Рассказ и разоблачение графа в повести «Выстрел»

Слушая рассказ графа о встрече с Сильвио, о «выстреле», можно заметить в его объяснениях некоторые противоречия или несоответствия. И одно из главных: граф говорит, что он «запер двери, не велел никому входить», но через какое-то время, когда он выстрелил, а Сильвио стал прицеливаться, «вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею». Слово «запереть» должно означать «закрыть на ключ». Именно такое значение этого слова существует в тексте романа «Дубровский»: «Владимир с отвращением прошел мимо их в переднюю – двери были заперты. Не нашед ключа, Владимир возвратился в залу». Таково оно и в повести «Пиковая дама», когда Германн проверяет, как графиня могла пройти в дом: «дверь в сени была заперта». Отметим, что в обоих случаях запертые двери имеют определенное значение для развития сюжета и для характеристики персонажа. Как и в данной повести. Заметим также, что в тексте у автора по отношению к этим дверям дважды встречается выражение «двери отворились», а это может означать, что две створки дверей распахнулись. В любом случае, какими бы ни были наши рассуждения, можно заключить: если графиня смогла «отворить» двери и вбежать в кабинет, несмотря на то, что граф их «запер» и «не велел никому входить», то это означает, что дверь не была окончательно «заперта» графом. Объяснив, таким образом, это противоречие, внимательней отнесемся к словам графа и к тому, как описывает события сам автор.

Рассказу графа предшествует общий разговор в кабинете. Композиционно он позволяет Пушкину сообщить некоторые сведения как о кабинете, так и о его хозяине. «Лакей ввел меня в графский кабинет, а сам пошел обо мне доложить», – начинает рассказчик повествование. Но перед этим мы узнаем, что «богатое поместье» принадлежало «графине Б***», следовательно, не графу. Несколько странно, почему он, «богатой и знатной фамилии», проводит медовый месяц в поместье жены, а не у себя в доме? Может, за шесть лет службы он успел растерять свое состояние? Автор все же замечает, что кабинет был «графский». «Обширный кабинет был убран со всевозможной роскошью, – продолжает рассказчик, – около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало…». По всему видно, что кабинет «со всевозможной роскошью» граф сам устроил для себя. Обратим внимание на «широкое зеркало» над камином. «Я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции выхода министра. Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою». Следуя своей внешности, своей знатности, своему честолюбию, граф убрал свой обширный кабинет наподобие приемной у министра. Вскоре гость увидел в кабинете простреленную картину и ответил графу, что он стреляет «изрядно», что «в тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется из знакомых пистолетов». «Право? – сказала графиня, с видом большой внимательности, – а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах?». Графиня спрашивает мужа так, будто совсем не знает, какой он стрелок. Но простреленная картина как раз напоминает о выстреле графа пятилетней давности, очевидцем которого она была. Но она все равно спрашивает, чтобы поддержать их разговор. «Когда-нибудь, – отвечал граф, – мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета». Пушкин сообщает, что на момент встречи с Сильвио граф действительно был неплохим стрелком, но он все же промахнулся с двенадцати шагов, вероятно, как подсказывает рассказчик, стреляя из чужого пистолета. Заметим, что супруги притворно и привычно, вполне невинно разыгрывают перед гостем этот светский разговор. Уже при появлении графа в кабинете нам указывают на умение графа по-светски играть какую-то роль: «Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным». Отметим и то, как и когда появляется графиня в кабинете мужа: «Я уже начинал входить в обыкновенное мое положение, как вдруг вошла графиня». Только гость освоился, как «вдруг вошла графиня». Укажем еще на несколько интересных деталей: графиня спрашивает гостя, как бы сомневаясь, произнося не очень употребительное для женщины слово «право». Это же слово называет граф, описывая состояние Сильвио: «в эту минуту он был, право, ужасен». Думается, что графиня переняла такое выражение от мужа. Мы еще можем обнаружить у Пушкина несколько примет, указывающих на сложившиеся отношения между супругами, на подчиненную роль жены перед мужем. Начиная свой рассказ, граф пододвинул гостю кресло, предлагая сесть, но не сделал этого для жены. Вначале граф и гость «сидели», потом гость встал, потом ему предложили сесть, а вот графиня, вошедшая в кабинет, так и осталась стоять. За все время своего рассказа, когда граф и гость сидели, стоящая рядом жена ни разу его не прервала и не сказала ни слова. Граф говорил от своего имени, от первого лица, и звучит несколько самолюбиво и неучтиво в присутствии жены начало его речи: «Пять лет тому назад я женился. – Первый месяц, the honey moon, провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний». Граф говорит о себе, не очень считаясь с присутствием жены. Услышав имя Сильвио, граф «вскричал, вскочив со своего места». Вид его стал «чрезвычайно расстроенным», и, должно быть, он хочет как-то объясниться и чем-то оправдаться, начиная рассказывать о происшедшем. И хотя графиня очень не желает, чтобы он это делал, – «ради бога, не рассказывай; мне страшно будет слушать», – но он не послушал ее. Из всего этого сделаем заключение, которое поможет и наведет нас на определенный вывод: граф в семейной жизни сохранил привычку первенствовать, не очень прислушивается к желаниям своей жены, поставив ее в определенную зависимость от себя.

«Однажды вечером, – говорит граф – ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой, я поехал вперед». Все же возникают сомнения: вечером, летом, когда уже темнеет, в медовый месяц граф оставляет молодую жену одну добираться в дом. «Я вошел в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина». Еще один сомнительный факт: в темноте вряд ли можно разглядеть, что человек запылен. Запыленного Сильвио граф должен был видеть в светлое время дня. Да и Сильвио неудобно было приезжать в усадьбу поздним вечером. Обратим внимание, что граф точно указывает: «он стоял здесь у камина». Оба разговаривающих сидели в креслах, и, видимо, эти кресла стояли тоже где-то «здесь у камина», над которым располагалось «широкое зеркало». «Пистолет у него торчал из бокового кармана», – продолжал граф. Опять странная деталь: держать пистолет в кармане. И как же могли впустить в дом и оставить в кабинете человека, не пожелавшего «объявить своего имени», запыленного, с бородой и с пистолетом в кармане, очень напоминающего разбойника? «Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась». Граф встал «там в углу» – и, значит, где-то в стороне от камина и, может быть, ближе к двери. Он почему-то предупредил Сильвио, что жена может возвратиться. «Он медлил – он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить». Если происшедшее событие состоялось вечером и Сильвио медлил (хотя «медлить» выгодно было графу, так как «жена может возвратиться») и просил подать огня, то он же мог просить запереть двери, чтобы никто не мог помешать. И граф только делает вид, что он закрыл двери. «Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута». Единственная надежда графа – появление жены: «я думал о ней». Именно так надо понимать их значение, и жена вскоре действительно оказалась в кабинете и помогла мужу. «Сильвио опустил руку. “Жалею, – сказал он, – что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова, кинем жребий, кому стрелять первому…”. Наконец мы зарядили еще пистолет». Откуда взялся этот второй пистолет, Пушкин не сообщает, но если «мы зарядили еще пистолет», значит, и первый пистолет тоже «мы зарядили». Рассказчик сообщает, что единственной роскошью для Сильвио были его пистолеты, и когда он с ним прощался, провожая в Москву на встречу с графом, то «он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками». С этим-то чемоданом и пистолетами и должен был приехать Сильвио к графу. «Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить… но – я выстрелил и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину…)» – здесь автор приостанавливает рассказ графа и обращает в этот момент наше внимание на супругов – «лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания». Лицо графа сильно «горело» – это краска стыда, вызванного тем, что он выстрелил, и тем, что он солгал. Если граф, как он сказал ранее, стрелял «не худо», то почему он промахнулся с двенадцати шагов? «Я выстрелил, – продолжал граф, – и, слава богу, дал промах…». То есть граф все же целился в Сильвио, но промахнулся, так как стрелял не из своего, не из знакомого ему пистолета, а из пистолета Сильвио. Краска стыда на лице графа и графини («была бледнее своего платка») вызвана и той ложью, теми обстоятельствами, которые случились далее. «Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились. Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею». Почему Маша смогла вбежать в комнату именно тогда, когда Сильвио вновь стал прицеливаться? Подозрительное свойство появляться «вдруг», и у Пушкина оно не случайное. При начале разговора гостя с графом «вдруг вошла графиня», и теперь: «Вдруг двери отворились, Маша вбегает…». Как же она могла вдруг и вовремя вбежать в кабинет? Укажем еще раз, что в кабинете над камином было «широкое зеркало», и Сильвио стоял «где-то здесь», то есть недалеко от камина и зеркала. А двери раскрывались, то есть состояли из двух створок. В такие двери, чуть их приоткрыв, можно было наблюдать незаметно и видеть в отраженном зеркале, кто находится в кабинете и что он делает. Так устроил свой кабинет граф, ожидая Сильвио, и таким способом следила графиня, что делается в кабинете. Если она «вбегает», значит, она торопится. Если она не знает, что происходит в кабинете, и реагирует только на прозвучавший выстрел, то подбежать к кабинету по времени она не успевает. Она очень вовремя вбегает, и что же она делает: ничего не спрашивает, ничем не удивлена, а только «с визгом кидается мне на шею». Это действие, которое должно защитить мужа, и оно указывает, что графиня знает, что происходит в кабинете. Ее «визг» – от собственного нервного переживания, и она знала, что происходит в комнате и что грозит мужу. Она вбежала уже после выстрела мужа, когда Сильвио снова стал прицеливаться. «Ее присутствие возвратило мне всю бодрость», – продолжает граф. Примечательные слова произносит Сильвио при встрече с графом: «Я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?». И граф сумел подготовиться к этой встрече. Сильвио, по сообщению своего «поверенного по делам», отправляясь к графу, говорит: «Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой». Должно быть, Сильвио все рассчитал и желал появиться у графа в Москве «перед свадьбой». Но события произошли в поместье графини уже в «медовый месяц», на несколько недель позже. Очевидно, что у графа тоже был свой «поверенный по делам», и он узнает о намерении Сильвио и подготавливается к встрече: уезжает в имение жены, устраивает обширный кабинет с зеркалом, куда приводят всех его гостей. Можно предположить, что Сильвио приезжает в усадьбу после женитьбы, в светлое время дня и с чемоданом, в котором пистолеты, проходит в кабинет. Граф через дверь и зеркало убеждается, что это «запыленный» Сильвио «сидит в кабинете», и вместе с женой уезжает верхом. Он оставляет супругу одну на прогулке, чтобы она вскоре смогла вернуться в дом. Интересно, мог ли граф признаться жене и просить ее «вдруг» оказаться в его кабинете? Граф входит в кабинет, видит уже «стоящего» Сильвио у камина, то есть тот уже продолжительное время его ждет, и разыгрывает неожиданность их встречи. Они стали готовиться, заряжая пистолет; граф медлит, посылая за свечами, говоря, что может появиться жена, и тем самым предсказывая ее появление в кабинете, на что Сильвио должен был просить запереть двери. И здесь, ожидая выстрела, граф действительно «думал о ней», и действительно для него «ужасная прошла минута». После того как они «зарядили еще пистолет», Маша смогла оказаться возле кабинета и в приоткрытую дверь увидела Сильвио. Видела ли она мужа, который прицеливался и стрелял в Сильвио, и понимала ли, что происходит в кабинете? Должна была видеть и должна была понимать. И поразительно то, что она ожидала выстрела мужа, а когда очередь пришла целиться Сильвио, она вбежала в кабинет.

Наши рассуждения, казалось бы, неправдоподобны, фантастичны и несправедливы к графу и графине, представителям благородного дворянства. Но другого объяснения противоречиям в пушкинском тексте мы дать не можем.

«Милая, – сказал я ей, – разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! Поди выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища». Кажется, что граф ведет себя благородно, не желая «закрываться» женой, а желая продолжить дуэль. «Скажите, правду ли муж говорит? – сказала она, обращаясь к грозному Сильвио». Здесь используется автором перенос, перевод значения слов от действующего лица к зрителю: а правду ли рассказывает нам граф? Далее на ответ Сильвио граф говорит: «С этим словом он хотел в меня прицелиться… при ней!». Здесь есть многоточие и восклицательный знак! Граф никак не ожидал, что при появлении жены Сильвио будет продолжать в него целиться. Неужели Сильвио такой изверг и хочет в подобной ситуации смерти противника? Если граф «запирал двери», но графиня смогла вбежать в комнату, то Сильвио, как и читатель, смог их в чем-то заподозрить, и он хочет продолжить и убедиться, что будет дальше. «Маша бросилась к его ногам. “Встань, Маша, стыдно! – закричал я в бешенстве; – а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?”». Граф все-таки «прикрылся» своей женой, указав на будто бы «издевательство» Сильвио над ней, понуждая его положением жены и своим вопросом «не стрелять». «Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Слова Сильвио о совести указывают не столько на вину графа, что он стрелял, а на то, что граф защитился от выстрела своею женой, подготовившись к выстрелу и разыграв с ней эту сценку перед Сильвио.

Так что же привносит в осмысление пушкинской повести данное разоблачение графа? Когда-то два молодых человека, гусара, желая первенствовать в полку, из-за честолюбия сошлись на дуэли. Обратим внимание, что граф предстал на поединке необычно: сняв мундир, в рубашке, его фуражка была наполнена черешнями. Сильвио, увидев противника, испытывая «волнение злобы» и желая успокоиться, отказывается стрелять первым и предлагает кинуть жребий. Внешний вид и невозмутимость графа все же подействовали на состояние Сильвио. Потом «он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня». Знатный и богатый граф выплевывает косточки на расстоянии двенадцати шагов – это не бесстрашие, это продуманный ход, психологическое влияние на противника. То есть уже тогда граф был способен устроить сценку, чтобы не быть убитым. Шесть лет, когда Сильвио ожидал своего «выстрела», сильно его переменили: пропали прежняя спесь и удаль, он уже не так честолюбив, не интересуется внешностью, своим бытом, хотя сохранил благородную привычку быть среди общества и покровительственно его угощать. Не только месть и желание убить графа определяют теперь его цель, а необходимость достойно ответить на смелый вызов противника, не быть униженным его превосходством, его бесстрашием. «Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем». Через шесть лет Сильвио способен признаться другому человеку в своей «злобной мысли». И его товарищ, рассказчик, выслушав историю и признание Сильвио, испытывает «странные, противоположные чувства». Сильвио по-прежнему охвачен местью, но он теперь может видеть и осмысливать всю ситуацию со стороны. Быть прежним гусаром он уже не может, но и отказаться от выстрела он тоже не желает. Встреча с графом должна была разрешить «противоположности». И Сильвио спасает, помогает ему преодолеть честолюбие его благородство. «Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство», – говорит Сильвио и предлагает вновь кинуть жребий (а вот действия графа похожи на убийство). «Ты, граф, дьявольски счастлив», – слышим мы слова Сильвио. Не является ли счастье графа – богатство, знатность, молодая жена (через пять лет у них нет детей), обширный кабинет с книгами, которые он не читает, – обманчивым и обманным, притворным, как притворно его бесстрашие и благородство перед Сильвио, как притворен разговор супругов перед гостем? Не случайно, что Пушкин не называет имени графа, но называет имя графини, персонажа второстепенного, отказывая этим графу в главном положительном свойстве человека. Сильвио по времени предстает в четырех моментах своей жизни: когда он в полку, молод, привык первенствовать, буянить и хвалиться пьянством; через шесть лет в ожидании выстрела: усмиренный, размышляющий, но все еще жаждущий отмщения; при встрече с графом, когда выстрел произведен мимо соперника; и в конце жизни, когда он гибнет в Греции, в отряде этеристов «во время возмущения Александра Ипсиланти». Сильвио в своей жизни пережил перемену, перерождение, возрастание, тогда как граф остался прежним честолюбцем и притворщиком, прибавив к своему тщеславию богатую красавицу-жену, которую в семейной жизни подчинил себе и которой прикрылся от «выстрела» Сильвио.

Отложенный выстрел помог одному из дуэлянтов найти свое человеческое достоинство, закончить жизнь с честью, а другому еще более растерять его, унизить свою честь перед лицом смерти. «Будешь меня помнить, – говорит пушкинский герой сопернику. – Предаю тебя твоей совести».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.