Расправа над Гизами

Расправа над Гизами

Бегство короля озадачило парижан. Изгнание Божьего помазанника не значилось среди целей восстания. Новые парижские власти направили к Генриху III, нашедшему убежище в Шартре, делегацию, дабы заверить его в своей преданности. А он, похоже, и сам не знал, что делать дальше. Теплый прием, оказанный ему жителями Шартра и губернатором Шиверни, позволял надеяться, что еще не все потеряно. Вместе с тем определенного плана действий не было ни у него самого, ни у его советников. Высказывались противоречивые мнения: если одни считали необходимым вести против Гизов борьбу не на жизнь, а на смерть; то другие склонялись к достижению компромиссного соглашения. Генрих III всех выслушивал, но не принимал решения, не видя верного выхода из казавшегося безвыходным положения. Представительная делегация парижан, уверявшая его в своей лояльности, вместе с тем пыталась оправдать восстание предполагаемой угрозой для католической церкви и якобы имевшим место вероломством герцога Эпернона. Они предлагали от имени Лиги торжественное примирение. Не чувствуя себя достаточно сильным, король счел разумным пойти на соглашение. Своим оппонентам Генрих III ответил, что ни один монарх на свете не желает сильнее, чем он, окончательного искоренения ереси и обеспечения благоденствия своему народу. 21 июля 1588 года он подписал в Руане «эдикт единения», удовлетворявший основные требования Лиги: амнистия парижским мятежникам, искоренение ереси, признание кардинала Бурбона своим наследником и назначение Генриха Гиза генеральным наместником королевства. Вскоре после этого он пожертвовал и Эперноном, назначив на должность губернатора Нормандии герцога Монпансье. На 15 августа 1588 года было намечено собрание Генеральных штатов.

Этот компромисс, как и следовало ожидать, не удовлетворил наиболее непримиримых среди сторонников и короля, и Гизов. Однако у Генриха III уже зрело решение, которым он до поры до времени ни с кем не делился. Кроме того, его не могло оставить равнодушным известие о том, что в море вышла огромная испанская эскадра, которую преждевременно окрестили «Непобедимой армадой» и которая, как тешил себя надеждой Филипп II, должна была сокрушить Англию. Зная о тесных связях Гизов с королем Испании, он опасался высадки испанского десанта на французском побережье. Если бы армада действительно оказалась непобедимой, то у Генриха III не оставалось бы ни одного шанса на успех в борьбе с его заклятым врагом.

Разумеется, в этой обстановке Генрих Наваррский должен был вновь взяться за оружие, если не хотел погибнуть, поскольку «эдикт единения» не оставлял ни малейшей возможности для компромисса, а Генрих Гиз оказался во главе королевской армии. В августе 1588 года он вновь начал военную кампанию на западе, одержав первую победу при Моньере, близ Нанта. В октябре он приступил к осаде города Бовуар-сюр-Мер; однажды он столь безрассудно вырвался вперед, что едва не был убит. Однако предприятие в конце концов увенчалось успехом: Бовуар 20 октября пал, как раз в то время, когда в Блуа заседали Генеральные штаты. Хотя Генрих III предлагал им договориться с Генрихом Наваррским, штаты, уступая нажиму герцога Гиза, объявили 5 ноября короля Наваррского лишенным всех прав первого принца крови. Для Беарнца это было не единственное огорчение. Собравшиеся в декабре 1588 года в Ла-Рошели представители протестантских церквей подвергли его зубодробительной критике, небезосновательно упрекая этого «защитника веры» в том, что наследование французского престола занимает его куда больше, чем судьба протестантизма во Франции. Не осталась без внимания и его распутная личная жизнь, вдвойне возмущавшая суровых гугенотов, поскольку им приходилось выделять немалые средства на содержание его любовниц, тогда как денег катастрофически не хватало на ведение войны. Генриху Наваррскому нечего было возразить, и он, скрепя сердце и стиснув зубы, терпел унизительную для себя критику — лишь бы оставаться на плаву, то есть сохранить, пусть и в урезанном виде, власть, и впредь возглавлять движение. Он каялся и клялся, что жизни не пожалеет для защиты дела протестантизма, после чего был утвержден в качестве главнокомандующего. За ним сохранилось также право назначать на должности разного рода чиновников, кандидатуры которых предлагались провинциальными ассамблеями, — это была если не республика женевского образца, то вполне уже парламентская монархия, нравилось то или нет Его Королевскому Величеству.

Между тем положение Генриха III тоже продолжало оставаться шатким. Гибель «Непобедимой армады» избавила его от угрозы испанского вторжения во Францию, однако состав собравшихся 2 октября 1588 года в Блуа Генеральных штатов не оставлял ему ни малейших шансов на принятие желательных для него решений. Лигёры так обработали общественное мнение, что им принадлежало абсолютное большинство среди представителей всех трех сословий. Меньшинство составляли «политики», то есть умеренные католики, тогда как протестанты отсутствовали полностью. Председателями всех трех курий были избраны лигёры: Бриссак, недавно командовавший на баррикадах, — в курии дворян, кардинал Гиз, брат Меченого, — духовенства и Ла Шапель-Марто, один из Комитета шестнадцати, — третьего сословия. Короля лишили права вето, тем самым заранее нейтрализовав все его инициативы и обеспечив принятие решений большинством голосов. Иначе говоря, депутаты, особенно от третьего сословия, взяли курс на установление конституционной монархии. Однако это намерение наталкивалось на традиционные представления, слишком глубоко укоренившиеся во французском обществе, чтобы ими можно было так просто пренебречь. По этой причине с первых же дней заседания Генеральных штатов начались разногласия даже среди лигёров. Ничего удивительного, что, когда на первом заседании в зале появился король, все встали, с должным почтением приветствуя его. Он произнес замечательную речь, в которой еще раз заявил о своей приверженности католической церкви и о намерении не допустить к наследованию королевского престола Франции любого заподозренного в ереси. Он заранее соглашался на принятие законов, которые обеспечили бы мир в королевстве и позволили бы успешно справиться с бедственным положением народа, бороться с беспорядками и коррупцией. Отдельные пассажи его выступления, которые можно было истолковать как завуалированный выпад против Гизов, впоследствии были изъяты из протокола заседания и из текста, предназначенного для публикации.

Речь, произнесенная королем, была тепло встречена депутатами, что, однако, в конечном счете принесло ему мало пользы. Меченый, его брат-кардинал и верхушка Лиги времени даром не теряли. В ходе развернувшихся дебатов они сумели так запутать дело, что выдвигавшиеся требования поражали своей непоследовательностью и отсутствием элементарной логики. Так, депутаты требовали незамедлительного и полного истребления гугенотов, но при этом добивались резкого сокращения налогов. Генрих III вследствие этого был лишен возможности собрать необходимое войско, и его упрекали в бездействии и даже предательстве. Уважение, продемонстрированное королю в первые дни заседания Генеральных штатов, сменилось подозрительным и даже презрительным отношением к нему. Несколько депутатов, подстрекаемых «господами лотарингцами», осмелились даже грубо оскорбить монарха. Если герцог Гиз еще и проявлял в отношении его некоторое почтение, хотя и с долей иронии, и держался в стороне от словесной перепалки депутатов, то его брат-кардинал был главным вдохновителем беспорядка, царившего на заседаниях, стараясь завести дело в тупик. Однако Генрих III, несмотря на все унижения, которым его подвергали Генеральные штаты, и нараставшую угрозу для себя, не сдавался. Дело шло не только о его личном спасении, но и о сохранении монархического принципа. Напротив, герцог Гиз, хотя и стремился взойти на королевский трон, подрывал этот принцип, поскольку, если бы ему удалось свергнуть Генриха III, он стал бы выборным королем, своего рода коронованным диктатором, опирающимся не на законы и традиции, а исключительно на военную силу.

Было еще одно обстоятельство, делавшее положение Гиза весьма шатким: в недрах самой выдвигавшей его группировки отсутствовало единство, так что его избрание в любой момент могло быть поставлено под вопрос. Кроме того, Гиз наверняка натолкнулся бы на отчаянное сопротивление гугенотов, пользовавшихся поддержкой «политиков». Он не мог не сознавать, что устранение Генриха III развязало бы гражданскую войну, еще более ожесточенную, чем прежний религиозный конфликт. Понимал это и король, который теперь мог рассчитывать только на самого себя. В этой трагической ситуации ему предстояло самому принимать решение, не обращаясь за советом даже к престарелой Екатерине Медичи, которая, вероятно, стала бы убеждать его пойти на новые уступки. Возможности для достижения согласия были исчерпаны. Теперь задача заключалась уже не в том, чтобы выиграть время, стараясь внести разлад в ряды депутатов и задабривая братьев Гизов.

18 декабря осведомитель донес Генриху III, что накануне во время обеда кардинал, предложив тост за своего брата, произнес роковые слова: «Я пью за здоровье короля Франции!» Присутствовавшие от души аплодировали ему. Не теряя ни минуты, Генрих III тайно созвал своих наиболее верных сторонников и спросил, что они думают обо всем этом. Те единодушно признали положение крайне серьезным и посоветовали немедленно арестовать герцога и кардинала. Однако как это сделать? Герцог Гиз, являясь главным распорядителем королевского двора, имел в своем распоряжении охрану и ключи от всех дверей дворца. Король же мог рассчитывать лишь на горстку верных ему людей; это были знаменитые «сорок пять», личная гвардия, в свое время набранная Эперноном из числа отважных гасконцев, отличавшихся исключительной преданностью своему господину. Но даже если предположить, что Гиз будет арестован, как дальше с ним обращаться? Держать в заключении? Никакие запоры его не удержат. Судить? Но каким судом? У кого хватит смелости допрашивать герцога Гиза, проводить по его делу дознание? Можно не сомневаться, что его сторонники поднимут ради него мятеж. Не остается ничего иного, кроме как убить или, лучше сказать, казнить его. Король в качестве верховного судьи может обойтись и без трибунала, по собственному усмотрению вынести приговор и распорядиться о приведении его в исполнение.

Итак, решение было принято, однако сохранить его в тайне во дворце, полном лигёров и соглядатаев Гизов, не удалось. Герцога предупредили, однако тот пренебрег предостережением, считая Генриха III неспособным на принятие подобного решения. Испанский посол Мендоса, получивший сведения от своих агентов, убеждал Гиза в необходимости остерегаться, а еще лучше — опередить короля. Герцог соглашался с тем, что надо поднять своих сторонников и захватить власть, но при этом был настолько уверен в себе, что не считал нужным поторопиться. Кто знает, быть может в своем упрямом стремлении во что бы то ни стало сохранить видимость законности он все еще надеялся, что Генеральные штаты наконец-то низложат короля и вместо него изберут его, Генриха Гиза. 21 декабря он добился аудиенции у Генриха III и, желая прощупать почву, ходатайствовал о собственной отставке с поста генерального наместника королевства. Король попросил его сохранить за собой эту должность, заверив его в своей дружбе. На следующий день, когда они встретились в покоях королевы-матери, страдавшей от сильного приступа подагры, Генрих III после очередного обмена любезностями сообщил герцогу, что назначенный на завтра королевский совет соберется рано утром, поскольку приближаются праздники, а решить предстоит еще много дел. Позднее, во время ужина, Гиз обнаружил под своей тарелкой записку с предупреждением о готовящемся покушении на него. Однако лотарингец был настолько самоуверен, что ограничился лишь гордым заявлением: «Он не посмеет!» За роковую недооценку противника ему вскоре пришлось заплатить самой дорогой ценой. Затем он удалился с маркизой де Нуармутье (она же мадам де Сов, дарившая, как мы помним, своей любовью также и Генриха Наваррского, наряду с уже покойными к тому времени Карлом IX и герцогом Алансонским, еще здравствовавшим Генрихом III и другими) в ее покои, где и провел последнюю в своей жизни ночь.

23 декабря 1588 года уже в четыре часа утра все посвященные в королевский план были в сборе. На положенных местах находились и «сорок пять». Во дворце царили тишина и покой. Слово взял король, еще раз вкратце изложив обстоятельства, вынудившие его на принятие столь непростого решения, и сделав особый упор на обиды, причиненные ему Гизами. Свою краткую речь он заключил по сути риторическим вопросом: «Обещаете ли вы послужить мне, отомстить за меня, не щадя собственной жизни?» Присутствовавшие уже готовы были разразиться громким «Виват!», но король остановил их. Он сделал последние распоряжения, распределив, так сказать, роли, которые каждому предстояло сыграть в предстоявшей драме. Генрих III словно помолодел, вновь обретя уверенность в себе, величавую осанку государя и боевого командира. Он удалился в свой кабинет, а члены Королевского совета заняли места в зале для заседаний. Оставалось только ждать прибытия герцога Гиза, который появился около семи часов, как всегда элегантный и высокомерный. Войдя в зал совета, Гиз невольно остановился, не увидев никого из своих друзей. Он, повинуясь инстинкту самосохранения, возможно, повернул бы назад, если бы в тот же момент на пороге не показались его брат-кардинал, хранитель печати Монтолон, епископ Парижский Гонди и кардинал Вандом. Чувство тревоги, охватившее было герцога, прошло, однако слабость, вызванная бурно проведенной ночью с опытной в искусстве любви маркизой, осталась. Он попросил принести ему сушеных слив, модное в то время средство для восстановления сил после напряженной ночи любви, и машинально жевал их.

Государственный секретарь передал ему приглашение явиться к королю и незаметно исчез. Герцог поднялся и, ничего не опасаясь, пошел, с плащом на руке и бонбоньеркой с сухофруктами. Некоторые из «сорока пяти» были тут же, делая вид, что играют в шахматы. При его приближении они почтительно встали и последовали за ним. Войдя в Старый кабинет, герцог не обнаружил там короля, зато увидел еще одну группу из числа «сорока пяти». Был там и Ланьяк, их командир. Гиз в нерешительности остановился и хотел уже повернуть назад, когда по команде Ланьяка королевские лейб-гвардейцы набросились на него. Он тщетно попытался выхватить шпагу, чтобы защищаться, но град ударов опередил его. Герцог был настолько силен, что и смертельно раненный, он увлек за собой всю свору убийц в направлении Нового кабинета, где находился Генрих III. Получив не менее десяти ран, он все еще держался на ногах, цедя сквозь зубы: «Какое вероломство, господа! Какое вероломство!» Получив еще один удар кинжалом в живот, герцог тем не менее продолжал двигаться нетвердой походкой в сторону Ланьяка, который с силой оттолкнул его. Раненый, наконец, рухнул на пол, но был еще жив. Бельгард, один из приближенных короля, подойдя к умиравшему Гизу, сказал: «Месье, пока еще теплится в вас искра жизни, просите прощения у Бога и короля». Герцог пробормотал: «Miserere mei, Deus…» («Помилуй меня, Господи») и испустил дух. Генрих III, окинув взглядом поверженного врага, будто бы изрек знаменитую фразу: «Бог мой, как он велик! Мертвый еще больше, чем живой!» Обыскав карманы убитого, нашли листок бумаги, на котором было написано: «Для продолжения гражданской войны во Франции необходимо 700 тысяч экю в месяц». Этот документ, вероятнее всего сфабрикованный, должен был служить подтверждением измены Гиза.

Пока в зале совета проводили арест кардинала Лотарингского, архиепископа Лионского и кардинала Бурбона, избранного Лигой на роль предполагаемого наследника престола, Генрих III направился к тяжелобольной Екатерине Медичи, лежавшей в своей постели. «Наконец-то я король, — сказал Генрих III, — я убил парижского короля». — «Ты хорошо раскроил, сын мой, теперь надо сшить», — ответила королева-мать. Это был последний изреченный ею афоризм. 5 января 1589 года она умерла, и событие это, по словам современника Франсуа Мирона, привлекло к себе не больше внимания, чем смерть козы. «Черную королеву» в народе не любили.

Перед смертью Екатерина успела ходатайствовать о пощаде для сына герцога Гиза, шестнадцатилетнего Шарля. Что же касается кардинала Лотарингского, то за него просить было уже поздно: его прикончили в тюрьме, вскоре после убийства гордого герцога. Генрих III не мог оставить в живых столь опасного врага, который обязательно нашел бы способ отомстить за брата. По преданию, будто бы никто из «сорока пяти», ни за какие деньги, не решился поднять руку на кардинала, поэтому пришлось обращаться к шотландским гвардейцам. Были арестованы наиболее видные члены Лиги и те депутаты, которые больше других скомпрометировали себя. Жалкое сборище заговорщиков и болтунов, которое представляли собой Генеральные штаты в Блуа, оцепенело от ужаса, по инерции прозаседав до 16 января 1589 года, но не принимая более каких-либо решений.

Убийство двоих братьев Гизов оказалось этапным событием в истории Французского королевства. Генрих III, один из организаторов Варфоломеевской ночи, сразу предстал перед всем народом Франции, простолюдинами, дворянами и клиром, как преступник. Дом Валуа окончательно лишился доверия, и кинжал самочинного судьи скоро довершит дело. Напротив, авторитет Лиги стремительно вырос, и гибель братьев-лотарингцев обернулась их триумфом. Они в одночасье превратились из чужеземных князей в патриотов-французов. Вновь вспомнили об их отце Франсуа Гизе, славном завоевателе Пикардии, Меца и Кале. Открыто заговорили о том, что его убийство организовала Екатерина Медичи, а не адмирал Колиньи, на которого флорентийка постаралась бросить тень подозрения. Как всегда непостоянное, настроение толпы качнулось в другую сторону. К чести последнего представителя династии Валуа следует заметить, что на пике острейшего политического кризиса он проявил себя отнюдь не тем изнеженным извращенцем, любителем «миньонов» и комнатных собачек, каким представляли его многие современники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.