II

За вздохом утренним мороза

Румянец уст приотворя,

Как странно улыбнулась роза

В день быстролетный сентября.

А. Фет

Далёко к северу, в глуши уездной,

Помещица, покинувшая свет,

В деревне век тянула бесполезный.

У ней был сын одиннадцати лет.

Мечтатель бледный, часто ночью звездной

Он вспоминал страну, которой нет,

И с первых детских лет единым хлебом

Жить не умел. Его крестили Глебом.

Задумчив, вял и странно молчалив,

Он не являл особенных загадок.

Порою мальчик был и шаловлив,

И надоедлив, и на сласти падок.

Любил он лес, купанье, чернослив,

Субботний звон и тихий свет лампадок,

И музыки божественная ложь

Роняла в душу Глеба пыл и дрожь.

И разом жизнь переменилась эта.

Едва сентябрьский солнца поворот

Привел с собой на осень бабье лето

И потускнел топазный небосвод,

Едва в одежды пурпурного цвета

Оделся сад, цветник и огород,

В деревню жить приехала кузина,

Хорошенькая институтка Зина.

Окончив курс, она не знала, где б

Найти себе достойного супруга.

И всё скучала. Но ребенок Глеб

Ей не годился даже в роли «друга».

К тому же был он странен и нелеп:

Как посреди пылающего круга

Сожженью обреченный скорпион,

Он вдруг затосковал. Он был влюблен.

Когда перед обедом, напевая,

Кузина выходила на балкон,

Ломала корку хлеба и, зевая,

Смотрела вдаль, – краснел и мялся он.

По вечерам, при лампе, вышивая,

Болтала с теткой. А со всех сторон

Шептали Глебу тени, что отныне

И жизнь его и счастье только в Зине.

Он похудел, стал поздно засыпать.

Лица его менялось выраженье.

Казалось, мальчик силился понять

Души немой могучие движенья

И не умел. Но раз, идя гулять

С кузиной и следя листов круженье,

Под жгучие напевы поздних ос,

Он замер вдруг со взором, полным слез.

В тот самый час под гомон птичьих споров

И трубный клик пролетных журавлей,

В обычный час хозяйственных дозоров

Старик гулял в тени своих аллей.

«В крови золотолиственных уборов»

Дрожали липы пятнами огней.

Старик в пальто и с записною книжкой

Шел по аллее медленно, с одышкой.

И повстречал он розу. На кусте

Последняя, она дышала жадно,

Покорная единственной мечте:

Не отцветя, увянуть безотрадно.

Но в вечной и мгновенной красоте,

Лелея в чистом сердце вздох прохладный

И умоляюще раскрыв уста,

Она была прекрасна и чиста.

Во взоре старческом слеза кипела,

Уста шептали, и томилась грудь.

О счастии нетленном сердце пело

И звало жизнь к бессмертию прильнуть.

Над миром дуновенье пролетело

И озарило тот и этот путь.

Исчезло всё, и было сердцу ясно,

Что смерть блаженна и любовь прекрасна.

А там, далёко, мальчик в буйстве грез,

В мечтах любви без слов и без ответа,

Почуял сладость тех же светлых слез,

И в первый раз познал восторг поэта.

Единый миг в единый вздох вознес

Страсть отрока и вдохновенье Фета.

И девушка, и роза в этот миг

Являли красоты единый лик.

Июль 1910. Шава

Данный текст является ознакомительным фрагментом.