Джон Бойнтон Пристли

Джон Бойнтон Пристли

Мысль – отобрать из обширной переписки Чехова письма, посвященные литературе и театру, и издать их отдельной книгой – безусловно очень удачна. Влияние Чехова всегда было огромно, и оно отнюдь не кончилось. Лучшие из наших современных новеллистов охотно признают, что они многим обязаны Чехову: постоянно и с неизменным восторгом перечитывая его, они, с одной стороны, черпают вдохновение в его мастерстве, с другой – изучают его критические замечания об искусстве рассказа. В драме его роль до сих пор была менее значительной. Однако я думаю, что именно в этом жанре его влияние со временем окажется даже бо?льшим, чем в рассказе, – хотя бы потому, что в «Трех сестрах» и «Вишневом саде» его достоинства еще более удивительны, чем в его лучших рассказах. В этом самом неподатливом из всех жанров искусства он, как мне кажется, совершил больше чудес, чем в жанре короткого рассказа. Возможно, что в рассказе он показал себя более совершенным художником, но как новатор, как писатель, оказывающий влияние, Чехов-драматург еще затмит Чехова-новеллиста. Если в пьесе такого драматурга, как Бернард Шоу, который значительно старше Чехова, намного опытнее его в театральном деле и гораздо более известен, ощущалось явное влияние Чехова (пьеса «Дом, где разбиваются сердца»), то можно с уверенностью сказать, что это влияние отнюдь не кончилось. Напротив, оно только еще начинается…

«Когда я пишу, – заметил он (Чехов. – М. Г.) однажды, – я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам». Таким образом, он очень далек от большинства наших модернистов, которые с первой и до последней главы копаются в душе своих героев. Метод Чехова несомненно и есть тот метод, которым создается подлинно художественная проза, рассказ как таковой, и именно этот метод или, во всяком случае, близкий будет применяться в лучших творениях художественной литературы ближайшего будущего. Джойсы нашей литературы не открывают новой эпохи, как это думают многие. Они замыкают собой старую эпоху. Они представляют собою бурное логическое завершение и последнее слово – «finis». Метод Чехова, где кажущаяся простая объективность положения служит тончайшей субъективности автора, дается нелегко. Под него нельзя подделаться. Тут нужен гений, подлинное воображение. Писатель должен весь проникнуться своей темой, жить ею всем своим существом так, чтобы наконец выделить в ней существенное, и тогда его изложение, которое будет казаться простой констатацией фактов, обретет могучую силу будить мысль и чувства…

То, что этот метод прививается в современной литературе, – самое большое счастье для нее (Указ. соч. С. 826, 827).