Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна
Национальность анонимного автора «Дневника» можно определить не только благодаря тому, что написан он на польском языке, но и его явными симпатиями к Польше и католичеству. Датирован «Дневник» 1683 годом. Автор или был свидетелем кровавой бойни 15 мая 1682 года, или собирал сведения о ней по горячим следам. Его описание во многом совпадает с рассказом о тех же событиях в «Гистории» князя Бориса Ивановича Куракина и в «Записках» графа Андрея Артамоновича Матвеева. Именно сопоставление этих трех источников дает возможность детально восстановить страшную картину мятежа.
Однако предыстория династического кризиса, воссозданная автором «Дневника» по слухам и явно недостоверным источникам, вполне фантастична.
Публикуется по изданию: Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна. СПб., 1901. Пер. с пол. А. Василенко.
При жизни прежнего царя Алексея Михайловича царским двором управлял Артемон Сергеевич [Матвеев] и был посольским канцлером. Когда первая супруга царя Мария Ильинична Милославская умерла, оставив после себя двух сыновей и шесть незамужних дочерей, Артемон начал преследовать этих последних и усилил свои преследования еще больше после того, как добился того, что царь женился на его родственнице Наталии Кирилловне, дочери смоленского капитана Кирилла Нарышкина. От брака с нею родился теперешний царь Петр. Умирая, царь Алексей благословил на царство своего сына Феодора, рожденного от
Милославской, который в то время лежал больной, а опекуном назначил князя Юрия Долгорукого.
По московскому обычаю нового царя должны были избрать в тот же день, в день смерти прежнего царя. Но Артемон утаивал смерть царя и, подговорив стрельцов к единодушному избранию на царство Петра, своего малолетнего родственника, а не Феодора, которого благословил отец, уже поздно ночью сообщил боярам о смерти царя и, посадив младенца-Петра на троне, убеждал их признать его царем без всякого прекословия, потому что Феодор опух и лежит больной, так что мало надежды на его жизнь и еще меньше на то, чтобы он благополучно правил ими и воевал с внешними врагами1.
Между тем бояре, узнав от патриарха, бывшего при смерти царя, что царь, умирая, благословил на царство царевича Феодора и опекуном назначил Юрия Долгорукого, ожидали прибытия этого последнего.
Юрий Долгорукий, приехав во дворец и рыча, как вол, с горя по случаю кончины царя, спрашивал у патриарха, кого отец благословил на царство. Патриарх отвечал, что царевича Феодора. Тогда Долгорукий и бояре, не слушая убеждений Артемона об избрании на царство Петра, устремились к больному Феодору; видя, что двери затворены и заперты, велели их выбивать и выламывать; войдя к нему с рыданием и плачем о смерти его отца, с радостью понесли его (потому что он сам ходить не мог), и, посадивши на престоле, подходили к его руке, поздравляя с воцарением. Между тем мать царя Петра и Артемон, не будучи в состоянии противодействовать могуществу бояр и Долгорукого, вместе со своими советниками скрылись.
На следующий день в воскресенье царя Алексея похоронили. Похоронивши же его, стали усиленно заботиться о здоровье Феодора: три тетки и шесть сестер, рожденных от Милославской, расположившись возле него, сидели безвыходно и оберегали всячески его здоровье.
Когда царь Феодор, выздоровев, венчался на царство, то, помня недоброжелательство к себе Артемона и опасаясь козней и отравы с его стороны (распустили молву, будто Артемон чернокнижник и водится со злыми духами, о чем пытали его слуг и даже карлика), наказав кнутом его самого и его сына, сослал в ссылку в Верхотурье, пограничный с Китайским царством город. В ссылке Артемон пробыл немало времени, лишенный возможности поддерживать сношения со своею партией издалека, так как был под крепкой стражей и оставался до тех пор, пока не умерла в родах первая супруга царя Феодора Агафья Грушецкая, произведя на свет сына Илью, а за нею умер и сын, четыре недели спустя.
Эта царица была по отцу польского происхождения. Выйдя замуж за царя, она сделала много добра Московскому царству. Прежде всего она уговорила отменить охабни2, то есть одежды безобразные женские, которые на войско надел тиран-царь, когда оно бежало позорно без битвы с поля сражения, далее она уговорила стричь волосы и брить бороды, носить сабли сбоку и одеваться в польские кунтуши; но самое главное это то, что при ней стали заводить в Москве польские и латинские школы. Также предполагалось выбрасывать из церкви те иконы, которые каждый из них считает своим Богом и не позволяет никому другому поклоняться и ставить зажженных свечей. Эти нововведения в Москве партия царя Феодора, как очень обходительного государя и принимавшегося за политику, хвалила; другие же недоброжелатели, из приверженцев Артемона, порицали, говоря, что скоро и ляцкую веру вслед за своими сторонниками начнет вводить в Москве и родниться с ляхами, подобно царю Димитрию, женившемуся на дочери Мнишка.
По смерти же царицы Агафьи Грушецкой царь Феодор женится на девице Марии Евпраксимовне, дочери бедной вдовы. Эта Мария была крестной дочерью Артемона. Она била челом своему мужу-царю, чтобы вернуть из ссылки из Верхотурья Артемона. Когда он приближался из ссылки к Москве, партия его снова стала подниматься в гору4. Затем предоставим самому Господу рассудить это дело: царь Феодор, в течение нескольких дней понемножку прихварывая, умирает 2 июля 1682 г.
Артемон приезжает в столицу и, согласно прежнему своему замыслу, провозглашает царем Петра. Затем он отыскивает и возвращает двух Нарышкиных, Ивана и Кирилла, родных дядей Петра, которых Феодор сослал в ссылку (про них говорили, что они составляли будто бы заговор на жизнь царя).
Наступил день погребения царя Феодора. При погребении же московских царей происходит следующая церемония. Гроб кладут на сани; сани поднимают на плечи бояре и несут таким образом в церковь, вслед за ним бояре несут на санях супругу царя, распростертую и рыдающую. За ними шел царь Петр с боярами, патриархом, властями и духовенством.
Хотя не в обычае было, чтобы родственницы царя, в особенности девицы, сестры царские (лица которых не видит ни один живой мужчина), присутствовали на похоронах, тем не менее одна из шести сестер Феодора, Софья, настояла на том, чтобы идти непременно в церковь за телом своего брата; и как ни уговаривали ее от этого небывалого поступка, никакими мерами нельзя было убедить ее отказаться от своего намерения. И она пошла-таки в церковь с великими воплями и рыданиями, от чего не могли удержать ее несколько десятков монахинь, укрывших ее. На этот шум сбегались со всех сторон люди, как на какое-либо зрелище; и толпа все увеличивалась, тем более что обряд погребения у них продолжается долго. Царь Петр не достоял до конца его и ушел из церкви раньше, побуждаемый к этому своей матерью и дядями Нарышкиными. За ним вышли почти все бояре. Этот поступок изумил и духовенство, и простой народ. У них при погребении есть песнопение для прощания с умершим; когда запоют его – «Приидите последнее целование» – патриарх, расставаясь с усопшим, дает ему целовать крест, благословляет его и прощает ему свои обиды, причиненные ему в течение жизни, и взаимно испрашивает у него прощения.
Видя, что царь Петр и бояре ушли, не попрощавшись, царевна Софья оставалась слушать отпевание до конца с великим плачем. Остальные сестры ее в скорби лежали в это время больные в своих покоях. Узнавши, что царь Петр ушел из церкви до последнего прощания, они воспылали гневом и велели передать ему через монахинь, что, вероятно, он не брат его и не был им: разве не был последний ласковым царем для него, что он не пожелал проститься с ним и дождаться конца отпевания? На это мать Петра отвечала, что Петр еще малый ребенок, он долго оставался не евши, ослабел и принужден был уйти. Иван Нарышкин добавил со своей стороны: «Что толку было в его присутствии? Кто умер, пусть себе лежит, а царь не умер, но жив!» Немного погодя царь Петр, покушавши, отправился навестить больных сестер, но они в гневе не допустили его к себе, горько плакали и искали удобной минуты, чтобы отомстить его сторонникам…
Между тем царевна Софья, возвращаясь с похорон и считая себе за бесчестие и оскорбление со стороны Петра и Артемона их поступок, громко кричала толпе: «Смотрите, люди, как внезапно брат наш Феодор лишен жизни отравой врагами-недоброжелателями! Умилосердитесь над нами сиротами, не имеющими ни батюшки, ни матушки, ни братца-царя! Иван, наш старший брат, не избран на царство… Если мы провинились в чем-нибудь пред вами или боярами, отпустите нас живыми в чужую землю к христианским царям». Слыша это, люди сильно волновались, не зная причины.
После этого между царевной Софьей и царицею Наталией, матерью Петра, стало возрастать взаимное нерасположение.
По обычаю после погребения над царской постелью, на которой царь умер, в течение шести недель должны были совершаться панихиды на основании верования, что душа умершего шесть недель остается при ложе, пока не пройдет мытарств, то есть чистилища, поэтому в этих покоях царь Петр еще не жил, а у своей матери.
Две недели уже царствовал Петр; а царевна Софья в это время с преданными боярами Михаилом Милославским, своим дядей, и князем Хованским составила думу, как бы посадить на трон царевича Ивана. Тогда Иван Нарышкин, желая проникнуть в их тайные замыслы, стал напрашиваться к ним, говоря: «Я-де боярин да думной дворянин, мне пригоже быть там» и желал управлять государством до совершеннолетия царя Петра, чему Софья противилась, и они сильно поссорились с матерью Петра: с обеих сторон предъявлялись чрезмерные и непригожие требования.
Все это были искры, из которых вспыхнул большой огонь, когда в этом деле принял ближайшее участие князь Хованский5.
Будучи начальником стрельцов, он надеялся на них и старался их возмутить. С этой целью он открывал глаза стрелецким офицерам и головам, говоря им: «Вы сами видите, какое тяжелое ярмо наложено было на вас и до сих пор не облегчено, а между тем царем вам избрали стрелецкого сына по матери. Увидите, что не только жалованья и корму не дадут вам, но и заставят отбывать тяжелые повинности, как это было раньше; сыновья же ваши будут вечными рабами у них. Но самое главное зло в том, что и вас и нас отдадут в неволю чужеземному ворогу, Москву погубят, а веру православную истребят. В особенности обратите внимание на то, что у нас не было долгое время царя, да и теперь иметь его не будем, если нагрянут те государи, которые имели этот титул. Мы заключили вечный мир с королем польским под Вязьмой по Поляновский рубеж, с клятвой отказавшись на веки от Смоленска; а теперь Бог покровительствует нам, отдавая отчизну в наши руки, а потому необходимо защищаться не только саблями и ножами, но даже зубами кусаться, и, сколько сил Господь Бог даст, необходимо радеть о родной земле». Вместе со стрельцами были возмущены им и много боярских детей, дворян и простого народа.
Когда стрельцы поверили и примкнули к их партии, царевна Софья распустила по городу слух, приказав своим прислужникам кричать по улицам, что Иван Нарышкин убил царевича Иоанна, задушив его, а сама между тем скрыла его в своих покоях. Стрельцы поверили этому слуху и ударили в набат. Потом, по наущению Хованского, вооружившись полевыми пушками и всяким другим оружием, бросились к дворцу и стали сильно палить, производя перед дворцом шум, так что лошади из-под боярских карет разбежались, разбили челядь и поломали кареты. При виде этого боярами овладел страх, и они разбежались и попрятались, кто где мог. Между тем стрельцы, войдя во дворец, кричали: «Покажите нам тело царевича Иоанна, которого задушил Иван Нарышкин!» Тогда некоторые из бояр, столпившись вокруг царя Петра, выслали к стрельцам для увещаний Артемона и Хованского; стрельцы однако продолжали кричать: «Выдайте нам Ивана Нарышкина и покажите тело задушенного царевича Иоанна». Сначала Артемон кротко их убеждал и успокаивал, но стрельцы все кричали: «Выдайте нам тех, которые изменяют великому государю!..» Выслали сначала к ним князя Михаила Долгорукого, который отличался строгостью по отношению к ним. Он стал грозно говорить с ними, называл их бунтовщиками и обещал их перевешать и пересажать на колы… Стрельцы, уже рассвирепев, подняли его на пики, сбросили с крыльца и, убив его, выволокли на площадь на лобное место за Крым-город. После этого высланы были Артемон и Хованский увещевать их не производить бунта. Когда Артемон, выступив вперед, держал к ним речь, Хованский, стоя позади его, мигнул стрельцам. Те поняли этот знак и хотели тотчас схватить Артемона, но он успел добежать до царя Петра и схватил его под руку, – стрельцы ворвались и выхватили его из-под царской руки, сбросили его с крыльца на копья; потом сняли с него одежды, вывели за Крым-город и разрубили на части. Видя это, иные бояре разбегались, кто куда мог.
Боярин Феодор Петрович Салтыков в страхе бежал к патриарху, но стрельцы, поймав его, зверски убили, предполагая, что это Иван Нарышкин. Потом, убедившись в своей ошибке, сами сильно сожалели об этом.
Другие стрельцы искали во дворце других бояр, нашли думного дьяка Иллариона [Иванова], заведующего посольским приказом; он спрятался в трубу или, как говорят другие, в ларь; сбросив его, подняли на копья и выволокли за ворота, потом варварски разрубали на части, приговаривая: «Ты хотел вешать нас вокруг города, так теперь отдыхай!» Грабя двор Иллариона, они нашли греческую рыбу, называемую каракатицей; она имеет очень много ног. Забравши эту рыбу, они показывали ее народу, говоря: «Этой рыбой они отравили царя и нас собирались отравить», и называли эту рыбу змеей. Они повесили ее в нескольких местах, чтобы все могли видеть. После этого убили сына Иллариона за то, что он знал, что его отец держит у себя такую отраву и никому не говорил. Стрельцы убили и немца-лекаря Ивана Гутменса, принявшего православие, за то, что он отравил царя.
В этот же день разыскивали и лекаря-жида Даниила, но не нашли его, потому что он, переодевшись в страннические одежды, пробрался на Кукуй; а убили его сына, допрашивая, куда скрылся отец.
Князя Григория Григорьевича Ромодановского, своего воеводу, который был с войском в Украине, сбросив сверху с дворца, жестоко кололи копьями, говоря: «Ты изменник великому государю; ты отдал Чигирин, не дозволив нам сражаться с турками; ты морил нас голодом!»
Убивши в тот же день сына Долгорукого, Михаила, стрельцы отправились к старому князю Юрию Долгорукому, своему воеводе, и повинились пред ним, раскаиваясь в убийстве сына его: «Мы должны были это сделать, потому что он был слишком лют к нам», требовали, чтоб он приказал открыть свои погреба для угощения и потчевал их. Когда Юрий Долгорукий приказал своему дворецкому открыть все погреба и угощать их, они скотски пили ковшами всякие напитки. Долгорукий, видя это, имел неосторожность сказать: «Съели щуку, да зубы остались! Прикажу-ка я всех их перевешать вокруг столицы!» Эти слова услышал один подросток из его челяди и сообщил стрельцам. Стрельцы, как звери, кинулись к Долгорукому, и один из них, прибежав в комнату, где он лежал, пронзил его пикой на кровати; потом раненого вывели на крыльцо, а сами стали внизу с пиками, готовясь его скинуть. Когда его бросали, он умолял, чтобы дозволили ему хотя помолиться Богу; но едва он успел сотворить крестное знамение, как был сброшен на копья. Труп его выволокли за ворота и разрубили на части; одни, распоровши живот, клали в него рыбу, приговаривая: «Ешь теперь, князь, вкусно, так, как поедал ты наше добро»; другие, отрубивши руку, носили по улице на копье с возгласами: «Уступайте, люди: едет великий боярин, князь Долгорукий!»
Еще раньше, видя опасность, грозившую Долгорукову, жена его убитого сына Михаила хотела его скрыть; но он сам не захотел, потому что слишком был убит смертью сына. «Хочу, – говорил он, – принять смерть (а сам надеялся, что его не убьют). Ни в чем я не виноват пред ними, – продолжал он, – довольно с них и сына моего».
После того был убит Афанасий Нарышкин, дядя Петра, и полковник Гарушкин, которые, обороняясь во дворе от стрельцов, убили их человек двадцать, но наконец были взяты, выведены пред стрелецких начальников на царское крыльцо и сброшены на копья. Тела их выволокли за ворота и присоединили к другим трупам.
В Крыму-городе стрельцы убили еще Аверкия Степанова, думного дворянина, богатого человека, из-за его сокровищ, которых много забрали. Потом убили еще двух полковников своих: Иванова, очень хорошего молодого человека, а другого его доктора.
Цдрица Наталия, мать Петра, едва умолила от смерти своего отца Кирилла Нарышкина, которого однако развели с женой и, постригши в монахи, сослали в монастырь.
Это был понедельник. В этот день волнение стало мало-помалу затихать. Стрельцы поставили усиленную стражу, чтобы Иван Нарышкин и лекарь Даниил не убежали.
На следующий день, во вторник, стрельцы убили любимца и наперсника царя Феодора славного боярина Ивана Максимовича Языкова, в ту ночь исповедовавшегося, ибо он был человеком набожным. Его обвиняли и убили за то, что он, имея над всем власть, оказывал им несправедливость и, когда они били ему челом, он наказывал их кнутами и ссылал в ссылку.
В этот же день, разрубая трупы убитых на части, требовали выдачи Ивана Нарышкина и лекаря Даниила, еврея выкреста. Тем и закончился этот день.
В среду стрельцы явились во дворец к царице, требуя выдачи ее брата Ивана Нарышкина, в противном случае угрожали и ей смертью. Не будучи в состоянии дольше скрывать его, она вывела его вместе с царями и царевнами, держа в руках иконы и полагая в них надежду на избавление брата от смерти, как и отца.
Но стрельцы, не оказав никакого уважения иконам, схватили Нарышкина за волосы (так как они у него были длинны) и отвели его во двор Лыкова. В то же время был схвачен и лекарь Даниил на Кукуе между немцами, одетый в странническую одежду. Их обоих отдали трем палачам, которые били кнутами их так, что ребра трещали. Лекаря допрашивали: «Ты ли отравил царя?» А Нарышкина: «Ты ли хотел убить царевича Иоанна?», но ни тот, ни другой не сознались. После этого Нарышкина с насмешками вывели и спрашивали: «Как ты осмелился брать во дворце царскую порфиру и примерять? Не хотел ли ты сделаться царем?» И ставши вокруг него с копьями, дали ему свободного пространства две сажени, говоря: «Если перепрыгнешь это пространство и после наказания кнутом будешь еще жив, то мы тебя отпустим». Когда же он хотел перепрыгнуть, они с обеих сторон подхватили его на копья и разрубили на части. Отсекши ему голову и руки, они выставили их на копьях перед дворцом, где они оставались в продолжение трех дней; также и лекаря Даниила разрубили на мелкие куски. Потом в продолжение трех дней стрельцы грабили их дома, после чего дозволили собрать их куски и схоронить их.
Затем, по наущению царевны Софьи и Хованского, они провозгласили царем Иоанна.
После описанных происшествий оба царя отправились в поход в село Коломенское, отстоящее от Москвы на расстояние полторы мили. Там подброшено было письмо с требованием избиения с лишком 70 бояр. Это было делом стрельцов и Хованского, желавшего сделаться самому царем. Но бояре били челом царевне Софье и говорили: «Если вы вернетесь в Москву, тогда мы разойдемся каждый в свою сторону, потому что несомненная смерть от руки таких неслыханных злодеев всякому страшна». Вследствие такой просьбы оба царя и царевны отправились в Троицкий монастырь, в двенадцати милях от столицы, где собралось бояр, детей боярских и челяди до ста тысяч человек, из опасения, чтобы стрельцы там не напали на них.
Между тем Хованский ради богатства силой женился на беременной вдове убитого дьяка Иллариона, которая через две недели родила сына. Спрятанными и уцелевшими от разграбления стрельцов деньгами Хованский набрал себе единомышленников и подкупил стрельцов в надежде сделаться царем, а Софью выдать замуж за своего сына. «Тогда, – говорил он, – мы можем совершенно обезопасить Московское государство от внешних врагов, а несовершеннолетние цари пусть тем временем подрастают». А сам предполагал отправиться в Польшу с несколькими сотнями тысяч войска и заключить мир, а потом к шведам. И вот, в то время, когда его нельзя было отклонить от его планов, и он, находясь в походе с царями у Троицы, возвращался в столицу, тогда найдены были подметные письма, касающиеся его партии. Письма попали в руки царевне Софье, и она сильно смутилась. Она рада уже была, что она сделала царем своего брата Иоанна и сама начала управлять царством, а тут новое горе, когда услышала, что Хованский желает стать царем, а ее самое выдать за сына. Все это до поры до времени не предавалось гласности и в ежедневных совещаниях сохранялось в тайне.
Однажды Софья приказала показать ей сына Хованского, и, когда привели его к ней, не на что было и смотреть: слишком молод он был и некрасив собою. Софья рассмеялась и сказала: «О, женишок мой, хорош женишок, ярыжкой (то есть подьячим) ему впору быть!» И когда Хованского отправили из Троицкого монастыря в Москву под предлогом успокоения стрельцов, которые, защищая свою невинность, поставили пред Крым-городом каменный столб с перечислением тех преступлений, за которые были убиты ими бояре, царевна Софья приказала пытать трех заподозренных стрельцов, те сознались в том, что присягали Хованскому, что быть ему царем, и выдали все выше поименованные его планы… Тогда в погоню за Хованским Софья послала князя Лыкова с несколькими тысячами войска, который догнал и схватил Хованского в селе Воздвиженском вблизи монастыря. Сначала были биты кнутами пять советников его, которые тоже выдали все его тайные замыслы. Хованскому, сыну его и упомянутым пяти клевретам здесь же на плахе, то есть на положенном на земле бревне, были топором отрублены головы. Стрельцы, узнавши об этом в столице, горько сетовали, называя Хованского своим батюшкой, то есть отцом; они приняли большие предосторожности, защитились пушками и сильной стражей. Не имея руководителя, они послали бить челом пред царями, сознавая свою вину, и просили помилосердовать их.
Цари, видя, что бояре не могли совладать с их силой, и не желая доводить их до отчаяния, оказав им милость, сами поехали в столицу. Софья и царь Иоанн были весьма благосклонны к стрельцам. Потом решено было разослать стрельцов по разным городам; и вот одни приказы, то есть полки, отправили в Великие Луки, другие – в Астрахань, третьи – в Киев, четвертые – в Смоленск, и были даны и разосланы указы, как кого казнить; когда казнили около полутора тысяч человек, стрельцы стали сильно негодовать и поджидать теперешней поры, когда спадут воды и оденутся листьями леса, обещаясь снова собраться вместе. Что выйдет из этого, покажет время…
Род покойного царя Алексея Михайловича и царей Иоанна и Петра Алексеевичей, проживающих ныне в дворцах города Кремля, написанный в нынешнем 1683 году
1. Анна Михайловна, родная сестра Алексея Михайловича, девица, 70 лет.
2. Татьяна Михайловна, тоже родная сестра Алексея Михайловича, следующая за Анной.
3. Царевна Софья, одного образа мыслей с нею.
Царевны-девицы, дочери Милославской
1. Евдокия, старшая, в стороне от дел.
2. Марфа имеет 30 лет; также ни во что не вмешивается.
3. Софья Алексеевна, старше покойного царя Феодора, она управляет в Москве с боярами; возвела на престол своего брата Иоанна. Умная и набожная, проводит время в молитве и посте. Читает жития святых по-польски, что в стихах издал Баранович. Царя Иоанна она так оберегает, что он никуда не выезжает, да и к нему никто не ходит без ее дозволения. Бояре также не созывают думы без нее не только по делам государственным, но даже и частным.
4. Екатерина – носит шапку и платье в польском вкусе (вроде tuztukac широкими рукавами); забросила московские кафтаны, перестала заплетать волосы в одну косу.
5. Мария красивее Екатерины; и эта одевается по-польски; она старше царя Феодора.
6. Феодосия, моложе царя Феодора и старше Иоанна; в настоящее время проживает у своей тетки Татьяны; набожная, как монахиня.
Царь Феодор Алексеевич в первый раз был женат на Агафье Семеновне Грушецкой, которая, родивши ему сына, умерла в родах; дитя не долго жило. Вторая супруга Феодора была Евпраксимовна [Марфа Апраксина], дочь бедной вдовы; с ней царь жил только 4 недели и умер, она должна оставаться вдовой до своей смерти.
Наталия Кирилловна, мать царя Петра; в супружестве за царем Алексеем была пять лет. Царю Петру 11 лет в 1683 году. У Наталии, кроме Петра, есть еще очень красивая девятилетняя дочь тоже Наталия, отличающаяся замечательной красотой; по уму и вежливости она вся в мать. На глазах царицы были убиты стрельцами два родных ее брата.
Сын Артемона [Матвеева], находясь в ссылке со своим отцом, изучал польский, латинский и немецкий языки, которым будет обучать Петра, только бы успокоились настоящее бунты. Он сам в столице еще не бывает и только инкогнито является к Петру во дворец…6
Данный текст является ознакомительным фрагментом.