6. Докторат

1969 год, Хабаровск,

20 лет до подъема в Иерусалим

Ученым можешь ты не быть,

но кандидатом быть обязан.

Научный фольклор

Лента событий: 1969—1975 годы

28 марта 1969 г. Антисоветская демонстрация в Праге.

3 ноября 1970 г. Сальвадор Альенде стал президентом Чили.

2 января 1971 г. Массированные налеты ВВС США в Южном Вьетнаме, Лаосе и Камбодже.

3 февраля 1972 г. В Саппоро открылись XI зимние Олимпийские игры.

4 октября 1974 г. Столкновение Ан-2 и Ан-12 над Иркутском.

Шестидесятые годы

Эти годы не были тихими и безоблачными. 1967 год: президент Египта отдает распоряжение закрыть залив Акаба для израильских судов, а это «казус белли»34. Израиль одерживает драматическую победу над тремя арабскими странами за шесть дней и добивается контроля над Синайским полуостровом, сектором Газа, Голанскими высотами и Старым Иерусалимом (Шестидневная война). СССР заявил о разрыве дипломатических отношений с Израилем.

Тот же 1967 год – лучший год в рок-музыке: «Битлз» выпускают «Сержанта Пеппера», Джимми Хендрикс дарит миру альбом Are You Experienced?, «Пинк Флойд» покоряют Америку. А в Советском Союзе женщины сходят с ума от американского красавчика с гитарой – Дина Рида, мужчины – от мини-юбок, молодежь – от ливерпульской четверки (The Beatles). Все танцуют твист и ходят в кино. Особенно популярны Наталья Варлей из «Кавказской пленницы» и Олег Стриженов, сыгравший робота в картине «Его звали Роберт».

Популярный анекдот:

Рабинович во время демонстрации 7 ноября идет по Красной площади:

– Пламенный привет! – кричит он в сторону трибуны с советскими вождями, проходя мимо Мавзолея.

– Неужели ты их так любишь? – интересуются у него.

– Да нет, конечно, – отвечает он, – но не могу же я вот так прямо взять и сказать: «Чтоб вы все сгорели!»

Мы, студенты, тоже ходили на демонстрации, что-то кричали, особо не задумываясь, слушали западную музыку и вражеские голоса, осваивали взрослую жизнь и учились «на врача»! Что касается меня, то я «заболел» наукой и страстью добывать новые знания. Не из учебников, а из опытов и исследований. Технологии научного исследования можно было научиться в ординатуре или аспирантуре после окончания института. Я постиг это раньше – в институте. В этом мне помогли опытные наставники.

Менторы-наставники

Светлой памяти проф. А. В. Маслова,

доц. Н. Г. Концевой и проф. Е. Д. Красика

За последние три года обучения в медицинском институте я выполнил самостоятельное исследование и вчерне написал кандидатскую диссертацию – PhD thesis, или докторат, как принято называть на Западе. Это стало возможным благодаря моим научным руководителям, а также стечению ряда печальных и благоприятных обстоятельств. Я с большой благодарностью вспоминаю моего учителя профессора А. В. Маслова, биохимика доцента Н. Г. Концевую и психиатра профессора Е. Д. Красика, которые щедро поделились идеями, знаниями, опытом, веря в мои способности. Их уже нет с нами. Вечная им память!

Кроме моих непосредственных наставников, три других человека, их идеи и труды оказали сильное влияние на мое научное мировоззрение.

Первый из них, профессор Ипполит Васильевич Давыдовский (1887—1968), писал: «Знать – значит предвидеть, а предвидеть – значит управлять и контролировать, то сразу же бросается в глаза факт, насколько еще малы наши знания в области этиологии и теории важнейших заболеваний человека, чтобы предвидеть или предупреждать…» Прочитав его маленькую книгу «Проблемы причинности в медицине», я проникся этими проблемами на всю оставшуюся жизнь. Ипполит Васильевич заведовал кафедрой патологической анатомии 2-го Московского медицинского института.35 По Давыдовскому, сущность болезней заключается в универсальном биологическом законе приспособления. Как и все физиологические процессы, болезнь является попыткой приспособления организма к окружающей среде. Эти попытки могут быть более или менее удачными, то есть существует множество «степеней приспособленности», начиная от здоровья (полное приспособление) и заканчивая смертью (неудавшееся приспособление). Адаптивная природа или сущность болезней – лейтмотив его книги. Несмотря на значительные успехи медицины в лечении болезней, настоящего понимания их биологической сущности пока нет. Круг этих проблем, сама причинность в медицине и ее генетическая компонента стали целью моих исследований при нервных и психических заболеваниях. Совершенно не случайно спустя много лет я инициировал международный проект, который завершился публикацией коллективной монографии36.

Столь же сильное влияние оказал на меня Ганс Селье (Hans Selye).

Ганс СЕЛЬЕ (1907—1982) получил образование на медицинском факультете Пражского университета. Затем продолжил учебу в Риме и Париже. Он эмигрировал за океан, где возглавил институт экспериментальной медицины и хирургии (ныне – Международный институт стресса). Еще в Праге Селье обратил внимание на то, что первые проявления разнообразных инфекций совершенно одинаковы; различия появляются спустя несколько дней, а начальные симптомы одни и те же. Тогда же он стал разрабатывать свою гипотезу общего адаптационного синдрома, согласно которой болезнетворный фактор обладает пусковым действием, включающим механизмы адаптации.

Профессор Селье рассматривал физиологический стресс как ответ на любые предъявленные организму требования и считал, что с какой бы трудностью ни столкнулся организм, с ней можно справиться двумя типами реакций: активной, или борьбой, и пассивной, или бегством от трудностей или готовностью терпеть их. Ганс Селье не считал стресс вредным, а рассматривал его как реакцию, помогающую организму выжить. Нетрудно заметить концептуальную общность между «приспособительной сущностью болезней» по Давыдовскому и «общим адаптационным синдромом» Селье.

Последним моим ментором37 был Ирвинг Готтесман (Irving Gottesman) – американский профессор психологии, один из основателей современной психиатрической генетики, внесший значительный вклад в доказательство наследственной природы шизофрении.

Ирвинг Изадор ГОТТЕСМАН (Irving Isadore Gottesman, 1930—2016) – профессор в Университете Вирджинии и Миннесотском университете. Большую часть карьеры он посвятил исследованию генетики шизофрении, став классиком в области психиатрической генетики. Ирвинг получил многие престижные премии, такие как Приз Hofheimer, высшая премия от американской Психиатрической ассоциации для психиатрического исследования, и другие.

В 1967 году Ирвинг впервые предложил полигенную модель заболевания, а в 2003-м – концепцию эндофенотипа38. Он опубликовал полтора десятка книг и более 300 других публикаций, создал первую учебную программу по генетике поведения в Соединенных Штатах. Две его книги39 я прочитал в оригинале и знал почти наизусть. Ирвинг был рецензентом и редактором моей первой статьи в журнале Genetic epidemiology. С тех пор мы переписывались, а впервые встретились на конгрессе в Канаде. Позднее мы опубликовали в соавторстве пару глав для серии монографий под моей редакцией40.

Таким образом, изучение роли стресса и его динамики у больных людей вместе с оценкой влияния генетических факторов будет в фокусе моих исследований в последующие сорок лет работы в науке. Но до этого было еще очень далеко.

Строптивый студент

В 1967 году, когда я был студентом второго курса, мне поручили сделать доклад на студенческой конференции по философии на тему «Будет ли принуждение личности при коммунизме?». Такие задания получали и другие студенты, что входило в программу изучения философии. Я засел за книги, обзоры и статьи. Подготовился обстоятельно, но, как оказалось, «на свою голову». В докладе, рассмотрев понятия личности, свободы, принуждения и коммунистические воззрения на эту тему, я упомянул биопсихосоциальную модель личности и криминального поведения, известную в науке с 50-х годов. В заключение я сделал два вывода:

• Преступность невозможно искоренить полностью в любом обществе в силу биопсихосоциальной природы человека.

• Принуждение будет иметь место и в коммунистическом обществе, в котором сохранятся аппараты принуждения, такие как милиция, суды, тюрьмы и места заключения.

Сделав эти очевидные «открытия», я на полном серьезе был доволен своим вкладом в развитие философии коммунизма. Однако теоретический коммунизм мне уже не казался этаким раем на земле. Лекционный зал был заполнен студентами и преподавателями. После нескольких докладчиков я бодро изложил основные положение своей работы и в заключение поблагодарил всех за внимание. В зале наступила «мертвая» тишина – мне не аплодировали, как другим докладчикам. Более того, председательствующая на заседании доцент кафедры философии в своем заключении отметила все сообщения, не упомянув мое. Как будто его и не было. Все равно я был доволен тем, что избавился от задания по философии без каких-либо идеологических разборок. Конечно же, я ошибался. Разборок не было, но «ответный удар» последовал позже. Агитпроп института ничего не забывает, но об этом чуть позже.

В тот период меня заинтересовал вопрос: «Могла ли марксистско-ленинская философия предотвратить разгром генетики в СССР?» С середины 60-х годов в стране стала возрождаться генетика41, и, будучи студентом третьего курса, я написал небольшой реферат для конкурса студенческих работ на тему «О некоторых философских аспектах теории гена». Изучая литературу, я был потрясен тем, как лихо использовалась коммунистическая философия в отрицании генетики. Было ощущение, что такая философия – это не просто безобидное словоблудие, а «карающий меч» партии, подобно КГБ, с помощью которого можно как уничтожить науку (как это и сделали с генетикой и кибернетикой), так и оправдать ее возрождение. И СОВЕРШЕННО НЕВАЖНО, КАКОВЫ ФАКТЫ! Хотя в реферативной работе и не было оригинальных мыслей, она была весьма полезной для моего образования и мировоззрения.

Неожиданно для меня эта работа последовательно победила на трех конкурсах студенческих работ подряд: институтском, краевом и всероссийском. Деканат института командировал меня в Москву получать заслуженный диплом. Я впервые побывал в столице, впечатлился ее размерами и безразличным отношением к людям везде: в гостиницах, столовых, магазинах и т. д. Гостиницу, естественно, никто мне не забронировал. Прилетев вечером, я приехал в одну из них («Украина»), но без брони меня и слушать не стали. Я взял такси и поехал в другую, потом в следующую – везде одна и та же вывеска: «Мест нет». Наконец в гостинице «Юность» нашлась койка в каморке под лестницей, где уже спали двое мужчин. Повезло.

Всесоюзная конференция победителей конкурсов студенческих работ состоялась в большом зале Московского государственного университета. Присутствовало более 500 студентов, академиков и профессоров. Сообщения делали дети московской элиты, которые крутились возле своих родителей-академиков. Интересного было мало. Вручали дипломы за лучшие работы. Получил и я свой диплом, впервые почувствовав, что это не моя «компания». Так впервые, но не в последний раз я оказался в чуждой «среде обитания». Понимание своей чуждости советскому обществу и нежелание в нем находиться с годами сделалось перманентным.

В том же 1968 году планировалось проведение Первой всесоюзной студенческой конференции по медицинской генетике в Москве. Оргкомитет принял тезисы доклада от нашей генетической группы и прислал приглашение сделать устное сообщение. Работа содержала семейные данные по умственной отсталости (олигофрении) у детей и была ранее доложена на XXIII научной студенческой конференции нашего института:

«К вопросу об этиологии олигофрении (кафедра общей биологии)» – студ. IV курса М. Рицнер, Л. Свечкова, студ. III курса Е. Базилевская, О. Константинова, Н. Костина, Т. Мечетнер, студ. II курса Н. Ковалева, Е. Гладенко, Е. Малаханова, Б. Толчинский, Ю. Кочкин, В. Атласов, Т. Старостина.

Родословные больных собирались участниками генетического кружка, в том числе и Олей Константиновой, дочерью проректора по научной работе профессора Анатолия Алексеевича Константинова. Я передал в научную часть приглашение оргкомитета с просьбой о командировке, что стало «горячей» новостью в институте. Это был едва ли не первый случай, когда студента повторно приглашали на конференцию в Москву. Через несколько дней меня вызвал проректор по научной работе. На его столе лежало письмо от оргкомитета конференции с моей фамилией.

– Проходи, Миша, – сказал приветливо Анатолий Алексеевич, предложив мне сесть. – Поздравляю тебя с хорошей работой, ты гордость нашего института, привез из Москвы почетный диплом победителя конкурса, и вот теперь доклад принят на всесоюзную конференцию по медицинской генетике.

Профессор Константинов был крупным мужчиной с лысой головой, гипомимичным лицом и маловыразительными глазами. Его лекции были самыми скучными, голос монотонный, с выраженным «снотворным эффектом». Вместе с тем Анатолий Алексеевич был заслуженным человеком, прошел войну, имел награды. Каким он был ученым и в чем состояли его научные заслуги, я не знал.

– Скажи, ты не против, если сообщение на генетической конференции сделает Оля Константинова?

– Анатолий Алексеевич, – начал я в недоумении, – Оля – студентка только третьего курса, она просто не сможет написать и сделать этот доклад, ответить на вопросы.

– Ничего страшного, – парировал проректор, – дай ей свой текст сообщения и подготовь ее как следует.

Ничего страшного в этом действительно не было, кроме одного: папа-начальник проталкивает свою дочь в науку. В СССР это было в порядке вещей, а я столкнулся с этим впервые и был не готов принять такую протекцию.

– Я этого сделать не могу. Кто докладывает, тот и должен быть способен подготовить сообщение. Лучше пошлите Любу Свечкову. Она сможет написать и достойно представить работу. Оля не справится с этим, ей слишком рано представлять такую работу на конференции, – продолжал я настаивать на своем, встав со стула и посматривая на дверь. Меня впервые понесло…

– Ты не горячись. Подумай хорошенько, а то как бы тебе не пожалеть об этом, – четко и угрожающе произнес мне уже в спину руководитель науки института.

Я остро, может быть даже преувеличенно, воспринял требование проректора по науке. Через несколько дней состоялась еще одна похожая беседа. Чем сильнее он на меня давил, тем упорнее я стоял на своем и тем меньше была вероятность получить от меня желаемый результат («правило пружины»). Уступить наглому принуждению проректора в пользу его дочери я не мог. Это было сильнее меня. Собрав всех участников нашей работы, я рассказал о требовании проректора по науке. Все поддержали меня, даже Оля Константинова с удивлением заметила, что ей ничего об этом не известно. Заплакав, она покинула это заседание кружка. С тех пор в работе генетического кружка Оля участия не принимала. Как и следовало ожидать, на конференцию в Москву никто не поехал, хотя тезисы были опубликованы. У меня же появился недоброжелатель с административными возможностями, которыми он не преминул воспользоваться.

Конфликт с А. А. Константиновым и мой идеологически ошибочный доклад о преступности при коммунизме имели печальные последствия. И их не пришлось долго ждать.

– Через месяц меня освободили от обязанностей председателя совета научного студенческого общества института.

– Следом меня переизбрали с должности секретаря комитета ВЛКСМ факультета. От этого я хотел избавиться, но, когда двумя месяцами раньше я просил об этом, никто меня и слушать не хотел.

– Более того, мои научные работы больше не принимались на институтские конференции. Я стал посылать их на другие форумы и в научные журналы Москвы, где они и печатались. На одной из институтских конференций, где я впервые был просто слушателем, профессор А. В. Маслов заявил: «Научный уровень наших конференций в последний год стал много выше, чем в столице, где охотно публикуют в журналах статьи Миши Рицнера, отвергнутые научной частью нашего института!» Было обидно, но это было еще не все!

– Окончив третий курс с отличием, я рассчитывал получить ленинскую стипендию. Мне нужна была повышенная стипендия (90 руб. вместо 30 руб. в месяц), так как я незадолго до этого женился. Хотя я проходил по всем строгим критериям, ленинскую стипендию мне не дали. Когда решение ректората сообщили на заседании преподавателей института, проф. А. В. Маслов, проф. В. Д. Линденбратен, проф. Н. К. Фруентов и некоторые другие возмутились, почему я не прошел. Ответ был предельно прост: «НЕ ХВАТИЛО СТИПЕНДИЙ». В предыдущие годы все подходящие кандидаты получали эту стипендию. Излишне говорить, что дискриминационное решение обидело 20-летнего и амбициозного молодого человека, каким я был в то время. Однако Судьбе было угодно, чтобы это произошло, иначе не случилось бы то, что случилось.

Лаборант-исследователь

После заседания комиссии института по стипендиям заведующая ЦНИЛ к. м. н. Наталья Григорьевна Концевая зашла к профессору А. В. Маслову на кафедру биологии и сказала ему буквально следующее:

– Александр Васильевич, пришлите ко мне этого мальчика.

А. В., передавая мне историю с ленинской стипендией «в лицах», был очень возмущен. Он посоветовал мне зайти к заведующей ЦНИЛ.

ЦНИЛ была создана в октябре 1966 года, когда был открыт биохимический отдел во главе со старшим научным сотрудником Наталией Григорьевной Концевой. Первоначальный состав: старший научный сотрудник Н. Г. Концевая, младший научный сотрудник Н. Б. Мурзина, старший лаборант Р. В. Осипова и препаратор В. И. Иванова. Лаборатория размещалась в двух комнатах на территории кафедры патофизиологии и в двух подсобных помещениях (материальная и виварий). К концу 1967 года в ЦНИЛ пришли м. н. с. С. С. Тимошин и инженер Е. Ф. Трубкина. Доцент Концевая руководила лабораторией с 1966 по 1970 год.

Встреча с Натальей Григорьевной Концевой состоялась через пару недель. Она приехала из Ленинграда около года тому назад, открыла ЦНИЛ и была «новенькой» в нашем институте. Наталья Григорьевна сидела у стола и рассматривала большую таблицу с результатами экспериментов, когда я, постучав, вошел в ее кабинет.