнеть, и в этих потемках палатку мы поставили на какой-то косо наклоненной, но гладкой плите, размером с автобус, возвышающейся над плато, сложенном из плит темно-серого, почти черного сланца. Это было несколько необычное, но показавшееся нам безопасным, место для раскладывания палатки и ночевки.

Бог не дал нам пропасть, мы еле успели развернуть палатку, как разразился очередной ливень с грозой, и по пузырящимся под натиском ветра стенкам, со всех сторон, время от времени барабанили мелкие камни, а удары грома, как литавры, прерывали все мелкие шумы. Во всю ширину плато, со всех отвесных стен цирка хлынула вода, она образовала мощный поток, который сносил, увлекал за собой камни, валуны, стремнина потока набирала силу, а звук низвергающейся по расселинам хребта воды стал напоминать рев реактивных двигателей ТУ-104, с которым мы познакомились на недавно открывшихся рейсах Тбилиси-Москва.

Оставалось плотней закрыться и попытаться заснуть, но это нам плохо удавалось — мы понимали, что если вода еще немного поднимется, нас смоет вместе с палаткой. Высовываться наружу для осмотра происходящего не имело смысла. К рассвету все стихло, мы задремали, а придя в себя, откинув дверцу палатки, глянули на обновленный после ночной грозы мир и "возрадовались". Да, эта косая плита, смытая или сброшенная когда-то снежной лавиной на середину нашего цирка, окружающего небольшое плато, была единственным местом, куда даже тот ночной поток не смог бы добраться.

Мы оглянулись на седловину, с которой вчера спустились — она за одну ночь украсилась снегом и сверкала в утренних лучах, как корона, венчающая перевал. С места нашей ночевки, с промытого грозой, блестящего в косых лучах солнца, плато, видна была покрытая ледниками Тебулос-мта (груз."мта" — гора) — высшая точка Восточного Кавказа, отмеченная на карте, как вершина с высотой в 4490 метров. Обрывистые стены цирка из множества сланцевых гребней близко подступали к самому плато, напоминали острые спинные плавники сотен игуан и враждебно топорщились вокруг нас. Надо было уходить из этой мрачной красоты черно-коричневых, выросших из преисподней скал.

Это был географический центр Хевсуретии, отсюда уже было рукой подать до Шатили, по нашей карте пути оставалось всего километров в двадцать, мимо еще одного селения — Ардот. Мы двинулись дальше, пройдя за один час все скалистое плато, вошли в глубокое ущелье и снова ступили на тропу, прижимающуюся к склону этого глубокого каньона. Весь спуск от перевала до ущелья, по пологой травянистой морене, занял около двух часов часов непрерывной ходьбы.

На тропе, теснящейся почти все время к скалам, примерно, еще через два часа хода, вдруг, за огромным валуном над стометровым обрывом к реке, оказалась площадка с "дольменом". Я не видел ранее ничего подобного, знал об этих доисторических сооружениях только по фотографиям. Хотя может быть, это надо было бы назвать каменным саркофагом, или склепом, сработанным в более позднюю эпоху. Верхняя, накрывающая эту гробницу, плита из черного сланца, была размером, примерно, три метра с половиной на полтора. В переднее отверстие его я легко пролез и, когда глаза после яркого солнца, привыкли к сумеркам, увидел по бокам этого саркофага две длинные каменные скамейки, на которых лежали в истлевших одеждах старцы. Я позвал Алика показать ему удивительную находку, но вдруг, быстро и неожиданно, солнце исчезло в тумане, спустившемся в одночасье из лощины и накрывшем нас, как мокрой простыней, — "мрак опустился на землю" и разразился такой ливень с градом, который может быть только в горах. Не было еще двух часов пополудни, но как будто окончился день, и упала на нас ночь. А мы ведь еще и не потревожили их, в этих гробницах, спящих вечным сном уже несколько столетий!

Раскладывать палатку уже не было времени — я юркнул в дольмен-саркофаг, уговорил Алика лезть за мной, и мы стали пережидать налетевшую бурю. Я прилег на свободное каменное ложе, через узкий проход, на другом, покоился прах чьих-то прародителей. Алик присел на каменный пол, Главное — было сухо и меня не пугала гроза, которая неистовствовала где-то поблизости, словно искала нас и хотела, очевидно, покарать нечестивцев. В этом душноватом мраке, заполненном громыханием неба, голубыми и фиолетовыми вспышками молний и присутствием вечности, что покоилась в истлевших одеждах и застывших мумиях, я неожиданно заснул. Сказалась усталость от насыщенного тяжелой физической и психологической нагрузкой предыдущего дня, почти бессонная предыдущая ночь в грозу, излишнее обилие стрессовых моментов за эти сутки.

Я проснулся от вдруг наступившей тишины, выскочил, как черт из табакерки, через овальное отверстие наружу — Алик уже вылез из палатки, в которой он, оказывается, провел все время, пока я спал, не желая делить ложе с "мощами", разжег костер с помощью "сухого спирта" и собирался открывать консервы. Надо было присоединяться, мы так и не поели за целый предыдущий день как следует, — все на ходу, — под ложечкой посасывало.

Яркий свет солнца, готовившегося завернуть за гребень, осветил панораму другого ущелья уходящего на север, с речкой, глубоко прятавшейся не его дне. Сверху с тропы было отлично видно место впадения, не обозначенной на нашей карте, реки в Аргун, по ущелью которого мы, как было отмечено на карте, шли весь этот день. Мы остановились на мысу, как потом оказалось, в двух шагах от "города мертвых", в месте слияния реки Аргун и Хевсуретской Арагви, но спуститься по серпантину к самому Цой-Педе мы не догадались, так как ничего тогда не знали об этом святилище, и не знали о серпантине, ведущем к нему. Только потом, анализируя свои впечатления от этого похода, и сверяя свои данные с другими материалами, я позже узнал об этом месте, мимо которого мы прошли. Было ли оно обозначено на наших картах, я не помню.

("Склеповый город мертвых Цой-Педе. Вход в святыню охраняют два столпообразных святилища, за ними разбросаны каменные усыпальницы в виде домиков-склепов. Все 42 склепа покрыты двускатной сланцевой крышей. Склепы Цой-Педе построены в XVI–XVII веках, когда горцы хоронили умерших в родовых усыпальницах", из Интернета).

Где-то здесь столетиями сходились две разные культуры — это была граница христианского мира на Кавказе, окруженная исламом, другими обычаями, "адатом", похищением заложников. Там — на севере и северо-востоке, жили "леки" (груз. яз. — лезгины), авары, чеченцы и многие другие. Здесь же, за три дня пути из Омало, мы встретили пока только одного тушинца в Чешо. Весь горный край как-будто вымер.

Надо было идти дальше и мы пошли по узенькой тропе, прижимаясь иногда к скальным выступам, цепляясь за них рюкзаками, стараясь не смотреть глубоко вниз, где текли мутноватые воды Аргуна. Шли долго и все время по каменной, узкой тропе, по карнизу над ущельем. Правда, идти было легче, чем в предыдущие дни — это была теневая сторона трассы, да и подъели мы уже не один килограмм продуктов, сильно облегчив рюкзаки. Привал сделали неожиданно для себя в труднодоступном месте, почти на тропе за поворотом, расширившемся немного в этом месте до ширины метров в семь, в хижине странного человека, "кривого Михо", о котором Алику рассказал еще в Чешо старый тушинец.

Это была прилепившаяся к скале, устроенная на расширяющемся карнизе, почти над ущельем, "сакля", сложенная из неправильных камней, с узеньким оконцем без стекла. В ней жил круглый год, как потом выяснилось в разговоре, одноглазый хевсур Михо со своим сыном лет двенадцати. Как и зачем они здесь жили, чем питались, почему не спускались на зиму в долину — не было ясно. Сказать что-либо о них, об их одежде или жилище — невозможно. Это были две тени, два тихих существа, как-будто вышедших из подземелья, в болтающихся на них остатках какого-то одеяния цвета скал. Выпив вместе с ними чаю, вскипевшему на мангале, оставив мальчишке банку сгущенного молока, мы продолжили маршрут.

Далее тропа в ущелье, проложенная по правому берегу, шла долго по одной высоте и вывела нас на голубеющее из-за мелких цветочков незабудок плато, где стояли "бины" пастухов ("бина" — хижина груз.).

На другой, безлесной стороне ущелья, выше по склону, видны были руины древнего аула. Склон ущелья, по которому мы шли, был покрыт смешанным лесом, кое-где были участки камнепадов. Через пару километров долина реки расширилась, стали встречаться многочисленные покосы, потом еще несколько пастушьих хижин, крытых соломой. За хижинами виднелись узкие возделанные поля, запахло жильем. Прошли, не останавливаясь, мимо Муцо, и через два часа, резко по ущелью повернув почти в противоположную сторону, вышли к Шатили — селению, прижавшемуся к крутому склону хребта, в его кулуаре.

Шатили — жемчужина Хевсуретии, как принято говорит "высоким стилем" туристских путеводителей. Это, действительно, красивый и необычайный город — крепость, составленный, как из кубиков, из множества (более сотни) каменных домов, сложенных из черных сланцевых плит. Высокие дома-башни, лестницей расположенные друг над другом, стены с узкими окнами-бойницами, были в лихую годину неприступны для врагов. Печей и труб в этих домах не было, дым из очага выходил через узенькие щели окон. Войдя в одну из башен по закрытым переходам между ними, можно было обойти весь город-крепость, все дома, не выходя наружу. Еще до конца Х1Х века Шатили со всех сторон сохранял крепостную стену, в которой имелся один вход у реки и выход прямо в ущелье, но в ХХ веке стену разобрали на хозяйственные постройки для укрепления социалистической экономики Советской Хевсуретии.

От Шатили, дальше, в сторону Барисахо, шла уже вполне приличная "грунтовка", пользующаяся известностью у множества туристов, посещающих Хевсуретию, можно было присоединиться к такой группе, но мы пошли, не дожидаясь, что нас "подкинет" до "Военно-грузинской" дороги какая-либо организованная команда со своей машиной. Пошли по дороге, ведущей через перевал Датвис-джвари ("Медвежий крест"), минуя рощицы плодовых деревьев, серпантином поднимаясь все выше и выше.

Тропа шла на юго-запад и мы с каждым километром приближались к cвоему дому, так что настроение было приподнятое. Самые тяжелые участки трассы были позади, мы шли на большой высоте от реки, прорезавшей живописный каньон. Склоны были очень крутые, поросшие густым лиственным лесом. Все набирая и набирая высоту, вышли на альпийскую зону предгорья, с высоты был виден сверкающий изгиб реки. Еще выше и мы снова поднялись к альпийским лугам и пастушьим "бинам", где нас немного задержали, заставив выпить по рогу, литра на полтора, кисловатого пива собственного изготовления. Пастухи поминали упавшего недавно в расселину и погибшего товарища, так что отказываться было не гоже. Одолев по рогу пива, несколько отяжелев, мы пошли дальше, на прощание нам с собой в дорогу дали по куску почти черного, вяленого мяса тура.

Следующую остановку мы сделали, пройдя перевал, чтобы перекусить и освежиться горной водой около устья речки Горшаглис-цкали.

Еще несколько часов усилий и мы вышли к Барисахо, где все-таки сели на попутный грузовичок, так как из всех продуктов, кроме двух кусочков турьего мяса, которое можно было долго и безрезультатно жевать, осталась у нас только одна банка "сгущенки". К ночи, часа через два тряски в кузове, миновали Мцхета и были уже у самого города.

Я на подъезде к городу постучал по кабине отчаянно спешащего домой шофера и спрыгнул раньше, так как мой дом стоял в Дигоми, почти у самого начала "Военно-грузинской дороги", по которой мы возвращались, Алик поехал дальше, на свою Советскую улицу.

Если раньше я только прикоснулся к великолепию Кавказа, то в этом походе я заболел окончательно "болезнью голубых гор" и, проснувшись на балконе своей квартиры, к вечеру следующего дня, проспав почти восемнадцать часов без пробуждения, понял — единственное в жизни стоящее времяпровождение — это путешествия в горах. Значит надо готовиться к следующим маршрутам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.