4  

4 

В Питере тех лет еще не перевелись переулки, где машина вообще была редкостью, но такие слишком тихие места не годились — там обитало слишком много старичков и старушек, проводящих целые дни у окон. Занятие мудрое, достойное бодхисатв, да вот беда: любой из этих тихих созерцателей мог хранить в душе нерастраченный комсомольский задор. Мы с иностранцем еще толком не успели съехаться багажниками, а уже сухонькая ручонка задорно накручивает номер Большого дома.

Требовалось место в центре или почти в центре, при этом насколько возможно пустынное. Такое, чтобы хорошо просматривалось (нами), но максимально неудобное для слежки (за нами).

Скажу, отбросив пустую скромность: я знаю Питер как мало кто еще. После долгих раздумий меня осенило. Искомое место находилось, конечно же, на Аптекарской набережной почти на углу улицы Профессора Попова. Это, для тех, кто не вспомнил сразу, левый берег Большой Невки у Ботанического сада.

Не могу взять в толк, почему по этой набережной такое слабое движение. К примеру, вам надо попасть с Садовой в район Лесотехнической академии, Удельной или Парголова — достаточно частый случай, я думаю. У вас нет более удобного пути, чем через Троицкий мост, виноват, он тогда был Кировским, по Петровской и Аптекарской набережным к Кантемировскому мосту. Однако по какой–то причине почти все предпочитают путь через Каменноостровский, тогда Кировский, проспект.

И очень хорошо, что предпочитают. Эта маленькая топографическая причуда питерских автомобилистов позволила нам не меньше полутора десятков раз за восемь лет произвести перекидку практически под сенью дубов Ботанического сада — их ветви во многих местах протягиваются здесь поверх ограды.

Мы помчались на разведку, и, о счастье, мой чисто умозрительный расчет подтвердился. Набережная не оказалась перекопана или перекрыта и не сделана односторонней, а мои придирчивые товарищи не забраковали мой выбор. Затем мы нашли какой–то запасной вариант, правда, поплоше, и еще до наступления сумерек были свободны. Помню, я подумал тогда, что и наши неведомые партнеры, по всей вероятности, уже ознакомились с ленинградским метро, вернулись в Ольгино, произвели свою замысловатую и необратимую распаковку и теперь с трепетом готовятся к тому ужасному, ради чего прибыли из своей чисто выметенной, но, боюсь, скучноватой страны.

Мне сейчас кажется, что алгоритм общения с доставщиками, менявшийся далее мало, выработался после двух, от силы трех встреч. На первый контакт в метро, за редкими исключениями, шел я, как знающий английский. Алекс тоже мог объясниться на этом языке, но хуже, чем я. Евгеньич из иностранных знал лишь испанский, он несколько лет работал на Кубе в качестве учителя музыки. Но испанской команды не было за все восемь лет ни разу. Были норвежцы, голландцы, французы, англичане. Реже — шведы, бельгийцы, немцы, датчане. Кажется, ни разу не было итальянцев, швейцарцев, австрийцев, греков, португальцев. Точно не было финнов. Припоминаю всего несколько примеров, когда кто–то приехал (через год или больше) во второй или третий раз. В таких случаях меня неизбежно заключали в самые пылкие объятия. А еще говорят, будто западноевропейцы — люди холодные и чуждые чувствам.

В метро мы обычно шли вдвоем с Алексом либо с Евгеньичем: я шел на контакт, а мой спутник наблюдал, все ли путем. Наш зарубежный друг, как правило, достаточно испуганный, всегда ждал у часов. На каждой станции таких часов двое, и договориться о том, у которых именно мы назначаем встречу, как показал опыт, практически невозможно. Будь я один, мне пришлось бы в ожидании гостей расхаживать по диагонали станции то к одним часам, то к другим, что выглядело бы странно. Поэтому мой тайный спутник и подстраховщик был полезен еще и тем, что избавлял меня от подобной необходимости, он наблюдал свою сторону, а я свою. Третий участник нашего преступного сообщества ждал наверху в машине, в каком–нибудь проходном дворе.

Если приезжий (или приезжие, они часто являлись вдвоем) возникал не на моей стороне, мой товарищ пересекал платформу и почесыванием подбородка давал мне об этом знать. Далее следовала радостная встреча, взаимные удары по спине, мне вручался пакет (рубашка, чай, растворимый кофе, иногда витамины, иногда диск группы «Роллинг стоунз», пачка сырных галет и так далее — проверяй, КГБ!). Уж не помню, от кого, по легенде, были эти гостинцы. Легенда была одна, раз и навсегда.

Возможно радостнее болтая, мы поднимались в город. Теперь моя задача состояла в том, чтобы показать место, где я вечером подсяду в их машину. Не то место, где мы произведем перекидку, — упаси Бог! Туда мы приедем вместе.

Однако просто довести их до места моей вечерней подсадки и на этом расстаться было бы неправильно — если за нами следят, смысл моих действий скорее всего будет разгадан следящими, поэтому я обрекал несчастных иностранцев на многочасовые прогулки — рассказывал про город, предлагал полюбоваться тем или иным видом, но с какого–то момента начинал им говорить: «Вот, запоминайте, это одна из главных улиц, вы ее легко найдете на любом плане, сюда очень просто доехать от вашего мотеля, начинайте считать повороты и запоминать приметы, вот здесь вы повернете направо...»

Так я их выводил к заветному месту (по времени это приходилось примерно на вторую треть экскурсии), показывал, где я буду стоять, например, в двадцать часов сорок пять минут. Первое такое место в Ленинграде я облюбовал то ли в Банковском, то ли в Москательном переулке, прямо у выезда на канал Грибоедова. Хорошее, безлюдное место.

Правда, в тот момент, когда я должен был подсаживаться в машину, оно могло оказаться не таким уж хорошим и безлюдным. Но выбора не было, они подъезжали, я неторопливо (обязательно неторопливо!) усаживался, и мы трогали. Был, конечно, предусмотрен и сигнал «проезжайте мимо», но за все эти годы я прибегнул к нему, может быть, один или два раза.

Помню, я чуть было не подал такой сигнал при своей самой первой подсадке. Банковский (или Москательный) переулок оказался вдруг неправдоподобно полон каких–то излишне праздных студентов из близлежащего общежития и мамаш с младенцами, а подкативший автомобиль оказался к тому же не скромным «Фиатом», достаточно похожим на «Жигули», а наглым спортивным «БМВ» бледно–бирюзового цвета.

Как бы то ни было, первый блин не вышел у нас комом. Где произойдет перекидка, чужеземцы, повторяю, никогда не знали, я для того и садился к ним, чтобы руководить движением груза к цели. Чаще всего мы ехали прямо к месту, иногда же, наоборот, намеренно долго плутали, но всегда под моим руководством. Буквально с первого раза я усвоил две простейшие истины: во–первых, не ждать идеального момента, не рассчитывать и не надеяться на него, такого не бывает никогда, а во–вторых, ехать надо, как и идти, ненатурально медленно, тогда незаметная слежка за тобой становится почти невозможным делом. Не беда, если все раздраженно обгоняют любознательного иностранца, любующегося русскими красотами. Главное, что в зеркалах заднего вида сразу становится заметна машина, плетущаяся с той же скоростью.

Впрочем, и при быстрой езде мудрено не заметить следящий за тобой автомобиль. Меня с тех пор сильно смешат фильмы, где герой или, наоборот, злодей подолгу колесит за кем–то, сидя у него на хвосте, а тот ничего не замечает, дурачок.

Да, я забыл сказать, что в этой предфинальной стадии две наши машины уже никак не участвовали. И на месте моей подсадки меня никто не подстраховывал. Алекс и Евгеньич напряженно ждали нас в точке перекидки. По тому, как стояла «Нива», была ли у нее открыта задняя дверь или поднят капот, стоял ли рядом с ней Евгеньич, я, подъезжая, получал представление о ситуации и говорил иноземцу: остановить рядом или поодаль, выйти из машины, перейти набережную, либо же начать усиленно любоваться телебашней, Гренадерским мостом, противоположным берегом реки, роскошными кущами Ботанического сада, а то и вовсе уйти гулять минут этак на сорок — конечно, оставив свой багажник незапертым. Когда мы возвращались, «Жигулей» или «Нивы» не было уже и в помине, а чужеземный багажник, разумеется, был пуст.

На Аптекарской набережной с этим не бывало проблем. Не помню случая, чтобы неподалеку от места разгрузки вдруг оказалась какая–нибудь неприятная машина, полная задумчивых мужчин. Чаще всего, особенно если было уже достаточно темно, мы, не городя огород, съезжались зад к заду, перекидывали сумки или кубические упаковки из их багажника в наш и разъезжались. Упаковок могло быть от двадцати до ста. Больше ста за все годы было раза два. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.