Юрий Визбор

Юрий Визбор

Важным самостоятельным направлением в авторской песне шестидесятых было туристско-альпинистское. Это не случайно. Техническая и гуманитарная интеллигенция, недавние студенты рвались в трудные походы на неприступные вершины и в тайгу, чтобы хотя бы на время уйти от сложных проблем и фальши городской жизни, почувствовать себя настоящими мужчинами, прикоснуться к истинным неискаженным ценностям человеческих отношений - любви, дружбы, испытанным трудными условиями и опасностями.

Именно поэтому еще с конца пятидесятых годов зазвучали, сначала в альпинистских и горнолыжных компаниях, а потом уже и по всей стране, песни Юрия Визбора, рождая снежную лавину подражаний. Популярность этого человека при жизни, оборвавшейся в 1984 году, когда Юрию только исполнилось пятьдесят, поистине была фантастической, и вовсе не потому только, что Визбор был еще и талантливым актером, сыгравшим, в частности, роль Бормана в "Семнадцати мгновениях весны". Его песни "Лыжи у печки стоят", "По судну "Кострома" стучит вода", "Серега Санин", "На плато Расвумчорр не приходит весна" и многие другие создали подлинную романтику этой совсем не романтичной эпохи. Визбор - певец мужества в трудных условиях, истинной доблести несмотря ни на что, столь не модного в наш прагматичный век мужского рыцарства. Атрибуты его героя - "вот это для мужчин - рюкзак и ледоруб", кабина взлетающего самолета - "пошел на взлет наш самолет", отсек подводной лодки - "наша серая подлодка в себя вобрала якоря". Когда слушаешь эти песни сейчас, в девяностых, сердцем овладевает острая ностальгия по собственной юности…

Я был знаком и дружил с Юрой более двадцати лет, с 1962 года. До сих пор помню распахнутые по-летнему окна в доме на Неглинной улице - угол Кузнецкого моста, где в огромной коммунальной квартире, на одной лестничной площадке с управлением культуры, жили такие молодые тогда Юра и Ада, сразу одарившие меня счастливым игом своих песен. Начинались шестидесятые годы - время надежд, горячих споров, стихов и песен. И, пожалуй, комната Юры и Ады, где кипели яростные дискуссии, беспрерывно звенела гитара, собирались друзья и друзья друзей, была одним из песенных центров столицы и всей нашей страны. Во всяком случае, такой она казалась тогда мне - ленинградцу.

С первой же встречи Визбор поразил меня богатством и многогранностью своей натуры. Автор песен, журналист, литератор, спортсмен, художник, обаятельнейший и талантливый собеседник, он повсюду сразу же становился центром компании, ее энергетическим источником. Как всем по-настоящему талантливым людям, ему была свойственна творческая щедрость и нечастая способность искренне радоваться удачам своих собратьев по песням. Именно от него я услышал впервые песни Юлия Кима, Геннадия Шпаликова и многих других, в ту пору еще не известных мне авторов. До сих пор многие песни, и не только Юрины, я слышу как бы поющимися его голосом. В том числе и свои ранние.

Я хорошо помню Грушинские фестивали самодеятельной песни на Волге, под Самарой, собиравшие порой более ста тысяч человек. Стотысячная толпа сидела на горе, у подножья которой на волжской протоке была оборудована сцена-плот в форме гитары. Грифом гитары был трап, по которому на сцену поднимались выступающие. Паруса яхт с другой стороны плота образовывали задник. Конкурсные концерты длились, как правило, до глубокой ночи. А после этого - еще концерт членов жюри, в которое входили, конечно, тоже авторы песен: Сергей и Татьяна Никитины, Виктор Берковский, Дмитрий Сухарев, Александр Дулов и другие. Восхождение каждого из них по трапу на плот-гитару сопровождалось дружными аплодисментами. Но когда на сцену поднимался Юрий Визбор, вся гора, погруженная в темноту, вспыхивала тысячами фонариков и взрывалась ураганом аплодисментов. И ураган этот долго не стихал. Таких оваций стотысячной аудитории, самой большой в нашей стране, а может быть, и на всей планете, не знал никто.

На этих фестивалях, где мы с Юрой попеременно возглавляли жюри, не обходилось порой без курьезных историй. Как раз в то время вышел телефильм "Семнадцать мгновений весны", где Визбор сыграл роль Бормана и немало гордился, когда его опознавали на улице. Я помню по-июльски жаркий день фестиваля. Мы с Юрой в одних плавках идем по тропке к берегу, а вслед нам и навстречу в таких же купальных нарядах друг за другом гуськом движутся сотни молодых людей. Прямо за нами идет стайка молоденьких девушек, и вдруг одна из них, самая хорошенькая, на которую Визбор скосил глаза, говорит подруге: "Смотри, Маша, как мужик на Бормана похож". "Да что ты, Нина, — отвечает вторая, — ну нисколечко не похож!" Юра расстроился, покраснел и буркнул сердито: "Саня, ну, что за идиотка! Это я-то не похож на Бормана!"

Выйдя на берег и искупавшись, мы сели в тенек, и Юра взял в руки гитару. Вокруг сразу же образовался молчаливый кружок слушателей. А надо сказать, что как раз в это самое время на поляне фестиваля во всю работало "предварительное жюри", проводя отбор авторов и исполнителей на заключительный конкурсный концерт. Мы с Юрой, как почетные гости и руководители "Большого жюри" - от этой изнурительной работы были освобождены. Послушав пару Юриных песен, один из слушателей произнес: "Слушай, парень, чего ты здесь просто так поешь? Ты иди покажись в жюри - тебя обязательно на конкурс пропустят". Кажется, тогда на берегу Волги мы с Юрой и сочинили вместе шуточную песню с придуманным им припевом: "Омск, Томск, Москва, Чита, Челябинск".

В другой раз нам была выдана байдарка, на которой мы вдвоем катались по живописным волжским протокам. День был воскресный, и все островки были усеяны загорающими телами. Мы никак не могли наладиться вместе грести, и Юра, старый "ас" гребного спорта (каковым он себя считал), все время угнетал меня едкими замечаниями. Вдруг мы заметили, что с соседнего уединенного островочка усиленно машут две загорающие там девицы. "Меня опознали", — самодовольно улыбнулся Визбор, — давай подгребем". Подплыв поближе, мы обнаружили двух совершенно незнакомых, весьма привлекательных, но уже сильно навеселе бабенок, одна из которых громко заявила: "Зинка, себе я оставлю этого толстого. А ты с чернявым забирай вторую поллитру и греби вон на тот островок". Услышав это, мы с Юрой, не сговариваясь "рванули" в два весла от берега. Уже почти на середине Волги Визбор сказал: "А ведь неплохо гребем. Чего я к тебе придирался?"

На каждом Грушинском фестивале традиционно устраивались футбольные матчи: "Сборная Куйбышева" против "Сборной гостей". В каждом из этих матчей Юра принимал обязательное участие, играя, как правило, в нападении. "Смотри, сам Визбор играет". Но однажды, получив удачный пас, Юра стремительно помчался по правому краю и, легко миновав защиту, напрямую вышел к воротам. Тут уж было не до почтения. "Лысого держи, лысого", — заревела толпа.

Никогда не забуду, как однажды, уже после большого конкурсного концерта, окончившегося в четвертом часу утра, сонное и донельзя усталое жюри во главе со мной пыталось распределить места победителям. Юре из исполнителей больше всех понравился дуэт "Кляксы" из Челябинска, которому он предлагал дать первое место. Против этого, однако, выступили Александр Дулов и Сергей Никитин. Все длительные мои попытки добиться согласия между ними ни к чему не привели. Пришлось ставить вопрос на голосование. В результате Юрино предложение было "завалено" большинством в два голоса. И тут-то выяснилось, что эти два голоса принадлежат жене Дулова - Маше, которая представляла в жюри журнал "Турист" и Татьяне Никитиной - жене Сергея. Обозлившийся Визбор по своему обыкновению "завелся", покраснел и сказал: "Ну, погодите, я на следующий фестиваль привезу всех своих трех жен и буду иметь перевес в один голос".

Характер Юрия не был простым. Он любил первенствовать и никакого соперничества решительно не признавал. Когда на общем концерте кому-то другому хлопали больше, чем ему (как казалось), он краснел и сердился, хотя старался не подавать вида. Правда, случалось это нечасто.

В те годы, когда сам я еще редко выступал со своими песнями, он в своих концертах довольно часто их пел. Один из его биографов - Ролан Шипов отмечает, что по частоте исполнения у него на втором месте были песни Ады Якушевой, а на третьем - мои. По этой причине некоторые из моих старых песен - "Кожаные куртки", "Деревянные города" да и некоторые другие - часто приписывали Визбору.

В связи с этим вспоминается история, произошедшая со мной в начале семьдесят седьмого года на борту научно-исследовательского судна "Академик Курчатов", пересекавшего Атлантический океан. Мне в каюту неожиданно позвонил начальник радиостанции и сказал: "Ну-ка иди скорей в радиорубку - тебя Би-Би-Си передает…" Не слишком обрадовавшись этой новости, я все же пошел в радиорубку, а когда вошел, то увидел, что там уже сидят капитан, первый помощник и еще один член экспедиции "в штатском", которого в команде называли "Федя - лохматое ухо". Из динамика несся мой голос, поющий песню. Все присутствующие обратили на меня свои участливые взоры - так смотрят на дорогого покойника. Сесть никто не предложил. Наконец песня кончилась, и диктор британского радио произнес: "Мы закончили очередную передачу из цикла "Русский магнитофониздат": поэты-певцы, не признаваемые Советским правительством…" Взгляд первого помощника, устремленный на меня, приобрел стальную жесткость и непримиримость. "Перед вами только что прозвучала, — продолжал диктор, — песня Юрия Визбора "Чистые пруды" в исполнении автора…"

"Ну что, слышали?" — сказал я присутствующим и ушел.

Помню, году в шестьдесят седьмом Юрий Визбор приехал в Ленинград в командировку от журнала "Кругозор" вместе со своим талантливым приятелем - фоторепортером Виктором Сакком. Появился первый очерк о ленинградских бардах - в том числе и обо мне. Сохранилась гибкая пластиночка, где Визбор сам исполняет мою "Канаду", сообщив перед этим слушателям, что делает это вместо автора потому, что "Городницкий, как всегда, между двумя экспедициями, и его огрубевшие руки плохо справляются с гитарой". Справедливости ради надо отметить, что мои "огрубевшие руки" до сих пор с гитарой справляются плохо…

Радиограмму о смерти Юры я получил на борту "Витязя", который в это время стоял в порту греческого города Пирей, и наша бортовая радиостанция работала только на прием. Это неожиданное трагическое известие было ударом не только для меня, но и почти для всех участников экспедиции. Вечером того же дня мы собрались, тесно набившись в моей довольно-таки просторной каюте - научные сотрудники, моряки, водолазы, механики. Всю ночь пели Юрины песни - их знали все. За переборкой мерно поскрипывали швартовые концы, гудели суда в ночном порту. В распахнутом окне над темными Афинами тускло светила одинокая звезда Парфенона.

Только на третий день, когда вышли в море, заработал передатчик. Мы послали радиограммы соболезнования и отдали Юре последние почести. И я подумал: "Ему бы это понравилось". Юра любил море. И не только море: суровую и непокорную Арктику, неприступные и постоянно манящие горы, необъятные просторы пятого океана. Его привлекала не только экзотика, хотя и это было. В первую очередь его привлекали люди, вступающие в единоборство со стихией и с собой, проявления их душевных качеств на границе человеческих возможностей. С песнями Юрия Визбора вошли в нашу жизнь действительная мужская романтика, понятия о деле, достойном настоящих мужчин, и, наконец, столь не модное сейчас рыцарство. Именно поэтому его песни уносят с собой подводники и альпинисты, полярники и космонавты. Именно в этом секрет неистребимой привязанности молодежи к Юриным песням.

Он любил море. На мой пятидесятилетний юбилей принес в подарок сине-белый военно-морской флаг, на котором было написано "Старшему матросу А. Городницкому от матроса Ю. Визбора". Я спросил у него: "Юра, а почему же старшему?" "А я тебя моложе, — ответил он, — на полгода. Дольше проживу". И засмеялся. Таким вечно молодым он и остается…