Бусинка четырнадцатая – Осколки бухарского фольклора

Бусинка четырнадцатая – Осколки бухарского фольклора

Амак

В самом начале 90-х годов прошлого века в нашем доме мне часто доводилось видеть худощавого, но довольно жилистого и крепкого старика. Хотя, сказать по-правде, до «старика» он маненько не дотягивал. Впрочем, это обстоятельство нисколько не умаляло его образа в глазах окружающих. Мне казалось, что лет ему было 60 – 65, не больше. Чем-то, он напоминал мне старика-Хоттабыча, из одноименного фильма нашего детства, но только без бороды: такой же добродушный, с острыми, проникающими в душу, выразительными глазами и кротким нравом.

Самое интересное заключается в том, что я так и не удосужился в своё время выяснить у родителей – кем нам приходился этот странный милый старикашка. Ни имени, ничего… Помнится только, что меня, почему-то, всегда манило к нему словно магнитом: я искал любой предлог, чтобы только побыть рядом с ним, послушать его удивительно ладную таджикскую речь, его глубокие и мудрые высказывания. Это был коренной бухарец, прекрасно владеющий не только персидской поэзией, литературной речью, изысканными манерами, но и – что немаловажно – умением держаться просто и скромно, но с достоинством. Не дутое высокомерие, не пренебрежительность, не показная ложная скромность, а именно: скромно и одновременно с достоинством. То есть, как человек достаточно твердых убеждений и знающий себе цену.

Звал я его просто, Амак («дядя»).

Более всего, я ценил его высказывания – хлесткие, часто неприличные, короткие по форме, но ёмкие по содержанию, обобщающие конкретную ситуацию или явление в виде афоризма. Иногда, эти реплики были на грани богохульства и могли даже кое-кому показаться кощунственными. Чувствовалось, что за внешней грубостью скрывается глубокая народная мудрость, метко отражающая суть той или иной проблемы.

Известно, что в дореволюционной Бухаре не знали, что такое замОк, поскольку за воровство просто-напросто могли отсечь руку. Едва заслышав голос муэдзина, призывающего к молитве, купцы опускали на прилавок тонкие занавески, отделяя, таким образом, товар от покупателя, а вместо замка завязывали дверь на тонкий шнурок и … шли в мечеть. Словом, духовность было на первом месте.

С приходом советской власти, бояться бога стало считаться предрассудком, потому что коммунизм был уже не за горами. А потому, это незнакомое прежде явление (воровство), словно эпидемия стала распространяться по всему бухарскому региону. Вскоре, здоровенные амбарные замки будут «украшать» собою изящные ажурные двери тонкой и филигранной работы. Но ситуация от этого нисколько не улучшится.

Амак по этому вопросу выразится лаконично:

– Аз ин?илоб пеш, мохо ?улф-у-калита немедонистем-у, инсоф буд. Акнун, ?улф?ои к#си амбем барин хал?а халос намекунад. («До революции мы не имели представления о замках и ключах, однако присутствовало сознание. Теперь же, даже такие огромные замки, как п#зда моей тёти, не в состоянии будут спасти народ.»)

Ещё короче, отзывался он о бухарцах:

– Одами Бухоро – содда: соддая г#йдан савоб… («Бухарцы – простодушный и доверчивый народ: поиметь простофилю – богоугодное дело…")

Всякий раз, вспоминая его, я испытываю стыд за то, что не сумел выполнить одну его просьбу.

– Там, в Ленинграде, у вас есть фабрика «Красный треугольник», изготовляющая прекрасные галоши – обратился он как-то ко мне. – Будь любезен, разузнай. Ну, никак не удаётся мне их здесь найти… ходить уже не в чем…

Я пообещал, но так и не сходил на «Красный треугольник». Поленился…

Более всего, меня поражала его начитанность: он знал несметное количество народных баек, притч, афоризмов и стихов. Последние, кстати, довольно часто фривольного содержания. Очень жалею, что почти ничего не запомнил. Из его пикантных штучек, память удержала всего лишь единственную, которую и предлагаю читателю.

Ба даста гиттам (гирифтам) ?ўза,2

Аз пой кашидам мўза,

Аз шаб задам то рўза

?ик-?ики-?ик мошоба3.

Горсть набрав младой листвы,

Скинул с ног я сапоги,

С ночи вдарил до зари

?ик-?ики-?ик мошобы

Вообще, следует признаться, что сам по себе перевод – вещь довольно непростая. И уж, тем более, когда речь идёт о таком жанре, как фольклор, включающий в себя довольно тонкие и специфические нюансы, которые сложно адекватно перенести в иную культурную среду. Это касается таких сложных элементов, как самобытные варианты говора, оригинальные обыгрывания слов, некоторые междометия и ещё куча всего…

Тем не менее, я рискну сделать попытку и попробую перевести смысл для российского читателя.

На первый взгляд, это безобидный стишок, описывающий поглощение обычной крестьянской похлебки. Однако, здесь, как и в большинстве жанров народного творчества скрывается сексуальный подтекст, связанный с плотскими удовольствиями. В данном случае, имеется в виду секс с любимой «с ночи до утра». Последняя строчка подразумевает характерные «чавкающие» звуки, издаваемые во время активного полового акта, а саму жидкую среду, безымянный автор уподобляет дешёвой похлёбке дехканина.

Естественно, как и в любом переводе, прелесть оригинала утрачивается почти наполовину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.