Давыденко Владимир Александрович

Давыденко Владимир Александрович

Я был оперативным сотрудником, работал в военной контрразведке — мы обслуживали воинские подразделения, имея задачей защищать их секреты и выявлять разведустремления противника, выявлять агентуру противника на подступах к нашим военнослужащим и к нашей секретной технике. Каждый сотрудник жил жизнью воинской части и в то же время вел оперативную работу.

В то время от каждой воинской части направлялись люди для службы в контингенте, у нас это называлось просто: «за речку». Меня вызвали в отдел кадров, там сказали, что я имею определенный опыт и должен дать согласие на мою отправку в ограниченный контингент войск в Афганистане, задача была поставлена в общих чертах.

Я прибыл сначала в Ташкент, там комендатура нас отправила на пересылку, там мы прождали около двух дней, после чего самолетом Ан-12 нас переправили в Кабул. Летело нас человек 60, в основном военнослужащих, из оперативного состава нас там было только двое: мой коллега остался в Кабуле на обслуживании столичного аэродрома, а меня направили в группу, которая действовала от 1-го Главного управления. Это была комбинированная группа — первоначально меня направили в Мазари-Шариф, где я получил четкий инструктаж от находившегося там сотрудника КГБ о том, что я должен делать и какие факты выявлять.

В начальный период, сразу после ввода советских войск в Афганистан, местное население встречало наши войска очень хорошо, дружелюбно относилось к военнослужащим, а если нам прибывало обеспечение в деревянных ящиках, то пустые деревянные ящики моментально расхватывались афганцами, просили они у нас и горюче-смазочные материалы, мы помогали им. Где-то до середины 1981 года была вполне здоровая обстановка, крупных конфликтов не было, а если кто-то из наших военнослужащих и погибал, то только по своей дурости — где-то несвоевременно разрядили оружие, или был случай: один солдат заснул в палатке, а другой в это время сдавал задним ходом на бэтээре и придавил его. А ближе к 1982 году активизировались спецслужбы главного противника — в Пакистане стали готовить моджахедов для действий против наших войск. Не скажу, что наши войска вели себя неправильно в отношениях с местными: была установка, и политработники требовали лояльного отношения к мирному населению, и крупных конфликтов, тем более с применением оружия, с местными не было. С 1982 года начались активные действия моджахедов, которые провоцировали наши войска на ведение огня, естественно, что ответный огонь был довольно мощным и от него страдало в том числе и мирное население. После этого начались и конфликты с мирным населением: оно стало опасаться встреч с нами, потому что моджахеды могли убить всю семью афганца, замеченного в сотрудничестве с нашими войсками. Конфликт постепенно разрастался.

Моя задача была той же, что и при работе в Союзе, — защита наших войск от преступных посягательств вражеских разведслужб. Я был прикомандирован к отряду, состоявшему из вертолетной группы и группы специального назначения. Отряд базировался в районе Кандагара, место базирования было тщательно замаскировано, но местные жители о нем, само собой, узнали, и мы периодически подвергались минометному обстрелу моджахедов. В условиях горной местности минометный огонь страшен, но мы быстро изучили график работы минометов моджахедов — в определенное время они совершали намаз, и мы знали, что, например, утром мы можем спокойно позавтракать до 9 часов, а после надо было укрываться в щелях, потому что мог начаться минометный обстрел. Мы пережидали в щелях около часа, если огня не было — то не было, а обычно около 9 часов утра начинался минометный обстрел, час-полтора — и он проходил, но так как они вели огонь не совсем прицельно и их огневая подготовка была очень слабой, то потерь в основном мы не несли. Но когда вертолетный отряд не уходил, а стоял на нашей площадке, то вертолеты получали повреждения, так мы потеряли две машины, они сгорели, а на отряд выделили новые.

Что я могу сказать о жизни? Жизнь, конечно, там была неустроенная — бытовые условия там почти отсутствовали, офицерский состав размещался в домиках контейнерного типа, жили по двое.

Нашей задачей было пресекать перемещения караванов из Пакистана на территорию Афганистана. Такие караваны обычно везли оружие, наркотики, деньги, вместе с сопровождавшими засылалась и агентура, в том числе и офицеры ЦРУ, инструкторы, и даже иногда корреспонденты западных СМИ, освещавшие «работу» моджахедов. Когда мы получали сигнал от наших разведчиков, взаимодействовавших с космонавтами (из космоса обычно фотографировался район в горной гряде, снимки передавались в Москву, которая, в свою очередь, присылала ориентировку нам, и караван, таким образом, выявлялся еще на подступах к Афганистану), то производили расчет дальнейшего маршрута движения подходящего каравана, уточняли его через агентуру, отправляли в обозначенный район вертолеты. И когда мы четко знали, что караван находится в каком-то конкретном ущелье либо только вышел из него, вертолетный отряд забирал нас из района дислокации и доставлял в точку, в которой должен был появиться караван. На месте вертолетчики огнем из бортового оружия прижимали противника к земле, не давая никому поднять голову. Обычно один вертолет осуществлял обстрел, а два других высаживали десант, после подавления очагов сопротивления мы разоружали оставшихся в живых моджахедов, и вскоре начиналась работа по исследованию того, что они доставляли. Обычно это было оружие, много наркотиков, которые мы порой прямо на месте выбрасывали в ущелье, не забирая с собой, остальные доставлявшиеся караваном материальные средства мы загружали в вертолеты. Пленных связывали, доставляли в расположение отряда и переправляли в Кандагар.

Если говорить о том, насколько мы были лояльны и милосердны, то скажу, что лишних необоснованных расстрелов мы не допускали, но если противник не выпускал из рук по нашей команде оружие, то приходилось расстреливать их на месте. Были среди нас и люди, которые давно там воевали, а два года для войны — это опыт солидный, они никого не жалели, и если мест в вертолете не хватало, то лишних людей убирали. Но еще раз подчерку, что все они были с оружием, это был реальный противник: или ты его, или он тебя.

Экипировка у нас была стандартная общевойсковая, но средства связи были, конечно, получше имевшихся на вооружении в войсках.

Моей личной задачей было среди захваченного нами контингента каравана выявлять агентов противника. А реальным противником у нас были американская, итальянская, французская, английская разведки — все они активно действовали с позиций моджахедов, вербовали новых боевиков, вербовали агентуру уже среди моджахедов, которой ставили определенные задачи. Их задачи были различными: одни моджахеды должны были создавать недовольство среди населения, другие занимались непосредственно подрывом наших объектов, третьи организовывали целые подконтрольные себе территории, на которых стояли поселения, в которые наши войска не могли войти, потому что их на подступах всегда встречали плотным огнем. Другим направлением моей деятельности было выявление мулл, которые вели духовную обработку. Я за все время видел одного муллу. Также мне пришлось столкнуться с двумя европейцами, один из которых, как потом выяснилось, был майор, другой — подполковник. Эти офицеры иностранных разведок шли с караваном через границу в расчете на то, что, прибыв на территорию Афганистана, они дадут более четкие указания моджахедам по действиям против наших войск. Когда мы захватили караван, эти двое хотя и были одеты так же, как и афганцы, но, естественно, выделялись своими европейскими чертами лица, и сразу после захвата они в первую очередь заявили, что считают себя военнопленными и на основе Женевской конвенции мы должны с ними очень лояльно обращаться. Но лояльно не получилось, потому что пришлось их немножко физически попрессовать, чтобы они говорили более полно, и в результате этого они дали показания о том, что они являются сотрудниками спецслужб Соединенных Штатов и направляются в Афганистан для организации четкой связи между отрядами моджахедов, в том числе с использованием радиосредств, и для организации диверсионных актов против наших войск. После допроса я доставил американцев в Кабул, оттуда их самолетом отправили в Советский Союз — дальнейшей их судьбы я не знаю.

Оружие моджахеды, в общем-то, любили наше, но было у них и американское, и израильское, и автоматы АК китайского производства. Однажды мы даже решили поставить эксперимент, чтобы определить, насколько наше оружие лучше китайского: мы снарядили по десятку магазинов к каждому из автоматов и начали стрелять непрерывными очередями до тех пор, пока не раскалялся ствол и автомат не начинал выплевывать пули на несколько метров вперед. Наш автомат выдержал 8 магазинов, китайский — только 3, то есть качество нашего оружия мы видели наглядно. Для повышения своей огневой защищенности мы начали применять связывание магазинов в пару или присоединяли диски от РПК, хотя это несколько усложняло передвижение, но в то же время и облегчало огневое подавление противника, потому что подавить противника огнем можно, только стреляя очередями. Когда же нас прижимали моджахеды, то была четкая инструкция — стрелять только одиночными, потому что очереди в горах неэффективны, это только трата патронов, а прицельное ведение огня как раз и помогает достичь того результата, при котором ты выбираешь конкретную цель и уничтожаешь ее, экономя при этом боеприпасы. Не все это понимали, и судьба того, кто оставался без патронов, обычно была плачевной.

Каждый конкретный вылет на боевые, с одной стороны, был похож на другие, а с другой — каждый раз был разным. И смысла рассказывать подробно о том, что и как происходило в каждом отдельном эпизоде, я не вижу, там шла война. Когда беспокоишься за свою жизнь, думаешь о своей семье, стараешься не попадаться лишний раз на мушку моджахедам. Мы вели обычную жизнь офицеров, которые вынуждены выполнять свой долг за границей.

Сейчас многие говорят о том, что там царила неразбериха. В целом информация отражена правдиво, но художественного вымысла в фильмах уж больно многовато. Я ничего не знаю о неуставных взаимоотношениях, так как это была не моя ипостась, да и я не слышал про то, кто кого там бил и куда посылал. Среди нас тоже возникали конфликты на бытовой основе, но они решались или водкой, или кулаками, но все оставалось среди нас и все укладывалось в правила офицерской чести. Дедовщины там не было, потому что каждый «дед» понимал, что если он обидит молодого солдата, то на боевом выходе он получит пулю в спину. Ненависть там развивалась моментально, плюс она обострялась теми условиями, в которых живешь, поэтому такой дедовщины, которая тогда творилась во внутренних округах СССР и сейчас творится в Вооруженных силах России, не было. Тогда у нас были более мягкие отношения: солдат мог свободно подойти к офицеру и попросить, например, закурить; мы чувствовали, что мы в чужой стране и надо держаться друг друга независимо от того, кто ты такой, выполняя как положено задачу.

Припоминаются отдельные случаи связи с афганцами. Я уже говорил, что в первоначальный период население было настроено очень дружелюбно и не боялось мести моджахедов за связи с нашими войсками. Афганцы приносили нам свои продукты, угощали нас лепешками, пловом. Такие обмены были всегда спонтанными, люди подходили к нам, просили в основном ящики из-под патронов и снарядов, так как с деревом там было очень плохо, поэтому оно моментально расхватывалось, и нас благодарили в ответ. В общем, была хорошая обстановка, к нам часто приходили дети, мы угощали их чем могли. А после 1982-го в Пакистан прибыли инструкторы западных спецслужб, а именно США, Англии, Франции, Италии, и часть инструкторов была из Китая — после их подготовки, а также обработки муллами почувствовалось ясно выраженное враждебное отношение к нашим войскам. Мирных жителей очень сильно запугивали, вплоть до физического уничтожения. Могу привести конкретный пример: в Кандагаре была лавка торговца, активно торговавшего нашими товарами, получаемыми от тыловиков, лавочника расстреляли, а его лавку сожгли. Жители Кандагара видели это, и контакты с нами стали ухудшаться. Хотя на бытовом уровне наши военнослужащие продолжали общаться с местными вплоть до того, что у некоторых возникало желание повстречаться с афганскими девушками, но это было такое табу, которое перепрыгнуть было невозможно. Так что повстречаться с местными женщинами можно было только на рынке, да и то они ходили в основном в парандже. Афганские женщины были, грубо говоря, товаром, и если афганец не заплатит калым за выкуп своей будущей жены, то он никак не сможет даже просто увидеться с ней. Порой несколько противно было приближаться к этим дамам, потому что они, ухаживая за волосами, периодически наносили на них кислое молоко, волосы у них, конечно, богатейшие, но вонь стояла часто такая, что эту женщину и не захочешь.

Афганистан — довольно-таки неуютная страна: растительности там много только весной, когда на плато расцветают маки и тюльпаны — зрелище очень красивое. Когда летишь на вертолете, то под ногами ковер неописуемой красоты. А в основном это малонаселенная территория, на которой даже ориентироваться очень тяжело, потому что карты, которые мы имели, зачастую не совпадали с рельефами местности, мы дополняли их, дорисовывая объекты, и кое-как справлялись с поставленными задачами. Неразберихи было много: было много неорганизованности в плане обеспечения наших войск; обмундирование, которое нам выдавали, не было приспособлено для ведения боевых действий, и его приходилось перешивать; неудобными были наколенные карманы, крепление ножа на плече. Не было и разгрузок (мы еще называли их «лифчиками») с карманами для гранат, магазинов, радиостанций, ножа, местом для сигарет и питания — все это в отсутствие разгрузок первоначально приходилось размещать в рюкзаке. А попробуй достань из него магазин, когда неожиданно выходишь на караван и по тебе открывают огонь! Все проходило обкатку на собственном опыте, и мы сами шили себе эти «лифчики», шили наколенники и меняли обувь. Та обувь, которую нам выдавали по штату, конечно, не подходила для тех климатических условий — жара стояла невыносимая, и лучшей обувью для горной местности были кроссовки. За кроссовками мы выезжали на рынок в Кандагар, а со временем стали заказывать и из Союза кроссовки и кеды и переобували в них солдат. Хотя если говорить о строевых подразделениях, то необходимым объемом кроссовок их обеспечить не могли, и солдаты мучились.

Для того чтобы было меньше ранений, войска снабжались бронежилетами, который весил около 30 килограммов. Конечно, таскать такую штуку на себе в жару, да еще с боевой выкладкой, было просто невозможно. Наша группа снабжалась другими бронежилетами: они были более тонкие, более эластичные, напротив сердца была титановая пластина по форме тела. Но ни тот, ни другой бронежилет не выдерживал выстрела в упор: осколки и пули, выпущенные более чем с двухсот метров, оставляли на теле только синяки.

Что касается лично меня, то рассказать всего о своей оперативной работе я не могу: были у нас и специальные средства для поражения противника, которые мы применяли только с разрешения Москвы; были у нас более мощные радиостанции, частично наши группы были легендированы под различные отряды или партии (например, в горах стояла «геологическая партия», а на самом деле это были или сотрудники военной разведки, или наши сотрудники). В Афганистане стояла громада войск, против которых постоянно велись какие-то диверсионные и провокационные действия, бороться с этим можно было только специальными средствами и специальным подразделениям, обеспечивавшими безопасность военных. Это удавалось не всегда, бывали случаи, когда моджахеды проникали в наши подразделения и ножами вырезали чуть ли не роту.

Если рассматривать мою работу по обеспечению безопасности того отряда, в котором я находился, то я считаю ее успешной: мне удалось выявить иностранных разведчиков, проникавших на афганскую территорию; приходилось вместе с переводчиками выезжать на улаживание конфликтов, которые возникали из-за недопонимания друг друга между нашими военнослужащими и местным населением; удалось мне выявить и духовного лидера, который вел работу в близлежащих селениях. Конечно, агентурная работа, которую я проводил на территории Союза, и агентурная работа в Афганистане — это большая разница. Различия заключались прежде всего в основе методов работы с людьми: если на территории Союза во внутреннем округе мы приобретали агентов, которые работали главным образом на патриотической основе, то в Афганистане патриотов своей страны и режима, в общем-то, не было, там все были патриотами только своей семьи, своего клана, своей деревни, и если ты оказывал помощь целому клану или деревне, то еще было возможно работать. Поэтому выполнять одну из наших задач, заключавшуюся в выявлении среди населения окрестных аулов лиц, которые, к примеру, могли сбивать нашу авиацию на взлете и посадке, без ведения агентурной работы было невозможно. И приходилось работать с местным населением, а это очень тяжело и далеко не всегда удавалось, тем более что разговаривать приходилось через переводчика, но кое-какую упреждающую информацию мы все же получали, что в итоге позволило нам эффективно закончить свою службу.

Если говорить о конкретных примерах, то могу рассказать один такой случай. По границе, на горной гряде, стояли наши посты, которые напрямую просматривали пакистанскую территорию. Там, на этих постах, постоянно находились наши люди, которые периодически сменялись. Мы получили задачу выдвинуться в одно из ущелий, подождать и перехватить продвигавшийся к территории Афганистана караван. Высадившись с вертолета, засели в горах, подготовив засаду. Я не был старшим группы, но у меня были немного отличные от других задачи, и я имел право самостоятельно принимать решения; определив, что в районе прохода каравана стоит наш приграничный пост, а до подхода каравана еще ориентировочно два дня, я получил разрешение командира и отправился туда. Командовал постом офицер, татарин по национальности, прозвище его было Шейх. Я сказал ему, что мы ожидаем караван, и попросил огневой помощи. Выпили мы с ним за знакомство бутылку водки, подружились и договорились о взаимодействии, потом я вернулся к засаде своего отряда. Когда начал подходить караван, Игорь Шейх, оставив на посту всего одного солдата, подвел с другой стороны восьмерых своих людей, и мы закрыли караван огнем с обеих сторон. Ведя огонь с господствующих высот, быстро подавили сопротивление: человек восемь пришлось пристрелить, после чего мы спустились вниз и стали проверять документы убитых моджахедов. Подошел и Игорь со своей группой. И вот мы видим, как один солдат, по фамилии Сершинлаускас, тащит кожаный мешок сантиметров в 60 высотой. Я закричал ему: «Ну-ка иди сюда! Что ты там тащишь?» Он сделал кислую мину и ответил, что это так, ерунда. Тут Игорь прикрикнул на него, и солдат неохотно отдал на мешок. Когда мы его развязали, то там оказались доллары, полный кожаный мешок свернутых в пачки купюр. Но это был 1982 год, что мы тогда понимали в этих долларах? А так как это все-таки денежные средства, то из-за них могло возникнуть множество проблем: принесешь на базу — будут спрашивать, где взял, а с валютой тогда было строго, начались бы обыски, допросы… Игорь вял этот мешок, сунул туда гранату РГ-42 и бросил его по откосу ущелья. Сработала граната, доллары разлетелись, а солдат сказал нам: «Дураки вы, хоть и офицеры!» Мы посмеялись и вскоре закончили свою работу и отправились обратно. А потом, несколько лет спустя, мне из Прибалтики от Эдика пришло письмо, в котором он, в знак благодарности за то, что остался жив, звал нас в гости и спросил, помним ли мы тот мешок, который мы подорвали. Оказалось, что он все-таки потом собрал все, что можно было собрать, и на эти деньги открыл у себя крупную фирму, производившую что-то для яхт. Игорь Шейх сейчас жив-здоров, и, когда мы теперь с ним встречаемся, я припоминаю ему этот случай. Тогда он делает злое лицо и говорит: «Ты лучше не вспоминай, а то сейчас достанется». Игорь сам мастер спорта по боксу, был чемпионом ВДВ, и получить от него оплеуху можно запросто.

Мы не считали себя героями — мы выполняли то, что нам приказывали, но быт, который был нам организован, был весь сделан нашими руками, и забота как таковая со стороны государства нами не ощущалась. Да, нам дали домики. Дали кровати, но там было негде умыться, баню мы построили сами, предусмотренные в войсках пункты санитарной обработки до нас не доходили, и все приходилось устраивать самим. Эта неустроенность, постоянное ожидание того, что тебя могут подстрелить, опасность минометного обстрела, особенно в первые месяца три, от этого было очень тяжело, тяжело было и морально привыкнуть. Грубо говоря, всегда хотелось покушать, и повкуснее, а рацион был очень скудный: консервы, ржаные сухари закладки 45-го года, правда, если размочить в воде, то их можно было попытаться съесть. Но это я имел в виду строевые подразделения, нашу же группу снабжали отдельно — у нас даже был шоколад, сгущенка, сало мы заказывали через летчиков, и когда мы выходили на разведвыход, то обычно брали с собой именно сгущенку, воду, сухари и сало, таскать с собой консервы, которые были слишком тяжелыми, было бессмысленно — брали побольше боеприпасов, гранат, бинокли. Такой набор продуктов максимально придавал сил: сгущенка — незаменимый источник углеводов, сало употреблялось в небольшом объеме, но это очень высококалорийный продукт, и, съев его немного на пустой желудок, чувствуешь себя сытым. Так мы питались на боевых выходах, а когда приходили обратно, то у нас была полевая кухня, где обычно готовилась гречка, которую ты уже ненавидишь, потому что каждый день либо она, либо макароны, либо «шрапнель», и кушать хотелось не потому, что голоден, а хотелось просто нормальной еды, чтобы хлеб был порезан и лежал в хлебнице, чтобы лук был не головкой, а нарезан салатом… Все это в целом и постоянная тревога оттого, что находишься в чужой стране, в отрыве от семьи, и то, что питание и быт не организованы, — все это сильно давило морально, сказываясь на настроении. Прямо скажу, что спасала только водка, не то чтобы мы там пьянствовали, но выпивали, чтобы снять напряжение. Водку нам не завозили, иногда мы разживались спиртом у летчиков, иногда через Военторг в Кандагаре покупали спиртное, нелегально туда привезенное, а в основном брали сахар, дрожжи и делали самогон, который получался качественный.

Я не скажу, что мы там сильно страдали, были, конечно, среди солдат и случаи самострелов. Многие не могли переносить одиночество, боялись смерти каждый день, но это все же были единичные случаи, и за правило их нельзя считать. Чисто мужской армейский коллектив в конце концов до того надоедал, что порой, грубо говоря, было противно друг на друга смотреть, и на этой почве возникали конфликты, тогда людей приходилось утихомиривать. Там были люди, которые не могли переносить сложности обстановки, их откомандировывали. Были и люди, которые становились людьми войны, так, когда я во второй раз был на посту у Игоря, то обратил внимание на то, что у него на сколоченном из ящика из-под боеприпасов столе стоит аккуратная пепельница в виде черепа. Не поняв сразу, я спросил: «Где ты такую нашел, из Союза привез?» Он ответил: «Нет, местная» — и поведал, что отрубил голову убитого моджахеда, выварил, выскоблил и использовал как пепельницу. До ссылки на пост Игорь служил в мусульманском батальоне, который во время событий 25 декабря 1979-го был в оцеплении дворца Амина. В какой степени он участвовал тогда в боевых действиях, я сказать не могу, потому что не спрашивал, но, пройдя суровую школу, он не жалел противника. И когда мы в караване захватили пленных, и там было человек пять раненых, он просто их добил, чтобы не возиться с ними, хотя вскоре нашелся «доброжелатель», и на него написали в прокуратуру. Там его долго допрашивали и сослали в итоге подальше от моджахедов.

Был у нас командир вертолета майор Виноградов. Он регулярно делал самогонку и регулярно летал выпивший, скажу больше: не было случая, чтобы он летал трезвым. Перед вылетом он обычно выпивал, как мы называли, «молотовский» граненый стакан и потом пилотировал вертолет, причем делал он это на крайне малых высотах так, что ты сидишь и все у тебя поджимается, когда видишь, как под тобой со скоростью 200 км в час мелькают горные гряды. Летчик тем не менее он был прекрасный, и если попадаешь на борт к Виноградову, то знаешь, что с этим летчиком можно летать на любые задания. Был у нас еще вертолетчик по фамилии Муха. Тот очень оправдывал свою фамилию: он был таким виртуозом в управлении вертолетом, что мог рассчитать приземление своего борта на любую площадку, на любой склон так, чтобы можно было не ждать от него аварии. И когда надо было послать вертолет, чтобы забрать какую-либо группу из войсковых, попавшую в засаду, то всегда посылали именно Муху, потому что он очень умело действовал как командир вертолета, особенно на подходах: он на некоторое время зависал, вычислял огневые точки, а потом до того прицельно уничтожал их, что дальнейшее приземление уже было делом техники. Так что среди летчиков были такие виртуозы, что нашим пилотажным группам можно было только завидовать.

Дальняя авиация там использовалась очень неэффективно — бомбежки 250-килограммовыми бомбами были безрезультатными: отряды моджахедов при приближении самолетов укрывались, и бомбардировка почти не причиняла им вреда. А вот «грачи» (Су-25) работали более эффективно. Они летали на малых высотах, нанося более точные удары, но возрастала и опасность: вскоре американцы снабдили моджахедов переносными зенитно-ракетными комплексами «Ред Ай», и наши штурмовики начали часто сбивать. В ответ менялась тактика полетов, применялись тепловые ловушки, но не всегда это давало результат, и наша авиация продолжала нести потери. Часто ударные самолеты взлетали не с территории Афганистана, а с аэродрома у города Мары близ Ташкента, большие силы авиации базировались и в Кандагаре.

Продолжая говорить о людях, вспомню кабульскую пересылку. Это было теплое место, на котором устроились паскудные люди, формально распределявшие прибывавших солдат в соответствии с нарядами. Это было до того хлебное место, что они брали взятки за то, чтобы, например, оставить в Кабуле, без взятки это не делалось. Они приписывали себе медали, ордена, не побывав нигде, кроме этой самой пересылки. Одному из прапорщиков, который там командовал нами офицерами, как будто он генерал, конечно, пришлось набить морду, чтобы поумнел. За это нас сослал. Особенно досталось бывшим со мной двум офицерам: одного сослали в Ложкаревскую бригаду, а второго — также в одну из отдаленных провинций, в которой было очень неспокойно. Иногда вспоминается наша кабульская военная комендатура, в которой требовали, чтобы ты всегда ходил по улицам города застегнутый, подтянутый и начищенный до блеска — все это ерунда, которая в боевых действиях не учитывается. Но если комендант педант, то придирались сильно, бывали очень неприятные случаи, когда солдат сажали, и перед выходом на боевые в подразделении недосчитывались пятка солдат, которые накануне напились или попались коменданту по другим причинам, их тогда начинали всеми силами разыскивать. Я убежден, что забирать из боевого подразделения человека за то, что он не по форме шел перед комендантом, — такого допускать было нельзя, это был не 42-й год, когда все происходило на нашей территории, мы были на чужой территории, и тут надо было, наоборот, группироваться вместе, чтобы возникало чувство локтя и совместной поддержки.

Приезжали и московские проверки. Вспоминается, как в наше расположение прилетал один полковник, и только за то, что он из Кабула прилетел вертолетом к нам, одни сутки побыл у нас и улетел обратно, он получил орден Красной Звезды! Да, наше подразделение было тревожное — нас периодически обстреливали, и он это знал и только ради награды совершил такой поступок: прилетел, спросил у нас, как мы готовим конспекты по политической подготовке, мы на него наорали, он ушел вместе с командиром отряда и больше не появлялся у нас на глазах. На следующее утро полковник улетел, чтобы получить за этот перелет Красную Звезду, но это нам рассказали уже позже, хотя московской дурости у нас хватало и без того.

Сейчас не вспоминается все плохое, почему-то об Афганистане вспоминается в основном хорошее, наверное, потому, что молодой был, наверное, потому, что интересно было. Я не жалею о том, что побывал там, это была моя молодость, хотя и боевая и со множеством опасностей, и закончилась она более или менее счастливо. И я хочу сказать, что офицер, который находится в мирной обстановке, — это ненормальное его положение. Офицер — это человек, предназначенный для боевых действий, и его нормальное состояние — это состояние войны, хотя это и нелогично, но это вытекает из того, для чего готовят самих офицеров. Конечно, лучше жить в мирное время и на своей территории, но когда нас послали туда, то мало было людей, кого-то за это ругавших, мы выполняли свою задачу и старались остаться живыми. Это была обычная армейская жизнь, которой живут сотни и тысячи офицеров и считают это нормальным явлением. Я считаю, что более тяжелые, чем в Афганистане, события происходили в Чечне, мы же выполняли задачи, будучи представителями могучего государства, и все трудности, с которыми мы там сталкивались, рассматривались нами не как вина государства, а как вина каких-то конкретных лиц: кто-то что-то не довез, недополучил. А вот сейчас тяжело слышать, как офицеров обвиняют в том, что они, выполняя свой долг, совершили военное преступление. Я считаю, что события в Чечне было необходимо сразу признать военными действиями, чтобы не было такой ситуации, когда раненый офицер возвращался домой и оказывался без всякой помощи государства, без квартиры, без социальных гарантий. Эти события стали более тяжелыми для нашей страны, нежели афганские. Афганская война шла девять лет, и потеряли мы там тринадцать с лишним тысяч человек, на дорогах сейчас ежегодно гибнет около 35 тысяч! И какое сравнение можно проводить между необъявленной «войной на дорогах», которая идет сейчас в России, и теми событиями, которые повлекли гибель наших солдат в Афганистане? Да, было тяжело, особенно сотрудникам военкоматов развозить гробы и говорить слова утешения близким погибшего, говоря, что их брат, сын, муж, отец «погиб при выполнении интернационального долга», но я все равно считаю, что мы выполняли то, что было нам предназначено, на кого мы учились, то мы и делали.

Но если бы мы в 1979 году не вошли в Афганистан, то туда вошли бы американцы; тогдашний председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов докладывал в ЦК, что получена развединформация о том, что американцы готовят ввод войск в Афганистан. А это были южные рубежи Советского Союза, и получалось, что реальный противник появился бы на границе СССР, а это означало: укрепление границы, переориентировка стратегических сил, размещение вдоль границ ядерных средств. И если бы в Афганистан вошли американцы, то страной были бы затрачены огромные средства на укрепление границы. А когда мы оттуда вышли, туда все-таки пришли американцы, хотя англичане, которые имели печальный опыт войны в Афганистане, предупреждали в свое время и нас, и американцев о том, что бесполезно туда вводить войска, потому что возникает партизанская война, а с партизанами справиться невозможно, ведь не уничтожать же мирное население. А население сегодня днем мирное, а ночью становится боевиками. Сегодня он мирно выращивал пшеницу, а завтра у него неурожай, и он начинает выращивать опиумный мак, становится членом одной из наркотических групп и нашим врагом. Нами была в свое время получена информация о том, что американцы на пакистанской границе держали своих офицеров ЦРУ, занимавшихся борьбой с наркотрафиком, а буквально через полгода после того, как наши войска вошли в Афганистан, эти офицеры были заменены на инструкторов ЦРУ и других спецслужб, которые начали активную подготовку моджахедов. Ведь афганцы — это в основном крестьяне, которые занимались земледелием и скотоводством, а когда в стране началась гражданская война и после вошли наши войска, все земледелие отошло в сторону, и для того, чтобы прокормить семью, афганский крестьянин начал выращивать опиумный мак, заниматься изготовлением наркотиков и их отправкой за рубеж. И замена американских специалистов, боровшихся с наркотрафиком, на подготавливавших моджахедов военных консультантов повлияла на то, что зачастую наши успехи срывались уже прошедшими специальную подготовку моджахедами. Нельзя сказать, что афганский народ был против нас, против нас были работавшие там западные спецслужбы, ведь не секрет, что отношение к России со стороны Англии, Франции, США и других западных стран всегда было враждебным. И, вспоминая Афганистан, я должен сказать, что считаю решение на ввод войск правильным и оправданным, но не до конца выполненным: нельзя было оттуда уходить и в то же время нельзя было уже дальше там оставаться… Надо было заключать политическое соглашение, которое предусматривало бы размещение наших войск на другой основе. Американцы сейчас вошли туда и не имеют никаких успехов и так же, как и мы, мучаются и не могут дождаться вывода, но они не стесняются в выборе средств уничтожения; хотя им и удалось несколько стабилизировать обстановку, но не будет мира в этой стране, пока афганцы сами между собой не договорятся. Американцы же уйдут оттуда так же, как и мы: ничего не добившись. Хотя природные богатства этой страны огромны и еще почти не изучены, политическая нестабильность никогда не позволит их освоить, и ни одна крупная компания никогда не будет заниматься их разработкой, поэтому эффект от ввода войск стран Западной коалиции в Афганистан остается только политическим, никакой экономической выгоды это никому не принесет.

За то время, пока я там был, пули миновали меня, но осколки мне достались в полной мере: рядом со мной разорвалась выпущенная из гранатомета граната, я получил ранение в ногу, в бедро и контузию. В таком состоянии меня доставили в медсанбат в Кандагаре, через день меня отправили в Ташкент. На момент ранения я прослужил в Афганистане больше полутора лет, и по излечении мне предложили убыть для прохождения службы в Союзе. На этом я завершу свой краткий рассказ сотрудника Комитета государственной безопасности, которому пришлось в свое время побывать в Афганистане.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.